Мне хотелось бы начать весенний обзор литературных публикаций со стихов Алексея Цветкова, которые, помещённые в футуристическое будущее, своеобразную антиутопию, в то же время сильно и больно резонируют с нашим настоящим. Подборка, опубликованная в журнале «Знамя» (номер 1, 2022), называется «о бесконечности вселенной и мирах» и восходит к знаменитому одноименному трактату Джордано Бруно, возвестившего о бесконечности Вселенной и о существовании бесчисленных миров. В стихах Цветкова также множатся различные варианты реальностей, представленные и как детская игра, и как серьезная попытка переиграть ужасающую реальность, увидеть «в соседний свет пробитое окно». Но тональность созданных автором миров скорее негативна: «есть добрые миры но выпал злой». Стихи Алексея полны глубокого переживания несовершенства этого мира, какой-то вселенской неприкаянности и мотива изгнания. Кто мы такие, куда мы идём, и в чем виноваты те, «кто верил в борщ но попадает а ад», если всё напрасно и выхода нет.
Но не стоит забывать, что мы все родом из одной Вселенной, куда и вернёмся в своём post mortem.
* * *
когда приспело нам время валить оттуда
собирали утварь поджигали бумаги
звездолёт дрожал вся земля тряслась от гуда
мысль о дальней отчизне владела умами
перед стартом все в навигационном зале
за беспорочную службу каждому лавры
и велели исполнять что кому сказали
стволы зачехлены в морозилке кадавры
окситоцин зашкаливает дембель скоро
но батарея глаз из окрестного бора
эти глаза словно сносят с орбиты наземь
рушат небесный купол и вздымают снова
эти глаза прожигают броню как лазер
кожу зрачки обдирают с тебя живого
не сложилась наша дружба ужа и жабы
горек нам был их плод и злак их был нам странен
нынче у них вроде самое время жатвы
вот на экране видим выходит крестьянин
ни на что не похожий ни хрящей ни вен там
в чёрном балахоне безумным солнцем залит
всё стоит с сельскохозяйственным инструментом
и пустые орбиты слепо в небо пялит
Также в журнале «Знамя» (номер 3, 2022) вышла подборка поэзии Павла Грушко. Эти стихи шутливы и легки, но в то же время совершенно не кажутся игровыми – они полны слепого детского доверия миру и слову, которое и порождает истинное понимание вещей «Если и вправду было Слово вначале, – / оно слетело с младенческих уст». Приведённое ниже стихотворение похоже на быструю перемотку кадров киноленты, показывающей жизнь лирического героя в ретроспективе, словно загадочную историю Бенджамина Баттона. В конце круг замыкается, но не заканчивается, а выходит на новый виток, к жизнеутверждающей высоте, к утверждению непрерывной жизни: «И мне звонит по скайпу внучка Настя».
А ещё помню
Однажды вдруг я просыпаюсь рано.
Мне 20 лет. Я весь – сплошная рана…
Евгений Резниченко
А мне неполных 82,
и всё ещё – слова, слова, слова,
и флейта Гамлета для тех, кто втуне
кота в мешке продать мне норовят.
Я презираю их, но очень рад
задумчивым Офелиям в июне.
А помню: в 46 была весна,
и вдруг навстречу мне идёт она!
С моей Марией (от второго брака)
Кирилла мы произвели на свет.
Но сын наш не в отца, он не поэт,
и это замечательно, однако.
А в 32 в Гаване был момент,
когда Фидель, карибский инсургент,
спросил: «Ты кто?», ответил я: «Совьйтико!».
Он сунул мне сигару «Партагас»,
сигару эту, типа вырви глаз,
курил я, задыхаясь, до рассветика.
Когда мне минуло 17 лет,
я поступил в Иняз, – чернявый шкет,
тут помер Сталин, папа всех народов,
но иудейский он любил не весь,
врачей-убийц надумал он известь
и умер в окружении уродов.
А в 9, помню, началась война:
прожектора, аэростаты на
ночном московском небе, голод дикий, –
я помню вкус турнепса и жмыха,
мы ели шелуху и потроха,
но обошлось, и праздник был великий.
Когда мне было 6, один нарком,
с ушастой головой под козырьком,
угробил полстраны и дядю Колю –
соседа из квартиры сорок пять,
он добрый был, за что его-то, глядь!
