Первый. Малибу. Черешня

ПЕРВЫЙ

 

Договорились встретиться в Макдаке на Пушкинской. Это он предложил. Денег на ресторан не было и вообще.

Он пришёл первый, заказал биг-мак, колу. Сел у окна. На улице накрапывал дождь. Незнакомые, озабоченные люди сновали туда-сюда. У него была жена, любовница и тот неприятный период в жизни, когда всем про всех известно.

Она сильно опаздывала. Три раза звонила, много говорила. Он уже начал жалеть, что спустя пятнадцать лет согласился встретиться. Зачем возвращаться к старым историям?

– Надежда! Ты?

– Я, Николай Алексеевич.

           Боже мой, боже мой, Кто бы мог подумать …

Подобные, описанные ещё Буниным встречи, пугали его.

Она cнова позвонила, сказала, что уже недалеко. Стоит в пробке. «Надеюсь, ты дождёшься.» Он положил трубку и подумал: «Черт бы её побрал!» Сама его разыскала, сама предложила встретиться. А теперь он сорок минут ждёт, как будто без того мало проблем.

Голос у неё был всё тот же. «А вдруг она бабища страшная?». Но тут же вспомнил фото на фейсбуке. Не бабища и не страшная. Даже красивая. Но всё равно – на фига ему это? А ей?

Он шумно отпил колу. Вспомнил утреннюю сцену дома. Жена в дверях с опухшими глазами. По утрам у неё всегда были узкие глаза. Раньше он ласково звал её «мой япошка». На руках сын. Немой укор. Нет, не немой:

– Опять поздно придёшь?

Он не ответил, завязывая шнурки.

– Как смеешь ты вот так ходить с лицом порядочного человека? – сказала она тихо. Сын испуганно смотрел сонными глазками.

Он откусил бигмак, посмотрел на своё отражение в стекле. Лысина со лба, растрёпанные кучерявые волосы, грустные глаза, грустный рот. Он не был похож на подлеца, который привёз жену в чужой город, чтоб здесь увлечься другой. С непростительной разницей в возрасте. Теперь ему не хватало ни сил, ни денег.

– Привет! – Она стояла над ним. Короткая стрижка, внимательные глаза.

Он положил недоеденный бигмак на поднос. Она беззастенчиво, как ребёнок, рассматривала его.

– Ну, вот я, – сказал он.

– Ну, вот ты, – весело ответила она.

Села.

– Будешь что-нибудь?

– Я бы кофе выпила.

Он принёс ей капучино и маленькое шоколадное пирожное на блюдце. Сел.

– Три сахара. Нормально?

– Да, вполне сладко. Спасибо.

Отпила. Посмотрела на него с улыбкой.

Изменилась. Стала лучше. Красавица.

– Ну, как жизнь? – спросил он.

– У меня?

– Да.

– Нормально. А у тебя?

– Терпимо.

– Ты женат? Встречаешься?

– И то, и другое.

– Даже так? – она весело подняла бровь.

– А ты?

– Была замужем. Сейчас живу с мужчиной.

– А есть разница? – пошутил он.

Посмотрела серьезно. Он доел бигмак. Зашуршал, комкая бумагу. Она взяла чашку, поднесла к губам. У неё были ухоженные руки с продолговатыми блестящими ногтями. Он подумал о жилистых, красноватых от воды, руках жены.

– Чем ты занимаешься? – спросил он.

– Бизнес-проекты. Руковожу отделом. А ты?

– Художник. Рисую комиксы.

Она улыбнулась.

– У тебя причёска как у Красти из Симпсонов.

– Я и есть долбаный Красти, – он грустно усмехнулся.

Она поддела вилкой кусочек пирожного, положила в рот. Облизала губы.

Поймав его взгляд, смущённо сказала:

– Вкусно.

– Насколько я помню, – сказал он. – Я был твоим первым мужчиной.

Она опять улыбнулась:

– Почему был? Ты и сейчас…

 

Всё получилось случайно. Она жила неподалёку от общежития. Он часто у них бывал – приветливая, интеллигентная семья, всегда можно было рассчитывать на ужин. Девчонка была ничего. Просто ничего. Ловил на себе её взгляды. Влюбилась.

