ЭМИГРАНТСКАЯ ЛИРА-2012. Конкурс поэтов-неэмигрантов.
Номинация «Неоставленная страна».
СУРЕПКА
Этот остров, посаженный в крылья гааги,
проливается камнем на плечи Ладоги.
По утрам подступают здесь лоси в венках сурепки,
от коры сосновой срывают слепки
древних свитков с их ижицей, ятью, зело,
свитки эти больше, чем бумазея.
И плывут они стройно, зельно и ладо
до скита, до сруба, до вертограда.
Там выносят их нерпы на мокрых спинах,
влажным носом черпая плёс из тины.
Рыбари из свитков нарежут четки
для упрямых духом, душою кротких –
тех, кто любит Бога и помнит чадо
вместе с запахом пота, стыда и смрада.
У кого печаль прилегла к улыбке,
как дитятя, качается в тесной зыбке.
Четки чуждых корысти иль корысти,
тех, в чьих книгах буквицей звенит трилистник.
Запах четок тонок, их звенья крепки
на главе у лося в венках сурепки.
* * *
Все жду, когда закончится февраль.
И вот тогда, за восемь дней до Пасхи
я прикачу в картофельной коляске,
через замки, чугунные затворы,
ступлю на землю с именем Печоры.
Там снег не снег – узорчатый гипюр,
капелью шитый на фату невесте.
Я привезу посылочки и вести
из Петербурга, чтоб сказать о них
не более, чем велено. И все забыть,
как только, словно ризничник на хоры,
взойду к престолу на Святую Гору.
Здесь, встав на цыпочки, причастием томиться,
щекой принять все буквы плащаницы,
и в Милость мира впеть свое Осанна,
и имя несть не Жанна – Иоанна,
увитое гортанным звуком гласным.
И послушанье в трапезной нести,
где ранить руки от мытья тарелок,
затиснутых в крапиву кипятка,
и разбирать приправы для лотка
со снедью – перец красный, базилик…
Напротив иноки – вот искус – так велик
соблазн здесь улыбнуться, приосанить стан.
И тут же быть посаженной в чулан
за дерзость неумеренного взгляда.
Так жду, когда закончится февраль,
когда в крещендо света взвоют краски,
когда наступят восемь дней до Пасхи…
* * *
Клеймо неверности припечаталось к кончику языка.
«Как все у тебя запущенно, кругом разруха, - ужаснулась моя подруга Галя. –
Много ли тебе надо, торжества плоти, нищеты духа?»
Выпили мы с ней пива, чесноком прикусили с кусочком ржаного хлеба.
«Аддис-Абеба, - продолжала она, - для поэта начала века –
интеграция, внутри языков смещение….
Зачем вернулся? Был бы жив как те, что остались где-то не здесь,
получали награды, скорбели, пили, смеялись.
За таким пунктиром и пользы пришло немало.
О, смерть, смерть, где твое жало…..»
Слушала я ее и таила в уме затею
оставить все и пуститься в путь,
погрузиться в Александрею, спастись на Кипре, в песках Аризоны скрыться,
кошачьей повадкой зубатить, ластиться, в иных странах
молотить лапками, взбивая сметану.
Я даже глаза закрыла.
Вскоре Галя нашла нужную ей книгу,
туфли надела, обернулась в дверном проеме:
«Верну через неделю. Будь дома».