О нём всегда я вспоминаю с болью.
Что было при рождении моём,
В 0 целых лет моих, однажды днём,
я знаю мало: мама-одесситка
меня в родной Одессе родила.
Жизнь ни темна была и ни светла,
и пронеслась невероятно прытко.
А ДО рожденья, помню, толчея
желающих родиться, с ними я,
жду не дождусь несбыточного счастья…
И вот мне скоро 82,
и всё слова, слова, слова, слова.
И мне звонит по скайпу внучка Настя.
Стихотворение Елены Данченко, опубликованное в журнале «Урал» (номер 1, 2022), начинается с прекрасного звукового столкновения «докембрий декабря» – и эта уплотнённость смысловых пластов создаёт как будто пчелиный гудение вокруг дальнейших строк. Точность поэтического языка Елены почти афористична: «Возможно, ты отец, но родина – не мать, / не мачеха, а так, невнятная чужбина». Мир Елены ярко возносится над смертью и страданием, он абсолютно витален, даже триумфален в своей жизнерадостности, поэту нужно лишь «Чтоб солнце днем сияло, звезды – ночью». В поэзии Елены Данченко сохраняется удивительно тёплый взгляд на окружающее, позволяющий подмечать скрытое, помогающий оставаться «всей веткой-царапкой, её коготком, / смеющейся праздничной ношею».
Декабрь
Докембрий декабря, ты дока, по всему,
в рябиновой сурьме, в их бусах лихолетья.
И в проблесках судьбы; в холщовую суму
укладываешь в ряд последние лохмотья.
Мне игрища твои уже не по плечу –
я вмерзла в толщу льда и там окаменела.
Мне снится, будто я в апреле, я лечу
не птицей, не лягушкой – веточкой омелы…
Как с торгашами я устала воевать!
Где нету духа, там – ни родины, ни сына.
Возможно, ты отец, но родина – не мать,
не мачеха, а так, невнятная чужбина.
Докембрий декабря, я так его леплю,
единственного, так, как хоровод снежинок
холодный лепит снег, и я его люблю,
спасая от беды, страхуя от ошибок.
Стихи Натальи Белоедовой, вышедшие в журнале «Урал» (номер 3, 2022), кажется, постоянно пытаются убежать от реальности, выскользнуть из человеческой кожи. Всё в них как будто избегает человеческого бытования, в то время как сам человек вынужден существовать по соседству с чем-то неопознанным и даже опасным. Люди отчаянно нуждается друг в друге «щебет и лепет людей в работе / когда закончите, пожалуйста, не уходите», но обречены на одиночество среди своего же вида. И пожить прекрасной бездумной жизнью в шкуре кота порой помогает понять меру любви и привязанности: «Каково это – так любить? / Каково это – так охотиться? / Так/ждать?». Стихам Натальи присуще острое и трагическое восприятие мира, но сквозь него просвечивает густая полнота и ясность жизни.
* * *
Иногда полезно побыть
В шкуре кота.
Кричать истошно
Томными вечерами,
Охотиться за ногами,
Гуляющими
Туда-сюда.
Под утро прижиматься телом,
Наваливаться всем весом,
Хрупким и маленьким весом,
Греющим, тёплым весом.
Ждать «господ» пробуждения,
Ждать «господ» возвращения.
Мячик, мячик,
Где же мой быстрый мячик?
Каково это – так любить?
Каково это – так охотиться?
Так
ждать?
В журнале «Новая Юность» (номер 1, 2022) вышла любопытная подборка Юлия Хоменко. В стихотворении «Перед рассветом» утро начинается как черновой набросок и разыгрывается как соната, с её тысячами оттенков тишины. Эта воспетая тишина не менее гениальна, чем остальной звучащий мир, остающийся за скобками. Лирический герой вслушивается в окружающий мир, «как умел это делать/ оглохший Бетховен», его взгляд блуждает, выхватывает фрагменты предметов и событий этого утра, но ни на чём подолгу не останавливается. Всё же главной в этом видеоряде остаётся не картинка, но музыка – и даже, когда её не слышно, «музыка звучит / везде и всегда».
.
