Рифат Гумеров родился в Фергане – и судя по стихотворениям в его подборке, по пронзительной набоковской ноте в связи с воспоминаниями о детстве, эти «другие берега» всё так же рядом и ничуть от поэта не удалились – они сохраняются/остаются в его текстах, словно молитва, молебен и мольба; как щемящий рефрен, на повторе, который проходит через всю биографию: «Господи, как хорошо было мне – / В этом забытом Богом маленьком городке, / В этом зелёном и солнечном маленьком городке, / В этом любимом Богом маленьком городке». А судя по посвящению в одном из текстов недавно ушедшему поэту Шамшаду Абдуллаеву, для Рифата Гумерова не просто название имя собственное одной из поэтических школ современного Узбекистана – «ферганская»: в поэтике Гумерова родовые признаки этой школы и значимы, и знаковы. Основатели Ферганской поэтической школы (Абдулла Хайдар [Александр Куприн], Шамшад Абдуллаев, Хамдам Закиров, Григорий Коэлет, Даниил Кислов, Ольга Гребенникова) – поэты, пишущие по-русски. Они декларативно оставляют за русским языком основную коммуникативную функцию. «Ферганцы» в своих художественных поисках ориентировались на западную верлибристику и актуальную поэтику. В основном, на американскую и европейскую ХХ века: поэты итальянского герметизма; французские сюрреалисты; в немалой степени – К. Кавафис; американская поэзия первой половины XX века, постуитменовская и вплоть до Алена Гинзберга; поэты последней четверти прошлого века: Дж. Эшбери, М. Палмер, Р. Данкан, Р. Крили, Ч. Олсон; калифорнийская «Лэнгвич скул» – благодаря связям «ферганцев» в те годы с ленинградским андерграундным «Митиным журналом», и питерским поэтом, переводчиком Василием Кондратьевым. Любопытно, что Гумеров в журнальной подборке вспоминает об эстетически близком этому кругу поэте Викторе Сосноре: «Я воспевал базары, персики и виноград, / Рай обещал любимой – да не пускали грехи. / В 20 лет самолетом я прилетел в Ленинград, / И Виктор Соснора слушал мои стихи…» Представляю, что такому слушателю (о Сосноре в «ЭЛ», № 2 2018 год, опубликовано мое большое эссе, так что знаю, о чём говорю) вряд ли могли не понравиться такие строки: «Совпал по форме кофе и стакан. / Тень профиля на стенке, как чеканка. / В полночной раковине тонет таракан, / Как Тараканова – княжна и самозванка…» Равно, как Лин Хеджинян, с которой я познакомился ещё в 1980-х в СССР, из калифорнийской «Лэнгвич скул» пришлось бы по душе: «Когда восклицательный знак устаёт, – / Он становится вопросительным…» Здесь любопытна проходящая через ряд текстов Гумерова мысль о конечности речи, как и о конечности жизни человека, что Людвиг Витгенштейн в «Логико-философском трактате» обозначил жёстко и прямолинейно: «Границы моего языка – это границы моего мира». В этом плане восточная мудрость зарылась в вечность глубже, и Джалал ад-дин Мохаммад Руми в «Поэме о скрытом смысле» говорит: «Тишина – язык бога, а всё остальное – плохой перевод». Рифат Гумеров, осваивавший поэтико-философский язык в Литинституте им. Горького и познавший, как и чем жжёт сердца людей глагол, словно отвечает им обоим: «Добро пожаловать в мою жизнь! / Сжечь после прочтения…» А уже дальше, в постуитменовском духе доводя мысль до гротеска и сюрреализма, отмечает: «Мысль изречённая есть ложь…» – / И я молчу, почти что без акцента…» По-моему, для поэта в высоком смысле этого слова, резюме не столь отчаянно смелое, сколь ожидаемое.
Геннадий Кацов