Поэзия метрополии

Автор публикации
Юрий Коньков ( Россия )
№ 2 (6)/ 2014

Индейское лето

Подлинная поэзия, быть может, в том и состоит, что всей неизъяснимостью порядка слов и звуков обращает самые обыденные и привычные вещи в предмет сопереживания и сочувствия, в нечто образующее человека в человеке. Таково, на мой взгляд, и поэтическое слово Юрия Конькова – негромкое, пристальное, взвешенное и неизменно располагающее к беседе с самим собой.

О. Г.

 
* * *
 
Ехал в транспорте. «Чушь какая-то» –
Думал, глядя в глаза реклам.
Как сыграл вчера Авель с Каином?
Чем сегодня полна река?
 
День крутился дождём и горечью.
Уши – вечного моря шум.
Ковырял по привычке корочки
И укладывал парашют.
 
Засыпал – предвкушал безделие,
Мягкий свет, тополиный сон
И с покойной сестрой беседовать.
А наутро пришло письмо.
 
Догадался: теперь не до отдыха,
Труд оценится по плодам.
Надорвал – а оттуда облако,
Желтоватые холода.
 
 
индейское лето
 
Где горки и дырки
И змей свои волны несёт,
В уютной квартирке
Весёлая белка живёт.
На полках припасы,
И с ними беда не беда:
Волшебный арахис,
Щелкунчик и тёртый миндаль.
 
Над городом звонким
Серебряный купол сплетён.
По дыркам и горкам
Медовое солнце идёт.
Стучат кастаньеты
И лодочка в танце кружит.
В индейское лето
Так дивно и просто дружить.
 
Со старой пластинки
Февральские песни сотри.
На дальней заимке
Отважная пальма, смотри.
Из медной колоды
Причудливо карты легли
На сладкие воды
В краю разливанной любви.
 
 
* * *
 
В холодном дальнем королевстве
Бывают солнечные утра,
Когда в волнах тенистых лестниц
Качаешься в ботинках утлых.
Стоят песчаные дома там,
За ними небо голубое,
И словно бы уже не надо
Нам умирать, и мир любовью
Неровно и по-детски вышит,
И Солнце в кухне варит кофе,
И город так тихонько дышит,
Что будто не проснётся вовсе.
 
 
махаон
 
Вспомнится порой издалека
Лунными тревожными ночами,
Как когда-то, болен и печален,
Мыкался по шахматным векам.
 
И ко всем случайным и чужим
Были и пристрастья, и обиды.
День вставал, но был почти не виден,
Холодом и тенью одержим.
 
Но однажды сделалось легко
Отдавать, здороваться, смеяться.
Куколка надумала меняться,
Ей ничто теперь не далеко.
 
Видел я в долине золотой,
Как летит, не ведая несчастий,
Ко всему на свете безучастен,
Махаон величиной с ладонь.
 
 
стражник
 
Задрёмывай, вечный стражник,
У ног положи клинок.
Киношный такой, витражный
Гуашевый встал денёк.
 
Под тихий напев утиный,
Под мачтовый скрип в плече
Смотри целый день картины
Забытых почти ночей,
 
Где музыкой странной полон,
Без шапки и без ума
Молился отшельник в поле –
Во каждом глазу луна, –
 
Где время столбом стояло
На пыльном своём посту,
Где песня до звёзд достала б,
Да ветер в низовья дул,
 
И вышло, что брезжит утро,
А значит, стихает звук,
Как это пристало звукам,
Родившимся не внизу.
 
Безмолвие мир качает,
И запахи льнут к земле –
Так пахнет коробка чая
В неполные восемь лет.
 
 
сумрак
 
Кромешный сумрак, белый день
Не кажет носу в эту гавань
И водятся песок и гравий
В немытой леса бороде.
 
Ладони листьев жжёт печать
И залита гуашью чёрной
Неопалимая Печора,
Неутолимая печаль.
 
Зайдём, дружище, в эту дверь,
Усядемся за стол дубовый.
Лишённым головных уборов,
Что остаётся нам теперь?
 
Одна полынная тоска,
Одна анисовая горечь,
Щемящий дух лимонных корок
И сладость чёрствого куска.
 
 
провожающих
 
провожающих выплюнет поезд,
запасётся пахучим углём
и затянет знакомую повесть
на чугунном наречье своём.
 
остающимся много ль даётся:
сторожить керосиновый свет,
обходить ледяные колодцы,
видеть дальние дали во сне,
 
измерять километрами время,
чайник ставить в квартире пустой
и засахаренное варенье
выставлять на заснеженный стол,
 
проверять астрономией веру
и поглядывать из-за руля,
как опять извергает химеру
боровицкая башня кремля.