ПЕРЕД РАССВЕТОМ
П. Климову
первые
черновые очертания дома напротив
в незашторенном звездном окне
*
музыка звучит
везде и всегда
просто ее не слышно
за шумом и тишиной
нужно ее выслушивать
точно фонендоскопом
как умел это делать
оглохший Бетховен
*
нашарить тапки и в туалет
сквозь падающие декорации недосмотренного
одноактного сна
*
говорят у Бетховена уши
были просто забиты серой
их бы прочистить
у хорошего отоларинголога
чтобы не было драматизма
его поздних сонат и квартетов
*
за дверью
на лестничной клетке
квалифицированные шорохи вора
заканчивающего ночную смену
*
то дубасил по клавишам
чуть не лопались струны
то едва их касался
не извлекая ни звука
ультрафорте и инфрапиано
глухого Бетховена
*
чего только не приснится
в ночь после выпитого
коньяка с соседом по поводу
совместно отремонтированного
сливного бачка
***
зимой
прутья стальной арматуры
не теряют надежды одеться листвой по весне
***
шаткое
взволнованное граффити
«Эвелина останемся друзьями»
и рядом спокойное
«нет»
Стихи Игоря Иртеньева, опубликованные в журнале «Новая Юность» (номер 1, 2022), говоря о родине, иронично и горько припечатывают: «Которая на то и мать, / Чтоб с нас последнее снимать». Автор едко высмеивает не только милитаристическую горячку, но и скальпельно-острым взглядом подмечает прочие социальные несовершенства, равнодушие и пассивность: «Вредных привычек, короче, нет, / Живу согласно календарю, / Только вот в одну точку смотрю / Последние десять лет». Выживание в эпохе несправедливости, посреди империй зла требует сохранения не только ясности разума, но и умения смеяться, подшучивать над собой. Потому что смех и самоирония – самое опасное и безжалостное оружие. «Боюсь, не вспомнить, помню, что бухали, / И этот факт в итоге нас и спас».
* * *
Бросали жители жилища
И срочно прятались в леса,
Когда наш полк входил в Мытищи,
Раз в десять лет на полчаса
Под марш «Прощание славянки»
Бизе в трактовке Щедрина,
Устав от беспробудной пьянки,
В строю кемаря с бодуна.
Но знамя наше полковое,
Искусно сложенное вдвое,
Наш знаменосец полковой
Нес высоко над головой.
Мы пленных в принципе не брали,
Но если приходилось брать,
Сперва погоны с них срывали,
Чтоб не мешали на рояле
Им польку-бабочку играть.
Полковник наш, рожденный хватом
От неизвестного отца,
Что крупным был остеопатом,
Вдрызг разбивал галантным матом
Уездных барышень сердца.
…Да, были люди в наше время,
Как Лермонтов писал М.Ю.
Не то, что нынешнее племя –
Любили родину свою,
Которая на то и мать,
Чтоб с нас последнее снимать.
В журнале «Знамя» (номер 1, 2022) вышла, не побоюсь этого слова – абсолютно гениальная подборка Владимира Гандельсмана. Память культуры связывает времена. Сошедшие с книжных полок, мы все застыли в больших нарративах, словно насекомые в янтаре. Проговаривание имён (Пушкин, Шекспир, Бальзак…) похоже на любовное касание пальцами корешков книг, это то, что нас ещё держит на этом свете и помогает оставаться людьми. Этим стихам присуща виртуозная акробатика смыслов: «(отец Гориό – я воздену руки в своей норе / и вскричу: «горе, о!», широчайший культурных диапазон. И вот лёгкий сдвиг – и обложки книг обращаются в лица, становясь одним лицом невыносимого страдания, лицом безвозвратно и навсегда ушедших. «И родной голос печали / услышал: «Ты хочешь повторных моих/страданий? Не воскрешай».
Пόлки
Синий десятитомник, одна заря
в нём сменяет другую, и ночь лучиста,
утром в отчий
дом вернёшься, благодаря
Александра, – он до стихов охоч и
бегло с листа играет, легко и чисто.
Чёрный с красной полоской Шекспир
под редакцией Аникста, летний –
эльфы, феи, эфир –
на пуантах балетный
сон, и небо, которым лицо умоем, –
оникс с розоватым прослоем.
Кто там дальше – не разберу,
кто на третьей слева теснится полке,
кто-то серый вступил в игру
и незваный, откуда
крик осла, и вазы летят осколки,
и скандал творится, и чахнет чудо.
Человеческая комедия Онор,
бежевые обложки
(отец Гориό –
я воздену руки в своей норе
и вскричу: «горе, о!
