Стихи

Не так давно мне уже посчастливилось писать о Евгении Овсянникове в рамках одного из поэтических интернет-конкурсов. Тогда мои слова касались только одного из произведений Евгения, представленного в этой подборке. Но, пожалуй, те мои слова можно отнести ко всему творчеству этого замечательного, обладающего пристальным поэтическим оком поэта, мастера. Стихи Евгения Овсянникова – удивительный, незаурядный факт поэзии. Это тот самый случай, когда стихи, избранные слова, избранный порядок слов, необходимость каждого из них создают и музыку, и тишину. Если угодно, музыку тишины, сквозь которую всё видится в подробностях и слышится до шороха. Легко, воздушно, зримо.

 

О. Г.

 

Фокус

 

А снег в предчувствии воды

Плывёт легко и бестелесно

Сквозь арки, стройки и сады,

Ему ни солоно, ни пресно,

 

Он в кадре тёмного окна

Проявлен фонарём, разглажен

И взгляда закреплён фиксажем,

И блёсток пыль подметена.

 

А на площадке во дворе

Снег поглощает лепет детский,

Его съедает пёс соседский

со взглядом старого скопца

И, во щенячество впадая,

Он голубей сгоняет стаю

С перил ближайшего крыльца.

 

И, воплощённый в сизарях,

Испуг промелькивает в ленте –

В проёме чёрном октября,

В затвором пойманном моменте.

 

 

итака

 

Чуть слышно секунды в эонах стрекочут-токуют,

За край ойкумены устало утечь потакая.

Кто в сердце таскает по свету итаку какую,

Не светит тому лет уж десять итака такая.

 

Что время? Циклоп, не сметливей слепца Полифема?

Ты славно провёл его, волче, в овечьем обличье,

То присказка странствий, она же, в девичестве, тема.

А рема – ремарка, и небо щебечет по-птичьи.

 

Портрет имярека не равен стал сумме деталей,

Плодимых эпохой, где квантами памяти – мемы,

А мнеме^[1] цела, как в ракушке уснувшая гемма,

В шкатулке Елены (камео). Троянских баталий

 

Беззвучно кино, и сирены совсем безголосы.

Какое койне, где словарные гнёздышки свиты?

Как птицам, сидящим на ветке одной изоглоссы,

Кормить семенами птенцов своего алфавита?

 

Шагреневость карты, прокрустовость веры и правил…

Пройдя сквозь кротовые норы эгейского карста,

Находишь лишь то, что забыл, а не то, что оставил.

Она и причина расстройства, она и лекарство.

 

 

Молоко

 

На промёрзлом дворе собирают вороны кворум.

Ценз оседлости птиц на повестке сегодня? Или

Раздраконена стая горластым, крикливым спором –

Оскудели ли руки, которые их кормили?

 

И кормилица здесь, но сегодня же вторник, верно?

И как пить дать, приедет, за так, за живёшь здорово,

Раздвигая пространство двора, с молоком цистерна,

Коей хочется думать, что нынче она – корова.

Эта очередь лиц из сословья видавших виды –

А постой с ними рядом – ещё и слыхавших слухи –

Перемелет в неспешной беседе печаль-обиды,

Полувздохи согреются в снежно-молочном пухе.

 

А потом час пробьёт, птицы смолкнут, и станет тише.

И блеснёт солнца луч, от стекла отразившись остро,

Анфиладою лет приближаться к последней нише

По домам разбредутся молочные братья-сёстры.

 

 

БЕСПИЛОТНОЕ

 

Мене, мене, текел, гелий, упарсин.

Много лет тому назад и много лун

Он созрел на ветке, цитрус-цеппелин,

И уплыл в туман, молочный, как улун.

 

Кистепёрым махолётам не чета,

Верхоплавкам атмосферным форы дал,

От падения спасает высота,

Сам икар себе и сам себе дедал.

 

На приколе, на прицеле, на цепи.

Что за ржа суда в сухой заводит док?

Водоплавай, не летай и не глупи,

Эй, сарынь, давай, на кичку, пар – в гудок.

 

Бродят в гавани бездомные огни.

« – Далеко вам?» – «Да на выселки, подбрось».

« – Эй, трансформер, коль свободен, то мигни,

Крибле-крабле, шестерёнка, полуось».

 

Как сказал один заслуженный семит,

Оказавшийся, к несчастью, не у дел,

«Этот локус даже полный безлимит

Превращает в оголтелый беспредел».

 

Шар снаружи, но амфибия – внутри?

Философским пароходом – за бугор!

Сколько ручку ты судьбе ни серебри,

Но её не объегоришь, кьеркегор.

 

Он заходит в порт с эскортом афалин…

Бортжурнал. Пока не полный, но абзац:

«Упадает беспилотно цеппелин,

Улетает мой бесплотный пепелац».

 

 

Иона

 

Иона думает о смерти

Как человек и китобой,

Он в микрокосме водоверти

Влеком, спелёнутый судьбой.

 

Заглотыш вкрадчивого духа,

Готовый в горле лечь костьми,

Его светлица – рыбье брюхо,

Сгинь ветер, море – не шторми,

 

Отдай добычу, рыба-чудо,

Срыгни скитальца, грозный кит:

Не для морского создан блюда

Тот, кто в нутре твоём сидит.

 

Мораль сей притчи всем знакома,

Продукт досужего ума:

Бывает – истина едома,

Но не усваиваема.

 

 

Никогдабрь

 

Это месяц твой – Никогдабрь,

Это город твой – Навсегдад.

Это в горних чертогах – дождь,

А на твёрдой земле – вода.

 

Где листвы был обрушен флёр,

Амальгама сошла с небес,

Серебря зеркала озёр,

Паутинкой стянула лес.

 

То ли сплин в ребро, то ли бес,

бес – козырная дама тьмы,

С каждым вздохом теряя вес,

Испаряются наши сны.

 

В слюдяном окошке рассвет.

Час сиреневый. Всё как встарь.

Белый жемчуг далёких лет.

Это месяц твой – Никогдабрь.

 

 

Пустельга

 

Птица сокол-пустельга,

Глянь на волглые луга,

Где чадит густым туманом

Волга, моя берега.

 

Сторонясь прохожих мест,

Обозри пейзаж окрест:

В белом мареве кисельном

Тонет звук и вязнет жест.

 

Посиди на том юру,

Где, красна лишь на миру,

Смерть с живыми затевает,

Как напёрсточник, игру.

 

Не смотри в её лицо:

У неё твоё лицо

И вокруг зрачка-колодца

Жёлтой радужки кольцо.

 

 

Донное

 

По радио утром сказали: «Достигли дна» –

И город накрыло солёной морской шугой.

Вполне атлантидно под нами плывёт страна,

И мы кессонно не знаем такой другой.

 

Кто ласты клеит, кто жабры себе растит,

А солнце вверху в абажуре из снежуры.

Молчи, непечатных знаков копя петит,

Пока на соседних звёздах цветут миры.

Оксюморительно видеть сухим сырьё:

В подводном царстве нелепо играть с огнём,

Но только всё чаще ты слышишь, как ё моё,

Крепчая, становится этаким общим ём.