ЭМИГРАНТСКАЯ ЛИРА-2013. Конкурс поэтов-эмигрантов
Номинация «ТАМ»
***
А. И.
«...мои шестидесятые, где свет в Политехническом...»
Вадим Егоров
Коснулись эпохи, успев в ней родиться,
а все остальное – по строкам и струнам,
когда вдохновенье читалось по лицам,
а вовсе не по ладоням и рунам.
Порой леденила властителей слепость,
когда все исчезнуть могло за минуту,
и танки по Праге – как злая нелепость
в эпохе стихов и студенческой смуты.
Размытые контуры тех снегопадов,
как шепот фантастики шестидесятых,
и счетчик в такси был вплетен в серенаду
аккордов Таганки и рифм непредвзятых.
Андреевской церкви сияние в небе –
Растрелли с Магриттом сошлись в толкованье,
и кто бы пророком в отечестве ни был –
Аксенов с Некрасовым были на грани...
Грунтованный воздух былых начинаний
был запахом хлеба и «Нового мира»,
еще до Кабула, еще до изгнаний,
еще до развала, еще до распила.
И, видимо, все же какие-то зерна
велением свыше и выбором здравым
аккорды гитары и звуки валторны
судьбы составляющим стали по праву.
Коснулись эпохи, живем по канонам,
и это спасает в периоды сомнений.
Как все же отрадно во времени оном
остаться собой, не сменив ударений.
ПОДМОСКОВЬЕ
В Подмосковье, на пристани
прошлогодними листьями,
обнаженными мыслями
не свершается исповедь.
Вид церквушки заброшенной
не внушает хорошего,
непосильною ношею
в Клязьме плещется прошлое.
Мегаполис мой вычурный
соблюдает приличия,
труд свершенный не вычитан,
и толпа обезличена.
А весна, как пророчица,
вопрошает – ну, хочется,
как «березова рощица»,
воздух брезжит отрочеством,
из нескорой, но старости,
все грядущие шалости
промелькнули по малости –
это все от усталости.
Верениц возвращения,
что чреваты прощением,
не понять в разночтениях –
это ужесточение.
Есть рубеж в «Шереметьево»,
прочитать или спеть его...
Боль у каждого третьего.
В Подмосковье – весна...
Номинация «ЗДЕСЬ»
ВОЗВРАЩЕНИЕ В ЛИНКОЛЬН-ПАРК
Я забываю привкус сигарет,
смешное чувство, если разобраться, –
у независимости вялое лицо
оракула из западных провинций.
Куренье фимиама – есть удел
еретиков Никольского подворья.
Вне Праги, искушенным москвичом
брожу по переулкам Линкольн-парка –
да, возвращение чревато куражом,
пусть видоизмененным в проявленьях
и в ощущеньях, собственно, иным.
Есть ностальгическая каверзная суть –
вне суеты Латинского квартала
купить у мавра пачку сигарет
и трепетно, как платье на подруге
(движеньем, что в конце восьмидесятых
претендовало на известный шик), –
привычно эту пачку распечатать,
и, ощутив упругость упаковки,
не увлекаясь сардоническим сравненьем,
все содержимое отправить по воде
большого водоема Мичигана,
рискуя быть оправданным в суде
в неуваженье к иллинойскому закону,
что охраняет девственность среды.
Я забываю привкус сигарет,
но трудно жить без пагубной привычки,
eсть обреченность в разрушении Белграда...
и привыкаю к кофе по утрам.
***
Мокрый снег... После Нового года
дня четыре уже отсчиталось,
век – юнец, оттого и погода
куролесит, нисколько не каясь.
В эти дни Мичиган, как Солярис –
и дыханьем, и цветом, но только
у Тарковского все же расстались,
а в римейке – постольку-поскольку...
В межсезонье погрязший декабрь
в ретроспекции кажется нервным,
но и в нем, как судьбы дирижабль,
ночь с тридцатого на тридцать первое...
Вряд ли сбудутся предначертанья –
звук подков об асфальт Линкольн-парка,
а из искренних всех пожеланий –
чтоб свеча не казалась огарком.
Январи по призванью – начала
либо избранных тем продолженья,
испокон их зима заметала
светло-снежными днями рождений.
Номинация «ЭМИГРАНТСКИЙ ВЕКТОР»
ЛАДИСПОЛИ
«Давай поедем в город,
Где мы с тобой бывали»
Давид Самойлов
Давай вернемся в Ладисполи,
туда, где первая исповедь,
на черный песок упавшая,
стала преддверием истины.
Давай мимо Рима с Венецией
шагнем в пустоту с трапеции
и в этом маленьком городе
увидимся с тенью детства.
Ты помнишь запах оливковый
и шоколад со сливками,
как нам не хватило дерзости
и мы это скрыли улыбками.
Как с нами шутили кондитеры:
«Куда едут ваши родители,
в Канберру и Сан-Антонио?..
А здесь, – мол, – вы просто зрители».
А мы вдыхали Италию,
и обнимали за талию
всю чувственность предвкушения,
которую там оставили.
Вот выплыли из подсознания
этруски и предсказания,
еще ореол романтики
из книжных изданий Израиля.
Мы там отмечали «Фантою»
и пением полудискантами
тринадцатый день рождения
да бредили чудо-гарантами.
А дальше, в иных отечествах , –
в быту буржуазность с купечеством,
мы заняли ниши в обществе,
зовущемся человечеством.
Но вовсе не стали близкими,
и Альпы нам кажутся низкими,
давай вернемся в Ладисполи,
чтобы вновь обрести себя.
ПАМЯТИ ВАЛЕРИЯ СКОРОВА
По восприятью – Петербург,
по направлению – Чикаго:
воображенье – это благо,
но замыкающийся круг
к творцу гитарного стиха
был снисходителен, покуда
не стал поэзией удел, –
а это полный передел
и вдохновения и мысли,
тот космос, что ему в ночи
диктант устраивал… Корысти
не жаждал. Избранных таких,
ранимых, меченых талантом,
так мало, что цена диктантам
на счет нездешних единиц,
печать их просветленных лиц
надолго остается с теми,
кому все это завещал –
строками, голосом, гитарой, –
он уходил совсем не старый,
но окрыленный и живой
по направленью в Петербург,
по восприятию в Чикаго –
в предназначение свое…