где ты, дочь?» – удаляющиеся дрожки…)
Никаких обложек – видение,
краткой боли растение.
Пόлки книжные заросли́
фотографиями тех, кто отчий
дом покинул или исчез с лица земли,
и землистым стало лицо белой ночи.
Я сказал: ночь, верну слепоглухонемых,
не стращай…
И родной голос печали
услышал: «Ты хочешь повторных моих
страданий? Не воскрешай». –
И тогда опять рассвело, как в начале.
Мария Галина, чью замечательную подборку можно прочесть в журнале «Волга» (номер 3, 2022), умеет мастерски умещать сюжет целого романа в одном небольшом стихотворении. Опрокинутые в будущее, миры этих стихов повторяют прошлое, а то и происходят в нём – состоящие из обломков древних культур и постсоветского наследия. Стихотворения «Из записок Гийома де Боплана» конструируют псевдоисторическую реальность, подражая описаниям Украины, созданными известным французским военным инженером и картографом Гийомом Левассером де Бопланом. Апеллируя к реализму и достоверности, эти стихи практически достигают уровня библейского обобщения: «знающие говорят, у них на крыльях/ халдейскими буквами написано «Божья кара».
Из записок Гийома Де Боплана
Она приходит с юго-востока, с пустых соленых
равнин, над которыми дрожит раскаленный воздух,
сначала
небольшие разведывательные отряды,
потом сплошные тяжелые тучи, выпадающие на землю серым снегом,
набивается в горницы, коморы и подклети,
в постель, в миску с едой, каждый кусок
приходится очищать от нее, отправляя в рот.
свиньи, пожирая ее, жиреют, но местные
брезгуют мясом, взращенным на этой напасти,
живым ковром покрывает землю, лошади вязнут по бабки,
шарахаются, хрипят, раздувают ноздри,
колеса давят ее с отвратительным хрустом, нестерпимая вонь, приходилось
дышать через платок, нос и рот заматывать шарфом
посредством хвостов заостренных
они сверлят в земле многочисленные отверстия,
откладывают туда яйца
числом до трехсот, морозы не страшны их потомству
выбираясь наружу, бродят
потерянно, тычутся туда-сюда, пока не окрепнут,
пока северо-западный ветер
не снесет их на погибель в Черное море.
знающие говорят, у них на крыльях
халдейскими буквами написано «Божья кара».
Говорят они тоже не по-нашему, но знающие разбирают.
Ссылаюсь на тех, кто мне это рассказывал и владеет несколькими языками.
Опубликованная в журнале «Интерпоэзия» (номер 1, 2022), подборка Марины Эскиной объединена под названием «Чтение». Непрерывная нить культуры, переданная в печатном слове, и является той соломинкой, за которую держится человеческий род. Она является тем «кругом спасительным» для прежнего спокойного мира, где происходящие события имели смысл. И последнее «чтение» кажется действительно последним перед экзистенциальными угрозами миру. Марина Эскина ставит литературу как спасение перед страхом разьединения и распада культуры, как водораздел в вечной дихотомии «свой – чужой»: «Чтение было оберегом, чуждого отторжением/Продолжением зимнего ритуала».
ПОСЛЕДНЕЕ ЧТЕНИЕ
Г.А.Ш.
И паутины тонкий волос
Блестит на праздной борозде.
Ф. Тютчев
Почитаем-ка сегодня Тютчева,
Ничего мне не придумать лучшего,
Чем стихи об осени читать,
Сразу вижу проблеск понимания,
Вместе мы проходим испытание,
И кому здесь повезло, как знать?
Я бросаю этот круг спасительный,
В глубину, где память о родителях
Тонет, о друзьях, учителях,
В ней тону и я, когда, не узнана,
Взгляд ловлю, искусно и искусственно
О делах справляюсь, o болях.
Но когда silentium ответит мне –
А душа сквозь это, точно свет в окне –
Я читаю, чтобы не погас
Тонкий волос паутины тютчевской,
Он сейчас – замена лучшей участи –
Только и соединяет нас.
