Про запреты

ЭМИГРАНТСКАЯ ЛИРА-2011. Конкурс поэтов-неэмигрантов

Номинация «Неоставленная страна»
 
Про запреты
 
Запрещали плавать рыбе где взбредётся в океане –
только строго по маршруту возле берега родного. 
птице тоже запрещали на суку сидеть в нирване:
– клюй вредителей отважно от зари до выходного.
звери, братцы, даже звери по берлогам, щелям, норам,
отработав, поедали свой паёк, местами вкусный.
только лисы проползали в забугорье под забором,
и грызун башка петрович воровал зерно искусно.
научились верить в сказку, разучились верить в бога.
хорошо, когда начальник вдруг тряхнёт при всех мозгами:
– режь пегасов на колбасы, на шурпу – единорогов, 
после с песней маршируйте за вельможными гробами…
… Вдруг случился фокус-казус – нараспашку заграницы,
всем спасибо, все довольны, нет привычного контроля.
вслед орлам на курьих ножках за кoрдон бегут орлицы,
а грызун башка петрович поспешил с мешками в поле.
лисы ныне бизнесмены и освоили оффшоры,
в челноках давно заправских пенсионных лет минога,
флагом стал зелёный доллар, из него пошили шоры
на глаза все те, кто раньше разучился верить в бога
и совсем забыл про сказку… проявляя чудо-удаль,
прикупил поля петрович, разжирел, бедняге тесно,
звери, птицы, человеки величают его «сударь», – 
пузыри пускают рыбы, из воды поднявшись пресной.
без пайка поджалось пузо – и не сеют, и не пашут,
и вредителей не ловят... где же рог единорога,
где останки от пегаса, сгрызть бы их – пошлёпать в марше
за вельможными гробами, сказку слушая про бога.
– ВОЗВРАТИТЕ НАМ ЗАПРЕТЫ!
 
 
Про телят и макаров
 
Когда весна, закончив акварель,
 Швырнёт сырые кисти в мрак подвалов,
 Я улечу за тридевять земель,
 Подальше от телят и от макаров.
 От их свобод, затоптанных в навоз,
 От совести, оцененной в дензнаках,
 И от позора знать, что кровосос
 Дырявит властно шкуры на беднягах.
 Мне больше не пастись и не пасти,
 Не мучиться вопросом: «Что же гаже?»
 Останутся телята позади
 С макарами бессменными на страже.
 Таксист-басмач помчит в аэропорт,
 Победно протрубив: «Салам алейкум».
 Я проступлю, заляпав натюрморт,
 Cквозь облаков небесную побелку
 На глянец заграничного листа, –
 Запечатлюсь чужую речь коверкать.
 С меня стечёт святая простота
 Как с гуся прочь – легко по здешним меркам.
 Телята хором хмыкнут: «Повезло».
 Макары затаят обиду в теле...
 Но скоро память встанет на крыло
 И повернёт обратно к акварели.
 
 
Про чашку (антиглобалистское)
 
Щедро брошена на плеши с неба сахарная пудра,
 Чай не мешан. Ходом пешим (то есть, спешенные в утро)
 Мы попали в мегаполис — в чашку-склейку из осколков.
 Кто ты, сердце мое, Лоис, мавританская креолка?
 Я хочу твои тамтамы, маракасы, кастаньеты...
 Серебрятся амальгамы глаз, в которых плачет лето…
 Зреет яблочною кровью яркий герб на битой чашке,
 Мы — чаинки: смогом, болью, кипятком, — как в каталажке
 Пыткой, ласковым посулом — заливают чашку-клетку,
 Сахар-порох сверху в дуло засыпают, Лоис-детка.
 Молоком текут туманы – аммонийная селитра,
 Небоскребы-истуканы, накипь — обращаем в титры,
 В некрологи, строчки горя. Как глобально ликованье:
 «Мы дробинки — антиволя, антибабочек порханье,
 Антитеза, антируки, антигруди, античлены,
 Антимир, чтоб мир от скуки — на колени, об колено!..»
 Кто ты, cчастье мое, Лоис? Две чаинки в битой чашке,
 Мы взорвали мегаполис — без осечки, без промашки.