Поэзия диаспоры

Автор публикации
Виктор Голков ( Израиль )
№ 2 (6)/ 2014

Стихи

Виктор Голков – поэт удивительный! Голос его лукаво негромок, стих отличается кажущейся простотой, но вслушаешься – и во всей полноте зазвучит нота жизни, нота, полная боли, сомнений, надежды… Любовь к женщине не повод для стихотворных деклараций, любовь к родине – тоже не знает громких проявлений, так как самоирония, сомнение непрерывно наполняют живую строку, богатую почти скрытой метафорикой, образностью! Голков – лирик, не чуждый публицистичности, но противоречия не возникает: речь его – всегда речь поэта! Отсюда же умение – быть убедительным, идёт ли разговор о жёстких реалиях сиюминутного житейского явления или стихи дышат глубиной художественно-философского мировосприятия автора: «ведь есть мучительное чудо в любом ничтожном пустяке…»

 

                                                                                   Д. Ч.

 


* * *
 
Хочу я быть травой зелёной,
Растущей из самой земли.
Упрямо, слепо, исступлённо,
Хоть тысячи по мне прошли.
 
Ни вечных тем, ни острых граней,
Ни истин, отроду пустых.
Хочу я не иметь желаний,
А быть простым среди простых.
 
Пусть человек свою кривую
Дорогу назовёт судьбой.
Я полновесно существую,
Не видя бездны под собой.
 
 
* * *
 
Кричат подвыпившие шлюхи,
разносится кабацкий смрад.
И как назойливые мухи,
«Подайте» – нищие хрипят.
 
Закат в багровом ореоле,
и желчь по небу разлилась.
Всё пожелтело: роща, поле,
деревья, люди, камни, грязь.
 
Вот день, покрытый чёрной гарью,
уходит под сивушный бред.
И вечер сладковатой хмарью
окутал всё вокруг – весь свет.
 
Почти не дышит раб распятый,
от бесконечных мук устав.
Как ангел вечности крылатой,
висит он, руки распластав.
 
И видит гордая элита
и перепившаяся голь:
из тела, что к столбу прибито,
по капле вытекает боль.
 
И языки сплетает пламень
над факелами. Чернь свистит,
и в мёртвое лицо летит
и глухо ударяет камень.
 
 
* * *
 
Свободы страшное лицо
явило бледность восковую.
Стоят народы вкруговую,
друг друга заключив в кольцо.
 
Стучат огромные сердца,
чернеют братские могилы,
и рвутся мировые силы
разъять друг друга до конца.
 
И опалённая душа
коросту страсти обдирает
и все никак не помирает,
горючим временем дыша.
 
 
* * *
 
В этом тихом движении вбок
мое место на самом краю,
чтоб начищенный чей-то сапог
не споткнулся о душу мою.
 
Но скрипят и скрипят сапоги,
длится ночи глухая возня,
потому что не видно ни зги
и на шаг от тебя и меня.
 
Вот я предал, и стало легко,
и чужая земля под ногой.
Это где-то во мне, глубоко
тяжело шевельнулся другой.
 
 
* * *
 
Тополя вырастают из туловища земного,
шарят корни под спудом, в горячих потёмках земли.
Расстилается степь, живое растёт из живого,
и по мозгу миражи путешествуют, как корабли.
 
Ни концов, ни начал – лишь биение мерное вёсел,
паутины пушистое, вибрирующее волокно.
Коль забыл обо всём, словно тяжкую ношу отбросил,
будешь жить и любить сто рождений подряд всё равно.
 
Для добра и для зла нет иного судьи, кроме веры.
Рядом с чистой гармонией хмуро маячит разброд.
И из самой бессмысленной, самой безумной химеры
Возникает легенда, прозрачная как кислород.
 
 
* * *
 
Если ты есть, отец,
Где-то среди сердец,
живших когда-то здесь.
Словом, если ты есть.
 
Сквозь эти мрак и тишь,
сможешь? – меня услышь.
Я расскажу тебе
Всё о своей судьбе.
 
Я посылаю весть,
Что мне – пятьдесят шесть.
Вот я, почти старик,
Молча шепчу свой крик.
 
Я с тобой встречи жду
Где-то в раю, в аду,
Где обитаешь ты
В городе пустоты.
 
Значит и мать жива,
Слышит мои слова.
В царстве сплошного сна,
Где круглый год – весна.
 
 
* * *
 
Как тучи, чувства отползут,
Туман желаний растворится.
В холодном зале страшный суд
Не страшно, в общем-то, творится.
 
Смотрю в лицо моей зиме –
Она седая совершенно.
Молчит задумчиво во тьме
И улыбается блаженно.
 
Пришла считать мои грехи,
Копаться в бесполезном хламе,
Трухе, где мертвые стихи
Вповалку с мертвыми делами.
 
 
* * *
 
Станешь тонким, мёртвым, белым,
Как окончится твой труд.
Жизнь, написанную мелом,
С гладкой досточки сотрут.
 
Ты искал в правописанье
Смысл, связующий слова.
Смерти тонкое касанье
Лишь предчувствовал едва.
 
Но познание на ощупь,
Откровение вчерне,
Удивительней и проще,
Чем лежащее вовне.
 
Жизнь – конспект времён грядущих,
Новой эры перегной.
А душа витает в кущах
Над бессмыслицей земной.
 
 
* * *
 
Сползает вниз трава с откоса,
Свалялся клочьями бурьян.
Распарывают грязь колеса –
Скрещенье двух борозд, двух ран.
 
Возможно, след свой оставляет
Мое дыхание, мой взгляд,
И мысль, которая петляет,
Стремясь куда-то наугад.
 
Ведь есть мучительное чудо
В любом ничтожном пустяке.
И я тоску свою избуду
С дырой, просверленной в виске.
 
И с новой легкостью нездешней
В цветущем яростно саду
Под белой ласковой черешней
В обнимку с женщиной пройду.                                                                                                                                                                                            
 
 
* * *
 
Человек, растянувшийся под простыней,
Порождает абсурд, нарастающий волнообразно.
 
И в придачу свет солнца, пронзающий мозг.
И машины, снующие как тараканы.
 
Значит выхода нет – выдвигай миллион
Миллионов любых философских гипотез.
 
Тот, с кем был ты знаком, не воскликнет: привет!
Не вздохнёт, не заплачет,
И руки он, конечно, тебе не подаст.