В журнале «Интерпоэзия» (номер 1, 2022) также вышла подборка Натальи Резник «Бесполётная реальность». Эти стихи прямы, честны и (само-)ироничны: «Солидная дама в пуховом берете / Стоит интересов российских на страже», и затрагивают темы родины и эмиграции. Сюжет выбранного стихотворения сближается с детской поэзией и, в конце концов, звучит как мощный пацифистский призыв беречь «Свою реальность бесполётную – / Свое пожизненное счастье». Соглашаясь с автором, только скажу: пускай нам никогда не понадобятся наши истребители и бомбы, пускай нам и дальше кажутся фантасмагорией огни аэропорта.
* * *
Стоит в музее авиации
Покрытый пылью истребитель.
Не проникают инновации
В его спокойную обитель.
Его, смеясь, фотографируют
На сайт музейного портала
И мелким шрифтом констатируют,
Что это чучело летало.
Он сам привык за век бездумности
Аэропланом называться,
Но удивляется, что в юности
Умел от пола отрываться.
Полны блистательной историей
Его музейные хоромы.
Но кажутся фантасмагорией
Огни полос аэродрома.
. . .
Приветствуй с гордостью холодною,
Пока не разберут на части,
Свою реальность бесполётную –
Свое пожизненное счастье.
Прекрасные мелодичные стихи Сергея Пагына можно прочесть в журнале «Дружба Народов» (номер 2, 2022). В приведённом ниже стихотворении умирание сопровождается потерей привычных смыслов, развеществлением до голой формы. Человек вкладывает смысл в слова, чтобы сохранить привычный мир. И лишь пока он может говорить о том, что любит «обо всём, чем и светел, / и жив человек» – он остаётся жив, противостоя забвению и тьме. Мир Сергея Пагына словно показан черед макросъемку – внимательный взгляд автора видит частное и абстрактное, вещное и божественное одновременно и соединяет их воедино.
* * *
Человека выносят ногами вперёд…
Перед ним лишь земля и пустой небосвод.
А за ним – нараспашку щербатая дверь.
Занавеска, обретшая ветер, теперь
может мягко взлететь и бесшумно вздохнуть.
Могут вещи, утратив привычную суть,
только формы и тени оставив свои
на руинах раденья, вниманья, любви,
стать словами
и слиться в чудесную речь
о зиме и огне, прогревающем печь,
о тепле молока и пасхальных дарах,
о бескрайних ночах, пробуждающих страх,
и о сорной траве, опрокинутой в снег, –
обо всём, чем и светел,
и жив человек.
В журнале «Нева» (номер 1, 2022) вышла интересная подборка Анны Кочарян. Поэт погружается в контекст греческих мифов и библейских рассказов, но разбавляет присущую историям эпичность более личным и интимным. В приведенном ниже стихотворении перспектива меняется, и события «Одиссеи» Гомера показано глазами пса, преданно ждущего своего хозяина. Мне нравится исповедальная душевность интонаций поэзии Анны, её яркая эмоциональная окрашенность и философичность. Лирическая героиня последнего стихотворения задает вопросы, которые нас больше всего интересует и на которые нам никто не даст ответов. Но главное здесь не найти ответы – но найти опору в божественном, обратиться к смыслу жизни и смерти и понять, что последней нет, а есть только бесконечный круг преображений: «жизнь – игра, в жизни нет чудес. / но и смерти, по сути. смерти ведь тоже нет».
* * *
Мой добрый хозяин, в доме твоем смешалось
все, и мне одному не справиться с этим домом,
приходи и владей, не нужно дарить чужому
и то малое, что еще у тебя осталось.
Мой добрый хозяин, до нас долетают вести,
будто ты одолел Аякса и греки разбили Трою,
для меня ты всегда был героем,
самым большим героем,
и я тебя жду, мой хозяин,
на том же месте.
Твоя Пенелопа стала опять невестой,
вышивает полотна из шерсти и тонкого хлопка.
Я не знаю, хозяин, ждет ли тебя Пенелопа,
но я тебя жду, мой хозяин,
на том же месте.
Телемах твой подрос, вымахал, стал мужчиной
(солнце греет мне шкуру, но холод пробрался в кости),
я уже не рычу, когда ночью приходят гости
распивать в твоем доме мед, молоко и вина.
Во мне не осталось гнева для верной мести:
пока ты пропадал, я ослеп и оглох,
обезумел.
Мой добрый хозяин, но я еще жив, я не умер,
и я тебя жду, мой хозяин,
на том же месте.
Мне мерещится, что не двадцать прошло, а двести
лет, от тоски и сна у меня тяжелеют веки.
