Эмигрантская лира — 2016. Конкурс поэтов-неэмигрантов «Неоставленная страна»
Номинация «Неоставленная страна»
Памяти Бориса Рыжего
А.П., с нежностью
Книжные мальчики
мечтали о памятниках из гранита,
Сочиняли эпос дворовый про кровавый закат,
Фантазёры-обманщики
хоронили беднягу пиита,
что с разрезанным горлом на рельсы упал посреди эстакад.
Это урки его замочили, а может – милиция,
Это было на Вторчермете, а может –
в бреду.
Я приду
помириться,
со всеми приду помириться,
И ты скажешь, что любишь…
что видела сон…
что я полный приду –
рок придумали, Нюся, такие же, в общем, романтики,
чтобы жизнь не казалась кытлымским бараком под кислым дожжём.
И поэтому я… я всегда больше верил грамматике,
чем, в натуре, чему-то ещё.
Запятые и буквы не врут, даже если расставлены
в идиотском порядке, неграмотно и смешно.
Ты ответишь – воронам плевать, и крестам’ плевать,
что там пьяный оркестр похоронный выдувает меж нот.
В этом логика есть. Я хотел быть чуть-чуть знаменитым.
И, наверное, буду ещё. В сорок пять, в сорок шесть.
Мы писали сказки, нам ставили памятники из гранита,
Жаль, что всё оказалось – жесть.
Бабы ушли
Годы бренчат мне –
я арестант зрелости.
В драке свинчаткой
сломан библейский нос.
Бабы ушли – то ли из ревности,
то ли из вредности.
Бабы ушли.
Нелеп и тверёз,
как архангел в ЦПКИО,
топчу сапогами клумбы,
годы как цепи Камо
под ногами.
Как там писал Есенин?
Радость даётся грубым?
Радость – она как баба –
поделена меж богами.
Боги, на первый-второй
рассчитайтесь по списку Форбса!
Я бы свалил в Торон –
то еще, мля, местечко, -
В русский квартал с березками
незваным татарином впёрся...
Боги, отсыпьте радости –
я вам поставлю свечку
в прянично-петушковой
церковке на Полянке.
В скверике возле школы
выдую литр во славу,
Утром опохмелюсь
и буду в полном порядке –
Буду писать стихи
и думать слева направо.
Прогулка
Поброжу по перрону, потом по Перинной,
на Невский сверну.
Там домик барона и дом балерины,
Там хлопнем с тобой по вину.
Там времени ветер пуд пыли не вытер
с отеческих плит.
Там Hoffman - русский пиит –
как Вертер, приехавший в Питер,
Там Бени ночлежка, в ночлежке мальчишки,
иголки, вши.
Орел или решка – живым. А почившим –
шиши на помин души.
На улице Блока сгорела аптека,
последний фонарь разбит.
Ни чёрта, ни Бога, ни человека,
Ни ангела. Питер спит.
Испит и мрачен,
стою на Пряжке –
одинокий, как Хармс перед арестом.
Слушаю, как от счастья плачет,
раздвинув ляжки,
чья-то невеста
в пятиэтажке.
В окне мелькают
слова и руки, стукач и прачка.
Ползут букашки –
и так веками.
Жизнь на карачках.
Был да весь вытек
как глаз дворняжки
фонтан на Щорса.
Я не портняжка –
плохиш и нытик.
Но мне зачтётся
игра без правил
с разгромным счётом
в ворота мира
и драка с чёртом на переправе
Москва – Пальмира.