Однажды зашёл – дома одна. Родители на даче, она к экзаменам готовится. Сбегал за вином.

Утром проснулся первый. Головная боль от вчерашней бормотухи. Она спала рядом. Крепко. Рот по-детски приоткрыт, и на подушку тянется тонкая, прозрачная ниточка слюны. Он стал одеваться. Она села на кровати. Чувствуя себя вором, которого застиг хозяин, он натягивал брюки.

– Уходишь? – спросила она.

– Да.

 

Потом, встречаясь в университете, улыбался как ни в чём не бывало. Она вымученно улыбалась в ответ. Экзамен завалила. Ходить к ним в гости он перестал.

Потом она стала с кем-то встречаться, он тоже. Со временем забылось, вытеснилось из памяти. А теперь, когда перед ним сидела сильная, независимая женщина, зачем-то вспомнилось.

У него зазвонил телефон.

– Ты c женой поговорил? Я так больше не могу! – в трубке всхлипнули. Что-то громко брякнуло. Разговор оборвался.

Она смотрела на него своими спокойными серыми глазами:

– Тебе пора?

– Да, наверное.

– Ну, хорошо. Была рада увидеть.

Она вытерла салфеткой губы:

– Тебе куда? Я в сторону ВДНХ. Могу подбросить.

 

Они ехали в одной машине. Ей позвонили. Видимо, её мужчина. Она говорила с ним смешливо и ласково. Он смотрел на её узкие кисти, уверенно лежавшие на руле, на сильную шею, гордо посаженную голову.

– Куда поворачивать? – спросила она.

– Вот здесь, на остановке.

Она мягко затормозила. Прощаясь, он потянулся к ней. Она торопливо и как будто брезгливо чмокнула его в щёку. На него дохнуло мускусно-цветочным ароматом и чем-то давно забытым. Он вышел из машины, закинул на плечо сумку. Вспомнил что-то, торопливо открыл молнию. Достал журнал с голубой обложкой. Протянул:

– Это тебе. Свежий номер. Шестнадцать полос – мои.

Она взяла журнал в руки:

– А у меня для тебя ничего нет, – улыбнулась будто виновато.

– Даша, – сказал он.

– Что? – она подняла свои спокойные серые глаза.

– Хорошо выглядишь.

Она молчала. Он аккуратно захлопнул дверь машины.

– Слав, – позвала она.

Он обернулся, наклонился к отрытому окну.

– Ещё раз хлопни, – сказала она. – Не закрылось.

 

Мигнув фарами, машина уехала. Он шёл по улице, переступая длинные тени фонарей, жадно и часто затягиваясь. Остановился. Домой не хотелось. Никуда не хотелось. Он долго чиркал зажигалкой, прикуривая новую сигарету.

 

 

МАЛИБУ

 

Когда она вернулась, он уже лежал в постели. Он слышал, как долго и неловко ворочался ключ в замке, как, взвизгнув молнией, тяжело упали один за другим, сапоги. В ванной полилась вода.

Стараясь не шуметь, она вошла в комнату. Пробралась на своё место у стены, обдав его запахом алкоголя и духов. Женских… и мужских.

– Могла бы принять душ, – подумал он.

Он всегда сам выбирал ей духи. Она едва умела отличать оттенки запахов. Она вообще не была чуткой. И умной тоже не была. Он лежал и думал, что так влекло к ней его и других. Умных, тонких, различающих оттенки и запахи мужчин.

Её нога дернулась под одеялом. Она всегда засыпала мгновенно, проваливаясь в небытие как усталый, надравшийся мужчина.

– Обаяние животного, – думал он. – Сильного, лишённого рефлексии животного.

С легким стоном она пошевелилась во сне, прикоснувшись к нему. И тут же он с досадой почувствовал в себе ответное шевеление. Вот уже десять лет его тело с постоянством часового механизма отзывалось на эту женщину. Он придвинулся, положил руку на изгиб её спины. Провёл ниже.

– Отстань! – хриплым ото сна голосом сказала она и отодвинулась к стене.

Он сел на кровати. В темноте нащупал ногами тапки.