За все это время я, кажется, стал человеком,
пока ждал тебя, мой хозяин,
на том же месте.
Ты мне снишься, хозяин, лихие заводишь песни,
теребишь за холку – я молод, готов к охоте.
Возвращайся, хозяин, домой, если жив,
если хочешь,
я тебя буду ждать, мой хозяин,
на том же месте.
Очарование стихов Евгения Чигрина, опубликованных в журнале «Звезда» (номер 2, 2022), трудно разложить по полочкам – всё в них дышит подлинностью жизни. Классически выстроенные, говорящие с нами на одном культурном языке, эти стихи прицельно точны в своих высказываниях: «Закрыть на ключик прошлое, забыть / Хотелось бы, но „бы“ мешает». Присущая поэзии Чигрина лиричность дополняется хлёсткостью формулировок и неожиданностью образов, парадоксальностью мысли: «Филин и смертный над лесом зависли / В красном потоке вечерней зари / Необъяснимой летающей жизни». Это стихи-мистификация, стихи-скольжение по кромке реальности, блуждающие между вымыслом и гротеском, между кошмаром и бессонницей. «Глаза закроешь – и блуждаешь где: / Под кремовой звездой, под голубою? / Как будто направляешься туда, / Где катафалки мертвецов хоронят».
* * *
…Какой скелет из шкафа ни возьми –
Проснется стыд и рассмеется демон
Второго «я», хоть с рук его корми
Окрошкой летней, булочками с джемом,
Чтоб рот закрыл на демонский замок.
Он морщится и скалится аидом.
За окнами привычный двор промок,
Два существа под зонтиком раскрытым…
Скелет в шкафу – глумящийся кретин.
Таких скелетов накопилось много,
Вот вывалился серый господин,
Хрустя костями, поминая Бога,
Но – дохлый номер. Да и нечем крыть.
Стучится дождь. Дрова горят в камине.
Закрыть на ключик прошлое, забыть
Хотелось бы, но «бы» мешает. В мире
Чужую жизнь приносят на хвосте
Сороки по ТВ в дурацких шоу.
Глаза закроешь – и блуждаешь где:
Под кремовой звездой, под голубою?
Как будто направляешься туда,
Где катафалки мертвецов хоронят,
Шопеном продувают города,
А траурные ветры елки клонят…
И шкаф скелетов словно бы в утиль
Под утро превращается. Кошмары
Не черт, не ангел обращают в пыль,
А кто-то третий – пасмурный и старый.
Стихи Евгения Волкова можно прочесть в журнале «Дети Ра» (номер 1, 2022). Поэзия Евгения построена на парадоксальном столкновении смыслов, которые порой полностью переворачивают смысл написанного, «занималась над миром заря – / занималась/бог знает чем» и порождает новые неординарные связи: «я брожу в густопсовой толпе / и ищу одиноких людей», или «изгой изгей и тень отца лаэрта / и друг степей масон». Здесь надо всем главенствует звук – и смысл порой наслаивается на него, а порой дробится, распадается на хлебные крошки – зависимо от того, какого эффекта добивается автор: «хох лома ты моя сувенир / для хороших и добрых людей…».
* * *
занималась над миром заря –
занималась
бог знает чем
я смотрел в темноту ноября
и в бездонное чрево ночей
не измерит тоски эхолот –
не положено ночи межи
и стекло запотевшее лжет
что я жив или пробую жить
я под робой живу сам не свой –
я не свой я наверное ваш
я луну умножаю на вой
и слова опускаю в фиксаж
конь сервирован конь на столе –
и синь оптики всё голубей
я брожу в густопсовой толпе
и ищу одиноких людей
я ищу одинокую плоть –
я ищу пустотелую клеть
где бы мог поселиться и петь
и скормить птице хлеба ломоть
я в числе приглашенных на пир –
жду кебаб или просто люлей
хох лома ты моя сувенир
для хороших и добрых людей…
Литература и язык – последние рубежи культуры. Не удивительно, что в тяжёлые времена поэты обращаются к традиции, к печатному слову в поисках ориентира, в поисках утешения. Ах, если бы у нас была в запасе пара-тройка иных реальностей, где можно было бы выбрать ту, где только солнце, и мир, и целые полки любимых книг, которые вырастили нас достойными людьми.