-- В поле зрения «Эмигрантской лиры»

Автор публикации
Даниил Чкония  ( Германия )
№ 2 (14)/ 2016

Рецензия на книгу Ильи Семененко-Басина «Лира для диких зверей»

Илья Семененко-Басин. Лира для диких зверей. – М.: Время, 2016. – 96 с.

 

Едва заходит речь о стихотворениях, которые нельзя отнести к традиционному стихотворству, чаще всего критик, рассуждающий о таких стихах торопится сообщить, что автор находится в поисках своего пути, формирует свою творческую манеру. Это служит некой индульгенцией тёмным смысловым местам текста. Возникает вопрос: а что, автор, пишущий традиционные стихи, не экспериментирует, не ищет свой путь, свой стиль, свою интонацию? И всякий ли, затемнённый в восприятии смысла текст, требует оправданий?

 В случае с поэзией Ильи Семененко-Басина вести разговор о поисках своего пути и формировании стиля теряет смысл.

Перед нами третья книга стихотворений автора, демонстрирующая устоявшиеся принципы письма и способ художественного мировосприятия поэта.

Прав мой давний друг, американский славист Джеральд Янечек, отмечающий разнообразие тем и форм в творчестве Семененко-Басина, свободу ритмики и богатство звука в стихах поэта, и справедливо утверждает, что периодически свободный стих автора перевоплощается в регулярный рифмованный стих и традиция спокойно обретает своё место на страницах этой книги.

Поэт хорошо чувствует ту интонационную свободу дыхания, которая нужна именно смысловому содержанию текста:

 

идёт воин

на башке фуражка

дождик идёт

на козырьке фуражки образовались две капли

впереди по ходу зажжённые фонари

свет фонарей преломляется в каплях на козырьке

 

 (стихотворение «вечер»)

 

Здесь звуковая окраска стиха уходит на второй план (при том, что аллитерация никуда не девается). Важен тот острый взгляд в вечернем пространстве, который успевает заметить эти отблески световой игры. А читателю такая деталь позволяет ощутить масштабность человеческой фигуры, её образную обобщённость вне времени – не солдат, не рядовой, не офицер, не военный, а – в о и н!

А в стихотворении «по прочтении статьи об оде как о литературном жанре» возникает колеблющаяся ритмика и непрямой выход на рифму (словно самоироничный намёк на подобие державинского «неуклюже-монументального» стиха):

 

Во саду. Послеобеденная башка.

Восприятие, мысленный динамит.

Дети с бабушкой, дети кричат, бабушка

тоже кричит.

 

Плевать. Орите ещё. Одический стих

тоже рождало взрывающееся естество,

вопль, не размеренный от сих до сих,

глупый, как детство.

 

Ирония – штука модная. Бывает лёгкая, улыбчивая, что вполне свойственно мировосприятию поэта, а может быть и едкой:

 

нет – говорит мой крёстный, –

кто высоко залез

падать будет не больно

пока летит

успеет покакать

мягко приземлится

 

Идёшь по страницам этой неординарной книги стихов, ступаешь медленно, вчитываешься в строки, и в какой-то момент осознаёшь, что тебе открывается ключ к их пониманию, что исчезают те самые тёмные места, возможно, отпугивающие лениво-поверхностного читателя. И уже иначе воспринимаешь сказанное не только верлибром, но и вполне по формальным признакам традиционными стихами («станция «Воробьёвы горы»):

 

Погляди, на красивом месте основана Маскава.

Улыбаются деревья сабельке своей реки.

Треугольники с трапециями сыплются из рукава,

самодвижущиеся ушастики и ноздряки…

 

«… Прими это всё – рассказанное на языке,

теснящем-давящем твой старый русский собою.

На красивом месте, изогнутой сабле-реке,

Зде лежащей на случай драки-порубки боя».

 

Эта изогнутая сабелька реки – дороже множества декларативно-штампованных признаний в любви к столице и сказано на живущем своей жизнью, ищущем свои слова русском языке.