* * *

 

На кухне щёлкнул чайником. Подошёл к окну. Оттепель сменилась заморозками. Редкий снег косо падал и исчезал на чёрной земле. В кухню, стуча когтями, вбежала такса. Виляя хвостом, понюхала пустую миску.

 В чате светилось несколько редких зелёных кружков. Глеб, коллега. Меланхоличный и равнодушный человек. Настя, секретарша. Чёрненькая, юркая. В офисе ходили слухи, что она давно влюблена в него. Он отхлебнул чай, подумал. Написал Насте.

– Не спится? Смайл. – И мне. – Смайл. – Пойдём, погуляем? – В такую погоду? Смайл-смайл. – А ты где живёшь? Хитрый смайл. – Зачем тебе? – В гости приеду, мне паршиво. – Ты серьёзно?

 

 Переписал на бумажку адрес. Надел джинсы. Не обнаружив в комоде чистых носков, сунул ноги в ботинки прямо так.

 

* * *

 

У Насти была маленькая, очень чистая квартира. В кухонном окне виднелась новая, аккуратная церковь с жёлтой, будто слегка подмятой позолотой на куполах. Стол был накрыт. Салатник. Две тарелки с голубыми, в цвет штор, салфетками.

– Ну ты даёшь, – присвистнул он. – Ночь же.

– У нас в семье гость в любое время – это святое.

Он сел. Положил в рот салат, не чувствуя вкуса.

– Нравится?

– Очень. Твой рецепт?

– Мамин… Вот, обычно огурец кладут, а надо яблоко, кислое…

Он смотрел, как шевелятся её тонкие, блестящие губы. Притянул её за руку. Она подалась с улыбкой, не переставая говорить.

– А майонез надо класть не жирный…

 

* * *

 

Настино маленькое тело двигалось порывисто, но неласково. Всюду, куда бы ни ткнулся губами, он чувствовал приторный, удушающий запах.

– Как сладко ты пахнешь…

Она прервала стон. Ответила с неожиданной, не затуманенной страстью интонацией:

– Это кокосовое масло. Мне специально из Непала привезли. Нравится?

– Очень. Ты богиня Баунти.

Она засмеялась и потянула его за шею.

 

* * *

 

Он долго стоял в душе, пытаясь смыть с себя этот запах.

 

* * *

 

– Чёрный-зелёный?

– Чёрный, покрепче.

Настя в коротком шёлковом халатике, празднично сияя, вертелась у стола. Ему вдруг очень захотелось домой.

– Сахара сколько?

– Не надо сахара!

Она сидела напротив и смотрела, как он пьёт. Чай был некрепкий, с каким-то раздражающим ароматом.

– Вадим.

– А.

– Почему у тебя детей нет?

Он молчал.

– Хочешь, я тебе рожу? Мальчика.

Он посмотрел на неё. Она улыбалась ему, как улыбаются люди, предлагающие мелкую и ничего не стоящую услугу… продавцы, официанты, парикмахеры.

– Почему мальчика?

– Ну, все мужчины хотят мальчиков.

– Я не хочу.

 

* * *

 

В дверях, следуя чувству мимолетного долга, неловко, с резиновым звуком поцеловал её.

 

* * *

 

Сев в машину, он сразу забыл про Настю. Он думал о них. О том, что если бы у них были дети, маленький мальчик или девочка, всё было бы по-другому. Но она не могла иметь детей.

 

 

* * *

 

Подъезжая к дому, он увидел свет в окне и почувствовал злую радость. Сколько раз он сидел, вот так, не зная, где она и с кем.

Сейчас он войдёт и скажет правду. Простую правду о том, что ему тридцать восемь лет, он не дурак и не урод… что есть женщины, готовые жить с ним, рожать ему мальчиков, делать салаты по сложному рецепту. Да, возможно эти женщины не очень умны. Но и она не умна. И не может ничего. Не может рожать детей, не может даже не пить и не изменять …

Он громко и зло повернул ключ в замке.

 

* * *

 

Она курила на подоконнике, притянув голые коленки к груди. Он остановился, ожидая вопросов. Снег быстро таял на куртке, оставляя тёмные пятна.

– Холодина там?

– Да. Похолодало.

– Странная погода.

