Поэзия диаспоры

Автор публикации
Марина Борщевская ( Израиль )
№ 2 (6)/ 2014

В синий омут с головой

Ощущает ли это сама Марина Борщевская, но она – лирик по призванию. И сколь глубоко философскими ни оказывались бы её строки, насколько серьёзным критиком ни утверждалась бы она в читательском сознании, лирическая природа её исповедальных стихов обнажается неукоснительным образом. Читатель, которому эта истина открылась, не может оставаться равнодушным к её творчеству. К этой радости читательского восприятия придёт и тот, кому открытие лиризма Борщевской ещё предстоит.

 

                                                                                   Д. Ч.

 

В СИНИЙ ОМУТ С ГОЛОВОЙ


Кто выучил божественный язык,

Всего себя, по капле, переплавив,

Тот, наконец, –  восстал, воскрес, постиг,

И сам узрел, и вспыхнул, и восславил.

И нет… тумана, нет звенящих трав,

Нет этих гор, горящих на закате…

(Недолговечный, нищий кенотаф!)

И плакал, и молил о спящих братьях.

 

1. НЕВЫРАЗИМАЯ НОТА

Когда-то мы любили друг друга. Мы почти что не расставались. А когда расставались, то совсем ненадолго. Хотя и это было очень больно. А может быть, и не больно: в облаке нашей тайны мы были всё равно неразлучны, – где бы ни находились. Но тогда, расставаясь, – нам казалось, что совсем ненадолго, – тогда что-то кольнуло нас, и тогда, расставаясь, мы назначили день и час, мы назначили это время… Мы договорились друг с другом – в этот день и час, каждый раз в этот день и час, мы будем друг для друга, – мы будем ставить на окно свечу… Нет, – договорились мы, – две свечи. Две свечи, наши горящие друг другу души. Мы расстаёмся совсем ненадолго, но – две свечи. В этот день и в этот час… Прошли годы, столетия, тысячелетия. Времена, пространства, царства, миры, падения, восстания, царства, времена, пространства. Всё забылось. Всё. Только смутный образ в душе. Только крошечная невыразимая нота. Только странный шрам на сердце. Только – где-то ещё глубже – рана. Да, я, кажется, ничего не помню. Каждый раз в известный день и час я зажигаю две свечи. Почему, зачем, – я не знаю этого. Я зажигаю две свечи. Я вижу их сияние, их трепет, их независимое от меня торжество, их чудесную беседу. Я вижу их восторг… И всё вокруг обвеяно их нежностью. Я шепчу непонятные мне слова. Рана на сердце затягивается… Эти две цветущие звезды у меня перед глазами. Два грозных стража. Два огня. Я вижу их умирание. Каждый раз в этот день и час.


2. ОБЕТ 

Я думала, только бы,

Только бы мама осталась жива, –

Я же вынянчу, вылечу, Боже мой, только пусть…

Пусть бы даже уже никогда (да, условье такое!), –

О, только бы не разлучиться

Маме с жизнью! –

(Какие там «цепи»!) – и пусть

Для меня в этом мире уже ничего не случится!

Вот бы счастье – в те «цепи» врастать, целовать…

А вот как вышло:

Она ушла.

А жизнь развернулась

Неведомо невероятно.

Мир раскрылся:

Европа, Африка,

А черёмуха, что у нас под окном цвела,

Далеко-далеко сияет

И – безвозвратно.

И ты отыскал меня на краю земли

И увёл и уводишь всё дальше и дальше

От края.

А у мамы, новенькой девочки, заново расцвели

Нежные мысли, и беды, и где это всё, – не знаю…

И скажи мне, Чертёжник Судеб,

Задумчивый Геометр,

Там, где в дряхлой Валгалле, – наш лепет, обеты, слёзы, –

Что-нибудь происходит решительно?

Ну, какой-нибудь свежий Ветр

Залетает?

Ну, бабочки там, стрекозы?


3. ВЕЧНЫЕ СНЫ

1

Клёкот горлиц и шелест фонтана,

Тёплый мрамор и розовый свет, –

Только музыка – сладкая рана! –

Да каких-нибудь тысяча лет.

Ну пятьсот! Всё равно – расставанье,

Расстоянье: расставлены в строй,

В век из века – без прав на свиданье,

Переписку и воспоминанья, –

Сколько можно?! – гуртом и гурьбой.

Здесь, в цветущем костре мирозданья,

Голос в трубке – дороже в сто крат

С каждым днём, с каждой мерой дыханья. –

Мы расстались мгновенье назад!



Ирина Душацкая. «Пташка» (темпера на шёлке, вышивка шёлком).




