Владимир Гандельсман. Смерть языка. – СПб, Порядок слов, 2022. – 48 с., ил.
Тоненькая книга Владимира Гандельсмана «Смерть языка» (2022, Порядок слов, СПб) издана по-дизайнерски, белым на чёрном фоне с иллюстрациями, использующими как графику, так и фотографии времён Первой мировой войны. Шрифт чуть мелковат, в угоду дизайну, но с хорошим светом читать можно. Такие изобретательно оформленные книги – аргумент в пользу книги как бумажного продукта, теснимого электронными изданиями.
Содержание – поэма или цикл из 13 главок-стихотворений на тему Первой мировой войны, революции и зверств красных. Книга написана языком охлоса – недочеловеков, окончательно озверевающих на войне и в последующей смуте. Гремучая смесь языка низов того времени, большевистских канцеляризмов и бессмысленных выкриков (курлы-мурлы и т.д.), когда язык уже отмирает. Герой книги Ванёк из деревни отправляется на войну, там чудом выживает и озверевает, возвращается делать революцию, становится чекистом и совершает убийства. Название «Смерть языка» имеет и другое значение: «языка» допрашивают, затем расстреливают.
Текст очень сильный, пробирает до дрожи. Вот мать, ожидающая в деревне сына-Ванька с войны:
…ночь хоть выколи, тенью за окном кто, не сын ли, дума в стену упёртая, в стену, на войне следы его простыли, а придёт ли по своему следу обратно, мается мать, слепо смотрит в глаза лету, служит молебны, молебны,…
(Тут в порядке критики следует заметить, что дизайнеры выбрали фотографию женщины в окне, но не избы, а богатого городского дома, декорированного гранитом). Вот вполне душераздирающая сцена с Первой мировой:
Как дырявил металл землю, кромсал-кривил, я на четвереньки встал и по-зверьи выл, память выбило вон, только вижу – рука летит, а за нею стон из грудной клети, а во рву глаза лежат, а в реке башка плывёт, жди, когда размозжат сам небесный свод…
Среди смертоубийства герой подкрепляет свою психику сентиментальным самовнушением:
А ведь если «горюшко» не скажу, нежно так, или «цветик», «зорюшка», не засну никак.
Здесь у читателя может даже зародиться симпатия к бедному Ваньку... Но торопиться с сочувствием не следует...
Поворотное событие в этом сюжете – секс-акт героя со статуей святой девы у церкви, сбитой снарядом и притащенной им в землянку. Конечно, на войне сознание может помутиться и произойти может всякое. Но именно эта святая дева окормляет Ванька духовно и наполняет его огромной разрушительной силой:
…обнял я Деву, целовал её в грудь, как грудным молоком она меня наставляла на путь правоты закона, вспаивала всем телом, я ж ей жизни подлости клялся выявить в общем и целом, целиком и полностью,…
Здесь глубокий и мрачный символизм – идеология большевизма уж очень много заимствует у христианства в том, что касается справедливости. И справедливость эта карательная:
…из огня да в пóлымя вошёл голым я, те, что были полыми, люди с волчьими оскалами, стали гегемонами, скалами, распни исчадие ада! – клянут их, но прочно дело, бо твоё зачатие, революция, непорочно,…
И далее по карьерной лестнице:
…шкалики, мерзавчики, четверти, бутылки, Ванька главный в Губчека, подставляй затылки.
Автор останавливается в полшаге от того, чтобы сделать своего героя новым Иисусом Христом. Но, тем не менее, Ванёк вырос духовно, полон великих идей и употребляет церковную семантику наряду с канцеляризмами. Новая работа Ванька сурова и не знает пощады:
Трёхэтажный особняк ЧК да крысиный подвал, там рука не дрожит, рука бьёт врага наповал. Как на первом этаже ЧК всё шныряет допрос – в два испуганных-то зрачка два впиваются вроде ос…
Под нож революции попадает и возлюбленная Ванька, во время его отсутствия крутившая шашни с другим:
«Ты, Марьюшка, проси прощения, на коленях проси, бо носишь в утробе плод согрешения с врагом, быв с ним в половой связи. Вы как с Тимофеем слились по этому делу, его орган послал буржуазную слизь твоему таким образом телу».
За уничтожением обоих следует безумная пляска победителей-гегемонов, в распадающемся русском языке которых прорастает тюркское:
Угнетательскую,
халяши́-мардáш,
времянку –
в корне,
халяши́-мардáш,
снести, на смычку курс,
на рабочего курс и крестьянку,
на ударный труд,
камчáт-тамгачáт,
мотай на ус,
на ударный труд,
мотай на ус.
Арлык-кулдык
эх-да
курлык-мурлык!
Напрашивается сравнение этой книги с поэмой Александра Блока «Двенадцать», написанной примерно сто лет назад и включённой в школьную программу по литературе в СССР. Признаюсь, что я не большой поклонник блоковского произведения – мне никогда не нравились романтизация взявших власть криминальных элементов и антиинтеллектуализм:
А это кто? — Длинные волосы
И говорит вполголоса:
— Предатели!
— Погибла Россия!
Должно быть, писатель —
Вития...
В поэме же Гандельсмана совсем другой взгляд на те же события, который мне гораздо ближе. Если у Блока в конце появляется идущий впереди мародёров Иисус Христос как символ справедливого передела мира, пусть даже и с «перегибами», то статуя святой девы у Гандельсмана – это инфернальное зло в обличие добра и под маской религии, что есть далеко идущая, оригинальная авторская идея. Можно теоретизировать о том, что сбитая снарядом, опозоренная «святая дева» – это символ изнасилованной России, хтонь восстающая и зовущая к отмщению без пощады.