Стихи

ВТОРОЙ КОВЧЕГ
 
По паре – каждой твари. А мою,
мою-то пару – да к другому Ною
погнали на ковчег. И я здесь ною,
визжу, да вою, да крылами бью…
Ведь как же так?! Смотрите – всех по паре,
милуются вокруг другие твари,
а я гляжу – нелепо, как в кошмаре –
на пристани, у пирса, на краю
стоит она. Одна. И пароход
штурмует разномастнейший народ –
вокруг толпятся звери, птицы, люди.
…Мы верили, что выживем, что будем
бродить в лугах, не знающих косы,
гулять у моря, что родится сын...
Но вот, меня – сюда, её – туда.
Потоп. Спасайтесь, звери, – кто как может.
Вода. Кругом вода. И сушу гложет
с ума сошедший ливень. Мы – орда,
бегущая, дрожащая и злая.
Я ничего не слышу из-за лая,
мычанья, рёва, ора, стона, воя…
Я вижу обезумевшего Ноя –
он рвёт швартовы: прочь, скорее прочь!
Второй ковчег заглатывает ночь,
и выживем ли, встретимся когда-то? 
Я ей кричу – но жуткие раскаты
чудовищного грома глушат звук.
Она не слышит. Я её зову –
не слышит. Я зову – она не слышит!
А воды поднимаются всё выше…
Надежды голос тонок. Слишком тонок.
И волны почерневшие со стоном
накрыли и Олимп, и Геликон…
 
На палубе, свернувшись, как котёнок,
дрожит дракон. Потерянный дракон. 

 
* * *

Мир исчез.
Мгновения скользят.
В телефон я глупости шепчу.
 
Ум твердит: «Оставь его. Нельзя».
Сердце властно требует: «Хочу».
 
Через стык континентальных плит
я за сотни вёрст к тебе лечу,
сквозь «нельзя», которое болит,
к одному желанному «хочу».
 
И сомкнувшись так, что не разнять,
не унять и не остановить,
не понять запретов, не принять –
пьём одно кипучее «любить».
 
…Но уводит прочь моя стезя
от тебя. Ты куришь. Я молчу.
Глотку жмёт суровое «нельзя»
веру потерявшему «хочу».
 
Всё. Рука пуста. Реванш не взят.
По закону чести я плачу:
падаю на остриё «нельзя»
с выси недоступного «хочу». 

 
* * *            
        Непонимаемой быть встречным
            М. Цветаева  
			
В любой из масок – или кож –
ты неизменно безупречна:
спектакль хорош!
Но вдруг замрёшь,
нежданно понятая встречным,
как беспристрастным понятым –
до глубины, без слов и фальши
дрожащих губ, до немоты...
Скорей к нему? Но немо ты
шагнёшь назад – как можно дальше
от беззащитной наготы,
когда – во всём, конечно, прав –
твой гость, не вытирая ноги,
придёт, чтоб разбирать твой нрав,
твои пороки и пороги.
Как театральный критик – строг,
внимателен и беспощаден
он составляет каталог
в тебе живущих ведьм и гадин.
Он справедлив. Отточен слог.
Ему неведомы пристрастье
и со-страдательный залог –
залог любви и сопричастья.
И ты закроешь двери, чтоб
свой собственный спектакль – без судей,
без соглядатаев, без толп
смотреть:
как голову на блюде
несут и, бешено кружа,
в слезах танцует Саломея,
как капли падают с ножа,
как Ева искушает Змея,
как Брут хрипит от боли в такт
ударам, завернувшись в тогу...
 
А критик видел первый акт.
Не более. И слава Богу. 

 
ЛЮБОВЬ В ЭПОХУ ИНТЕРНЕТА
 
За грош продашь и явь, и хладнокровье.
Зачем тебе их скучный мир, поэт?
Назад, назад, туда – в средневековье,
где «дама сердца» – эфемерный свет.
 
И светится экран – и «страсти пылки»…
А, может, и не страсти. Всё равно.
Меня – щелчком, как джина из бутылки –
за много вёрст, за много миль, за мно… –
 
ты вызываешь… и путём астральным –
не затеряться б! – на луче лечу…
меж миром виртуальным и реальным –
стихов и снов – и выдуманных чувств. 

