«Чем громче музыка атак, тем слаще мёд огней домашних», – эта строчка из Булата Окуджавы осталась послевкусием прочтения двух сборников красноярского поэта Ивана Клинового – «Оффтоп-портрет» и «Косатки». В первую книгу вошли произведения 2017–2019 годов, во вторую – более новые, до 2020 года. Книга «Оффтоп-портрет» показалась мне более лиричной и классической, что ли:
Рука на пульсе, жменя на промежности, Полжизни – на тебе, как на войне, Но пуля со смещённым центром нежности Когда-нибудь достанется и мне.
«Косатки» – более агрессивной и динамичной:
Когда-нибудь ты станешь андрогином, Восторженным сиамским близнецом. Попеременно выгибая спины И улыбаясь то одним лицом, То следующим, будешь неустанно Любить и женщин, и мужчин стократ, Как не хотел, пока ты был тристаном, Как не умел, пока ты был кастрат. ... Когда-нибудь ты станешь андрогином, А это значит, что самим собой.
Бывают стихи-перевёртыши. Когда автор, например, отчётливо декларирует: ему безразлично, а читатель понимает, что как раз наоборот. Бывают стихи-иносказания: автор пишет о муравье, но его на самом деле интересует вовсе не жизнь насекомых. Тексты Ивана Владимировича в своём большинстве не относятся ни к тем, ни к другим:
Я человек на самой грани фола, Ещё чуть-чуть – уже орангутан. Чему меня не научила школа, Так это дёргать вовремя стоп-кран. … Я человек. Пока ещё. Недолго. Распродавайте акции. Обвал. В какое море ни впадала б Волга, А я впадаю прямо в абырвалг.
Такое, как его иногда называют, «прямое высказывание», имеет для автора массу недостатков и только одно достоинство. Из недостатков: во-первых, не спрячешь отсутствие содержательности в неообэриутской мути. Во-вторых, не подъедешь к читателю на кривой козе однажды придуманного или позаимствованного творческого приёма: каждый стих надо обрабатывать индивидуально, причём от первой строчки до последней. И если где-то чего-то не хватает (или где-то что-то лишнее), то читатель сразу замечает «провисание» неудачного места.
Все слова неслучайны и чем-нибудь да чреваты. Жизнь к тебе повернулась спиной – расстегни ей платье. Сочини же молчанье и выруби сотни чатов, Из которых летят сердечки и кружки латте.
Однако и достоинство не из мелких: уж если автор (передатчик) и читатель (приёмник) совпадают «длиной волны», то такие стихи любят по-настоящему, потому что они не только и не столько ласкают эстетическое чувство – они вступают в резонанс и с чувствами, и с мыслями читателя. То есть с той сложнейшей системой, которую мы для простоты называем словом «душа».
Человек, что до сказки не до́жил, Глубже прячет себя в капюшон, Будто хер нарисован на роже, Будто хером он вооружён. Былью, болью и Кафкой воспитан, Чайной ложечки слышащий звук, Он зажат, словно кнопка репита Жизни, что происходит вокруг.
Впрочем, всем профессиональным поэтическим арсеналом Иван владеет в полной мере. Достаточно посмотреть на рифмы «репосты-простынь», «аллюзий – о блюзе» и т. п.
Но поражает не это. Поражает, например, пророческое посвящение Дмитрию Воденникову из довоенного – 2019-го? 2018-го?
Каждый день находя новый способ сойти за другого, Человек устаёт и беспомощно сходит на нет. Он мечтал, что когда-нибудь сможет взорваться сверхновой И светить не десятку, а ста миллионам планет. Но ему подрезают закрылки и гонят сквозь рамки, Норовят обыскать и найти хоть какой контрафакт. Хочешь в дамки? Бурлачь! Для тебя приготовлены лямки. Шаг не в ногу – уже экстремизм, пропаганда, теракт. Столько способов сбруи: от веры до психиатрии, – Стоит только поддаться толпе, и она понесёт... Каждый день становясь всё искусней в своей мимикрии, Человек превращается в функцию. Синус, и всё.
Может быть упорное нежелание превращаться в функцию – секса (любовника), политического обозревателя, уютного лирического поэта и т. п. (хотя, отметим на полях, всем этим автор с лёгкостью мог бы стать); это нежелание и является основным стержнем поэзии Клинового? Вслед за Маяковским («светить – и никаких гвоздей») автор мечтает даже ещё о большем – светить «ста миллионам планет».
Вокруг война и рушатся контексты, А человек выходит покурить Не потому, что он задумал бегство (хотя задумал, что уж тут юлить), А потому, что не хватает света И каждый шаг в подробной темноте, Как veni-vidi-vici и вендетта, Ведёт от смысла к рези и черте, И человеку не за что держаться, И шаткий воздух скользок и нетвёрд: У алфавита больше нету шансов, И все слова подчёркивает Word. Но кто кому подносит зажигалку, Уже не важно, и кругом война, В которой выжить можно только Халку, Да и тому в конце концов хана.
Ещё об одном качестве прочитанных стихов хочется сказать. Я бы определил его как «лёгкость». Да, лёгкость стиха, не вымученность, ненарочность, что ли. Русская современная поэзия часто утопает в нытье. Вот интересно получается: в стихах московских поэтов и поэтов-эмигрантов нытья полно, а у красноярского поэта – нет вовсе!
#яумрувкрасноярске читаю на каждой стене. Человек не скотина, но верится в это всё реже. Люди в чёрных машинах тела наши держат вчерне, Нашим душам забанивши выход в астрал и на стрежень. «Не дышите!» – сказала мне женщина в строгих очках, Шаря миноискателем где-то в районе Шираза. «Я и так не дышу. Я своё отходил в новичках. Мне Поздеев уже подмигнул из-под противогаза».
При этом автор умело проходит между Сциллой и Харибдой: не скатывается в архаику, но и не эпатирует нарочитой злободневностью, журналистской бойкостью. Что по нынешним временам редкость.
Надев на голову пакет И в руки взяв плакат, На одиночный гей-пикет Идёт, как на парад, Простой хороший человек, Дрожащий поплавок, Не чтобы совершить побег, Но заслужить плевок За то, что он честнее тех, Кто похотью пропах, Но всюду видит крах и грех И с пеной на губах, Готовый рвать и убивать, Кричит «аз есмь Господь!», Соседу заглянув в кровать И крайней сделав плоть;
Отношения между телесным и вышним, плотским и духовным, пожалуй, является основной темой поэзии Ивана Клинового. Поэтому завершить свой краткий обзор я хочу следующим восьмистишием:
Шишел-мышел сидит, доедая шашлык-машлык, Журавли-муравли издают свой курлык-мурлык, И такая во всём этом блажь, благодать и блядство, Что уже не хватает места, уже впритык, И не знаешь, куда податься. И душа (если есть), разорвав соловьём усилок, Бьётся в чёрные стёкла и белых помех потолок, И такая во всём этом боль, безнадёга и жалость, Что болтается тело при этой душе, как брелок, Лишь бы, вот, не мешалось.