ЭМИГРАНТСКАЯ ЛИРА-2025. Поэтический конкурс «Эмигрантский вектор»
Номинирована в финал конкурса Риммой Марковой (Швеция, г. Стокгольм) в соответствии с Положением о конкурсах «Эмигрантской лиры-2024»:
Организатор фестиваля Александр Мельник оставляет за собой право:
(1) обращения к ведущим русским поэтам, литературным журналам, творческим союзам и т.д. с просьбой о прямом номинировании в финал нескольких конкурсантов без рассмотрения их работ оргкомитетом при условии соблюдения конкурсантами всех требований настоящего положения, а также
(2) прямого (от своего имени) номинирования в финал нескольких конкурсантов без рассмотрения их работ оргкомитетом при условии соблюдения конкурсантами всех требований настоящего положения.
Номинированные авторы и финалисты, прошедшие через отборочный тур, имеют совершенно одинаковые права в ходе конкурсов.
Номинация «ТАМ»
* * *
Ветер шубейку бреет.
Колются фонари.
Старая кровь не греет,
холодно изнутри.
Старая боль не мучит,
не теребит, не жжет,
Просто тихо мяучит,
Как изможденный кот.
Зубы культуры стерты,
Руки ее тонки.
Черные, злые орды
Ей отбить не с руки.
Не обжигая глины,
Мордор лепит солдат.
Ранцы горбатят спины.
Снег, арматура, мины.
Ржавчина, кровь, закат.
Пятна слепят, мелькают,
В холод бросает, в жар…
Вертится и сверкает
Елочный, страшный шар.
И на камнях ампира
Блики и черный лед.
Мира, Господи, мира –
шепчет бессильный рот.
Веры, что кончим скоро
Вслушиваться в пургу.,
Радости – лабрадоров,
Скачущих на снегу.
Жизни простой и тихой,
Низкого солнца вслед…
Чтобы уснуло Лихо
В Лимбе на сотню лет.
* * *
Деревья наши думают о нас,
Качая кронами, вздымая ветки.
Они, как наши умершие предки,
Помочь не могут, но жалеют нас.
И наши вещи думают о нас
И смотрят то с любовью, то с укором.
Из памяти по темным коридорам
Выводят тех, кто согревает нас.
Закрыто дело и сдано в архив.
Асфальт в песчинках, Танечка у речки,
Травинки в стенах, коврики, сердечки
Вдруг обернулись, зубы обнажив.
И некого спросить: «За что? Зачем?»
Река серебряные катит воды
И учит нас бесстрастию природы,
Которой все равно - за что, зачем…
И все ж, любовь на нашей стороне.
Когда горят дома и гибнут звери
И люди – кто в огне, кто от безверья –
Его любовь на нашей стороне.
Давайте верить в это, господа,
И жить, воскреснем или не воскреснем,
Улавливая звуки смутной песни,
В ней различая смыслы иногда.
Номинация «ЗДЕСЬ»
* * *
Художники знают язык облаков,
Поэты – любви и печали…
Но камни, вобравшие тридцать веков,
Не читаны, словно скрижали.
Ты грамоту эту едва ли поймешь,
И знаешь лишь по пересказам,
Неверным, как воздуха дальняя дрожь,
Чем ты этим стенам обязан.
Но глядя на яркие лица детей
И женщин немыслимой масти
И слушая пенье с ночных площадей,
Ты думаешь: «Кажется, счастье».
И ты – глупый сын из ночной Агады,
И пусть тебе трижды повторят:
«Мицраим далек, и накрыло следы
И лучников – Чермное море».
* * *
То ли Ноев ковчег, то ли просто веселый дурдом…
Загибаются скалы, и ходят дома ходуном.
И цунами народов по шарику движутся от
Одинокого камня, и имя ему «Идиот».
Камень, сброшенный в реку времен – и такие круги.
В доме брошенном – моль, и гиньоль, и не видно ни зги.
А чужой чей-то дом превращается в черную пасть,
Камень – в тонны снарядов, и бестолку плакать и клясть.
Как ты мало теряешь, когда ты лишишься страны…
Новизной притупляешь невнятное чувство вины.
Ты – старушка - детсадовка в праздничном этом саду,
Где колышутся розы и карпы сигают в пруду.
Корабельные лесенки, мощные эти холмы.
И спасает зеленый ковчег от сумы и тюрьмы,
Но других, а тебя пожалели, пустили к столу.
Ты – из милости здесь, и сиди, побирушка, в углу.
Здесь – красивые люди, им бремя свободы легко.
А работой твоей так и будут стада облаков.
Что ж, паси и паси равнодушные эти стада,
И растай среди них – без следа, без стыда. Навсегда.
Номинация «ЭМИГРАНТСКИЙ ВЕКТОР»
* * *
Эмигрантский подвал хуже, чем эмигрантский чердак.
В эмигрантском подвале сидишь, как в орехе червяк,
А чердак – голубятня, и ты в ней – как лысый птенец,
И тасуешь – чужбина, хамсины, гонец и конец.
Это серое небо, и роза на крыше манит.
C плоской крыши - с такой же смотрел – на Башеву Давид,
Плотность призраков здесь для тебя чересчур велика,
И твои отступают от них в полутьму чердака
А твои - твою голову держат, как мячик, в руках
И мерещится прежний натужный советский уют,
Освященный привычкой молчать, когда гнобят и бьют,
А проклятья и вопли всегда оставлять для родни,
И, как в омут, нырять в аромат старомодной стряпни,
Уводящей в былые беседы за чайным столом,
Где приличные люди привычно молчат о своем.
Но прошлась бы я снова заплеванным серым двором
И к попонам гранитным, вдоль шири, заставленной льдом…
К этим кариатидам, похожим на Родину-мать
До того, как ее научили, не целясь, стрелять.
А потом – по снежку, чтобы хлебного духа вдохнуть
И Филиппова вспомнить, и вновь в подворотню нырнуть.
Эти древние призраки жизни полны и ярки,
Рядом с ними мои – сопляки, ветряки, мертвяки,
Все Евгении, Лизы, Татьяна, и Пьер, и Андрей
То ли в стены вросли, то ли виснут на ручках дверей,
Словно весть о посылке, чьи в нети ушел адресат
Или просто завис с головой, обращенной назад…
Полнокровны лишь те, кто заполнил семейный альбом,
Смотрят мимо меня, но теперь говорят о своем.
* * *
Господи, где мои желтые листья,
Ртутная, бурная, злая река?
Алма-Аты, Тель-Авив и Тбилиси –
Вспышки фонариков издалека.
Азбука Морзе, и звезды чуть брезжат…
Пахнет цветами, и всюду - война.
Смерти друзей провода перережут -
Карта России, как бархат, черна.
Ты – одинокий сигнальщик на горке,
Только и слов, что «прости» и «позор».
Словно моллюск, закрывающий створки –
Прошлое с вечным своим «nevermore»
О, воспаленные недра моллюска…
Вдруг превратится в жемчужины сор?
Господи, как это будет по-русски?
Черный, картавый, глухой «nevermore»