Он повесил куртку на вешалку. Разулся. Она молчала.

– Почему ты не спишь? – спросил он.

– Проснулась, а тебя нет.

Он промолчал.

– Будешь чай? Я только заварила.

 

Он с наслаждением отпил горький чай. Она подошла сзади. Обняла, уткнувшись в макушку. Он сидел и смотрел на её маленькие белые ступни на сером кафеле.

– Я думала, ты ушёл.

– Куда?

– От меня.

Он усмехнулся:

– Разве я могу?

Она обняла крепче. Быстро и страстно начала целовать в макушку, в уши, куда попало. Он подхватил её, усадил на колени. Она уткнулась лицом в его плечо, несколько раз глубоко вздохнула:

– Ну и мерзость этот Малибу!

– Что?

– Ликёр. Всюду теперь мерещится этот отвратительный запах кокоса.

Он взял её лицо в ладони, внимательно посмотрел в глаза:

– Сколько ты его выпила, милая?

 

 

ЧЕРЕШНЯ

 

Тем летом Женя с мужем поехали в Крым. Сняли большую, скучную квартиру. Штормило. Ярко-алые маки на тонких стеблях гнулись от порывов ветра.

Они знали друг друга ещё со школы. И вдруг, на последнем курсе университета, случайно сошлись, почти сразу поженились, и в той же необъяснимой спешке стали родителями недоношенного, ни на кого не похожего мальчика.

– Не мышонок, не лягушка, а неведома зверушка, – шутила по-свойски свекровь, купая в ванночке Никиту. Ребёнок был жалок. Женя не любила его. Он принёс только мучения и боль, навечно привязав её к этим грубоватым, совершенно чужим людям. Свекровь крутила и поворачивала тельце Никиты, c медицинской беззастенчивостью промывая и прочищая всё его крошечное человеческое естество. Женя следила за её большими, ловкими руками, так похожими на руки мужа, и замечала, как помолодела свекровь с тех пор, как появился внук. Она будто бы напиталась её, Жениными соками: готовила, ходила, говорила, мыла по сто раз в день пол с хлоркой. В доме пахло, как в больнице. Женя целыми днями лежала лицом к стене, поднимаясь только чтобы покормить ребёнка. Ребёнок присасывался жадно и больно, и всё тянул и тянул её своим маленьким синеватым ротиком. Ей хотелось отбросить его, как огромную пиявку.

Муж и мать были похожи – светловолосые, с ярким пятнистым румянцем и крупными руками и ногами. Эти люди крепко стояли на земле. Посоветовавшись, они решили назвать ребенка Никитой. Женя не стала вмешиваться.

Ей всё казалось, что именно они, эти незатейливые, цепко и правильно держащие свою жизнь люди, виноваты во всём. Чужая порода, которая в ней так и не смогла прижиться и дать правильные ростки, терзая сначала токсикозом, потом ранними мучительными родами.

 

Она никогда не говорила об этом мужу, но это будто висело в воздухе, когда они обедали, загорали, плавали на лодке, когда с какой-то страстной ненавистью занимались любовью.

– Почему у тебя такое скорбное лицо? – спрашивал муж. Он уже загорел кирпично-красным загаром, который бывает у белокожих людей, с удовольствием, шумно отплевываясь, плавал, с аппетитом ел.

– Ну, что опять? – смотрел он на неё c заботливым раздражением.

– У тебя лак облупился, некрасиво, поправь!

– Дурацкая майка, тебе не идёт!

– Не убирай волосы за уши!

И она, как злой ребёнок, ходила только в этой дурацкой майке, прилизывала волосы как можно отвратительнее и отталкивала его большие руки.

В конце концов они так рассорились, что она взяла билет и уехала раньше. Он вяло пытался её остановить.

 

* * *

 

В вагоне с ней ехали трое: породистый мужчина за пятьдесят, худая женщина с серым лицом, на котором заранее было написано осуждение, и её сын, вялый долговязый подросток.

Мужчина оказался военным в отставке. Он вежливо поздоровался со всеми, но говорил только с ней. У него был властный, бархатистый голос, синие глаза и белые от седины волосы. Мать и сын смотрели на него c подобострастным испугом.