 
ПИСЬМА С МЁРТВОГО МОРЯ
 
Хочешь, я привезу тебе соль из далёкого моря?
Белоснежно-сверкающий, твёрдый, искристый кристалл.
Он впитал
столько слёз и веков, столько воли и боли...
Даже доли солёной той соли
ты в Европе, поверь, дорогой, никогда б не сыскал.
Я её соскребу с валуна возле Мёртвого моря,
где на вязкой воде – столько лет! – Иисуса следы.
Чувство лёгкости – не утонуть! – 
чувство смерти и горя,
и содомову муть,
и предчувствие, где-то под боком, беды –
всё впитала в себя эта соль. А тебе стоит только кивнуть –
привезу я в подарок плоды
этой вязкой воды.
Хочешь, я привезу тебе древний светильник из Петры?
Освещал он палаты царей или плечи цариц.
Здесь теперь – только замки в скале, что взлетают на многие метры,
выше птиц,
и за ними летишь – каждым взмахом ресниц.
Я б хотела любовь привезти. Ты такую не сыщешь.
Я её просолила на спинах пяти континентов, на вечных ветрах,
и в скалистых горах,
где отчаянье яростно свищет.
А ещё просолила её я
в своих нескончаемо-грустных стихах.
Привезу я в подарок тебе – в общем, что ни попросишь...
Вот – Жар-Птицы перо, или – шёлк, о котором мечтала Ассоль.
Я б хотела любовь привезти, но её – поиграешь и бросишь.
Ну а соль... Пригодится.
С тобою останется
белая соль. 

 
ПЕРЕПЛЕТЕНИЕ МИРОВ
 
…А между тем вовсю ревел прибой
И выносил песчинку за песчинкой
На побережье. Воздух был с горчинкой
От соли океанской – и от той,
Что выступала на горячей коже
Там, в комнате, в пылу, у нас с тобой…
 
А между тем вверху, на потолке,
Два существа сплелись в кровавой драме:
Металась муха в крохотном силке;
Нетерпеливо поводя ногами,
Паук ждал снеди в тёмном уголке
И к жирной мухе подходил кругами…
 
А между тем в романах, на столе,
Кого-то резво догонял Фандорин,
С соседом вновь Иван Иваныч вздорил,
И рдел, как кровь, гранатовый браслет...
 
А между тем извечная река
Текла сквозь наши сомкнутые руки,
Через любовь и смерть, погони, муки,
Сквозь океан, шумевший здесь века, –
И паутинки блеск у потолка.
А между тем…
 
 
ОКСФОРД
 
Мой город, где думают на всех языках,
Вы видели этот город,
Где читают запылённые книжки
И ужинают под недосягаемыми сводами,
Тёмными от времени и копоти свечей,
Где мчатся на велосипедах –
На страх толпам восторженных чужаков
По улицам – тонким,
Извивающимся,
Как пламя свечки,
У речки,
То и дело выскакивающей
Из берегов.
 
Этот город,
Постукивающий каблуками по брусчатке,
(В которой каблуки, между прочим, то и дело застревают)
С солидными, прочными стенами –
И тонкими шпилями, необдуманно уносящимися ввысь.
А по ночам небо
Каплями спускается в этот город,
Мелкими каплями
В жёлтом свете фонарей. 

 
* * *                
       Таврии, земле Херсона и Херсонеса 
					
Черноморские дали.
Дикий храп кобылиц.
Звон отточенной стали.
Кровь.
Я падаю ниц.
И на тунике белой –
тёмно-липкий узор.
Принимай моё тело,
Херсонесский простор.
Белокаменный град мой,
смесь народов и вер,
я вернусь. Я обратно
обязательно вер...
 
Полонянок уводят
босиком по стерне
на чужбину, в неволю.
Крики.
Топот коней.
Уж и ноги ослабли,
не шагнуть мне, хоть вой.
Янычарские сабли –
над моей головой.
Я крещусь троекратно.
Добивай, изувер...
Я вернусь. Я обратно
обязательно вер...
 
Вот и всё. Докурили.
Чай допили. Пора.
Расставания, мили...
Может, это – игра?
Полсудьбы – на перроне.
Путь веревочкой свит.
И – без всяких ироний:
«Приезжай». – «Доживи».
О измученный град мой,
смесь народов и вер,
я вернусь. Я обратно
обязательно в-е-р... 

 
* * *                        
        На развалинах Трои лежу, недвижим,
        в ожиданье последней ахейской атаки
            Ю. Левитанский
 
На развалинах Трои лежу в ожиданье последней атаки.
Закурю папироску. Опять за душой ни гроша.
Боже правый, как тихо. И только завыли собаки
да газетный листок на просохшем ветру прошуршал.
Может – «Таймс», может – «Правда». Уже разбирать неохота.
На развалинах Трои лежу. Ожиданье. Пехота.
Где-то там Пенелопа. А может, Кассандра... А может...
Может, кто-нибудь мудрый однажды за нас подытожит,
всё запишет, поймёт – и потреплет меня по плечу.
А пока я плачу. За себя. За атаку на Трою.
За потомков моих – тех, что Трою когда-то отстроят,
и за тех, что опять её с грязью смешают, и тех,
что возьмут на себя этот страшный, чудовищный грех –
и пошлют умирать – нас. И вас... Как курёнка – на вертел.
 
А пока я лежу... Только воют собаки и ветер.
И молюсь – я не знаю кому – о конце этих бредней.
Чтоб атака однажды, действительно, стала последней.