2

Ничего не осталось от той Аргентины,

Кроме смутной, навеянной, зыбкой картины:

Краснопёстрые крыши и белые зданья,

Океанский прибой, старый порт и прощанье...

Я – прекрасная дама (и шляпа, и платье!),

Он – морской офицер, наши дети, объятья...

Всё, что было, растаяло, как не бывало

(Всем спасибо, привет, – начинаем сначала?),

И опять (стрекотанье мотора и плёнки?) –

Детский сад, детский ад, и бирюльки, пелёнки...

Наши страхи и страсти, Святая Корова

Всё слизала! И где мы, и кто мы, и – снова?!

Значит, – прах, суета, дуновенье, пустышка?

Чепуха чепухи? Просто детская книжка?

Книгу Жизни, похоже, ещё не раскрыли:

Просто жили... страдали, горели, любили...

Снов во сне не удержишь –

Всплывают и тают,

Только мучает что-то в груди

И сверкает...


4. СТЕНА ПЛАЧА

Как одиноко в Твоём мире, Господи !

Ты играешь в нас?

Из ничего творишь нечто:

Мнёшь, формуешь, закаливаешь.

Отсекаешь – лишнее...

(А лишнее – это детские пальчики

Моей кроткой мамы,

Её лёгкая плоть, вcя жизнь,

Которую мы закопали в землю.)

Не отступаешь от своего совершенства

Ни на йоту.

Хлеб стыда!

А хлеб, пропитанный кровью, потом

И всем остальным,

Несъедобный хлеб,

Дарованной Тобой жизни,

За которую ещё платить и платить...

Может, всё это – сон?

Сон, который снится и снится твоему Адаму?

Существу, у которого так и не заладился

Роман с Ж и з н ь ю?

Ведь Hava, Ева – на твоём святом языке

Всего лишь – жизнь.

Так позови нас, зазвони в колокольчик:

Хватит, пора вставать!


5. * * *


Какое новое место в душе!

И нет слов для этого –

Никаких слов!

Распускание, разжатие –

Щёлочка в райский сад.

Так начинает раскручиваться цветок,

Разворачивается роза?

Так стучатся к нам из мира ангелов?

Можно положить руку на грудь –

Вот здесь!

Но г д е ?

И пока ты летаешь, –

Ты летаешь.

Но если падаешь, –

То и вспомнить о том – невозможно.

У этого – нет слов,

Нет воспоминаний,

Нет никаких понятных понятий...

Люди называют это любовью,

Потому что у них тоже нет для этого

Никаких слов.



6. * * *

Вкус горькой горечи под языком.

Дом сумасшедших

На Земле,

Где райская роскошь

Пробивается сквозь всё –

Даже к самой одинокой душе,

Бьющейся в паутине

Национального

Страхования, благоприимства, благоустройства...


О, битахон-битуах* на Святой Земле!


От чего ты страхуешь?

От страха?

От страсти?

От старости?

От рабства?

От ненависти?..


Но идёшь по раскалённой улице

В самый бесприютный час –

И открываются какие-то форточки:

Благость, благодать, блаженство...

-------------------------

*Битахон (ивр.) – безопасность

*Битуах (ивр.) – страхование


7. ДАЙВЕР

        Объяли мя воды

Кто ныряет в голубые бездны,

В синий омут с головой, –

Для того понятней и чудесней

Шелест звёзд и поздний чай с халвой, –

Чай вдвоём, и лунная дорожка,

Вдох и выдох, вздох и благодать...


Погоди, ещё – ещё немножко:

Мы не будем больше умирать!

Сладость мира скорлупой сокрыта

(Выходи на битву, старый крот*!), –

Океанской свежестью, забытой,

Веет от предчувствия высот...

А пока – в коралловые грёзы,

В плотную, тяжёлую волну!

И совсем-совсем не видны слёзы,

И на синем ищешь белизну...

---------------------------------------------

*«Выходи на битву, старый крот» – парафраз блоковской строки «Выходи на битву, старый Рок». А мой «старый крот» – что-то вроде крота истории, очень старой Истории, которая кончается на наших глазах, тяжело уступая место Неслыханной, Новейшей. Автор рассчитывает на осведомлённость читателей, которые соединят в своей голове Рок (предопределённость, несвободу) и этого крота, (который вызывается на битву!), и поймут, точнее, – поймают на лету! – сказанное.


8. * * *

	W. Sh.

 «Просто жить» уже нельзя

(Как сороки, как собаки), –

Пробивается Стезя –

Света Луч в привычном мраке.


Просто жить: глядеть в окно,

Делать важную работу, –

Не удастся всё равно! –

Строить, шить, варить компоты…


Но придётся строить, шить…

И в компотах – жаждать Неба,

Строить лестницу до неба

Из себя, – расти и быть.