Женя легла и открыла книгу, а он смотрел на её ноги с облупившимся лаком. Она поджала ногу под себя. Он улыбнулся.

– А хотите вина? Коллекционного? – сказал мужчина, обращаясь будто бы ко всем, но глядя только на Женю. – «Князь Голицын». Был у друга в горах. Угостил. Изумительное вино, такого нигде не купите.

Женщина с серым лицом торопливо отказалась и за себя, и за сына, засобиралась, и они вышли из вагона.

Мужчина достал из сумки пластиковую бутыль с напитком янтарного цвета. Поставил на стол. Вагон качнулся, он ловко поймал бутыль. У него были крупные, загорелые кисти со светлым пушком. Женя отложила книгу, села. 

– Сейчас, – мужчина разлил вино в два стаканчика. Протянул Жене:

– Попробуй. Такого ты не пила.

Женя сделала глоток. Вино было ароматным, густым и приторно сладким. Он смотрел на неё не отрываясь. Она улыбнулась.

Хмелея, Женя становилась легче, свободнее. Открылась дверь купе, мать и сын вошли, сразу полезли наверх и замерли, вжавшись в полки. Женя, не зная куда деть глаза, открыла книгу. Книга была куплена свекровью в церковной лавке и напутственно вручена перед поездкой.

– Что читаешь? – спросил он. Женя не любила, когда незнакомые говорили «ты», но сейчас это было приятно.

– Крестьянкин, – она повернула к нему зеленоватую с крестиком обложку книги, чувствуя всю фальшивую театральность подобного чтения здесь и сейчас.

Он весело присвистнул, прищурившись, заглянул ей в глаза.

– А ты и правда веришь? – улыбаясь, спросил он, и она почувствовала, как он легонько наступил под столом на её ногу.

– Ну, так, – растерянно улыбнулась она. – Безусловно, существует какая-то высшая сила… – она растерянно замолчала. 

– Не, не веришь, – он улыбнулся. – Глаза у тебя зелёные, вот и не веришь никому! На мысе Фиолент была? Скала святого явления, все дела. Наша часть там стояла. Тоже явление, – он подмигнул. – Свято-георгиевский монастырь там. 

– Да, заезжали. 

– Тебя в мужской монастырь пустили?! 

– Мы с паломниками были. 

– А … Кошки у них худющие, а настоятель – о! – он показал рукой огромный живот. 

Она засмеялась. 

– А какой там Яшмовый пляж! Была? 

– Нет. 

– Я счастливый – на Фиоленте всё детство провёл. 

Он улыбнулся светло и весело. Посмотрел в окно. Помолчал. Потом спросил серьёзно: 

– Что у тебя стряслось? 

– Ничего. 

– От хорошей жизни по монастырям не ездят. 

Ещё раз пристально взглянул на неё. 

– Почему одна едешь? 

– Домой захотела… 

– А дома кто? 

– Ой, мне черешни надо купить! – вспомнила вдруг Женя, увидев на платформе старуху с ведром, прикрытым марлей. 

– Купим! – широко улыбнулся военный, поблёскивая зубами. – Я тебе такую выберу! Я ж местный! 

 

В Мелитополе, когда вышли за черешней, она покачнулась, и он обнял её за талию. Она чувствовала сквозь тонкую майку его теплую ладонь. Не убирая руки, он долго и с удовольствием торговался. Купили ведро тёмной, спелой ягоды. Бабка всё не хотела продавать cамо ведро. 

– Ти що ж, мать … жадібна як єврей, – весело говорил он на бабкином языке, блестя зубами, – відро погане шкодуєш? Так я тобі на три нові дам! 

Уговорил. Сдачу брать не стал. Старуха на радостях что-то запричитала, приложив жилистую руку к груди. 

С голубым ведром, полным ягоды, вернулись в вагон. Тетка и её сын уже спали. Стоял полумрак. Робко заглянула проводница, спросила растягивая на местный манер: 

– Чай будете? 

– Да какой чай, жарища – весело сказал он. – Ти, красуня, мені скажи – купе вільне є? 

Проводница с презрительностью соперницы глянула на Женю, покачала головой. Дверь закрылась. 

– Ещё? – мужчина показал на бутыль. 

– Нет. 

Мужчина улыбнулся и посмотрел ей в глаза. Она ответила ему смущённой улыбкой. Во рту у неё пересохло от приторного вина и волнения. Она поправила подушку. 

– Спать хочешь? – спросил он. 

– Да. 

– Что с тобой делать – ложись. Я тоже тогда лягу. 

Он снял туфли, лёг. Его большому телу было тесно на узкой полке. Она тоже легла, прямо в шортах, прикрывшись простыней. Его глаза блестели в темноте. Он протянул руку под откидным столиком, дотронулся до неё: 

– Сколько тебе лет? 

– Двадцать пять. 

– Замужем? 

– Да. 

– Иди сюда. 

Она молчала. Он убрал руку. 

– Ты умная, – сказал он, – умная и красивая. 

Замолчал. Уставился в потолок. Она смотрела на него. Он был, кажется, старше её отца. 

– Вы тоже красивый, – сказала она. 

Он усмехнулся, быстро взглянул. 

– Дедом стал. В прошлом месяце. Еду внука смотреть. 

– Богатырь, наверное, – сказала она. 

– Да какой богатырь, еле выходили! 

Он перестал улыбаться. Она села и, обхватив колени, смотрела на него. Он растерянно поднял глаза. 

– Ну что ты смотришь? 

– Ничего. 

– Старый? 

– Нет. 

– А какой? 

Она не ответила. Он шумно вздохнул и неловко зашевелился на узкой полке. Пробегающие полосы света падали на его крупные руки. Расстегнул ремень на брюках, взвизгнула молния. Женя отпрянула, вжавшись в стену. 

– Не бойся, спят все, – сказал он. – Дай мне ножки. Просто ножки дай, и всё. 

– Они грязные, – сказала она. 

– Глупая. 

Она не шевелилась. Он сел, наклонился, взял в руки женину маленькую ступню, притянул к себе, прижал к теплому животу с мягкой порослью. Женя замерла. Он откинулся назад, упершись головой в верхнюю полку. За окном проносились фонари, тёмные полосы мелькали на его лице. Женя смотрела и не могла оторваться. Поезд дрожал и раскачивался. На верхней полке спали тетка и её сын. А может и не спали, а лежали, боясь выдать своё присутствие. От стыда Женя улыбнулась. Он прикрыл глаза. Поезд вздрогнул вместе с ним, сбавляя ход. Наконец, со скрежетом остановился. 

В дверь купе постучали. Женя поджала под себя ноги, он улыбнулся её испугу, натянул брюки, раздраженно дернул дверь. Проводница испуганно зыркнула сначала на Женю, потом на полковника: 

– Купе есть свободное. 

 

* * * 

 

Полковник сошёл рано утром. Уже с сумкой долго смотрел, как она спит. Она не спала, слышала его взгляд, но лежала и боялась шелохнуться. 

На перроне он весело отмахнулся от заспанных таксистов, высматривая кого-то вдалеке. 

 

* * * 

 

– Дрянь, а не черешня, – сказала свекровь, склонившись над голубым ведром. – За сколько ж брала такую? 

– Не помню, – сказала Женя. – Недорого. 

– А ведро зачем купила? 

– Чтоб везти удобнее. 

– А толку… Переспелая. И дня не пролежит. Сверху хорошая, а внизу уже вся поползла. 

– Так сейчас съедим! – Женя подошла к ведру, зачерпнула пригоршню, положила ягоду в рот. 

– Куда ты грязную-то?! 

– А я грязную хочу! Она вкуснее! 

Свекровь внимательно посмотрела на Женю. 

– Ты не переживай, вернётся. Побесится и вернётся. Я его знаю – завтра уже приедет. 

– А я не переживаю, – сказала Женя, сунула в рот ещё ягоду. – Какая ж она плохая?! Она ж как мёд сладкая! 

Свекровь ещё раз внимательно посмотрела на Женю. 

– Ты, часом, не беременная? 

Женя усмехнулась, покачала головой. В дверях оглянулась. Свекровь вдруг сжалась под этим взглядом, чего никогда раньше не случалось, и, склонившись над ведром, торопливо и неловко принялась перебирать ягоду.