Дмитрий Учитель

Поэзия – это привнесение в разговорную речь дополнительной меры, какого-то иного измерения при особом способе организации этой речи. Однако, встречаются поэтические тексты, в которых есть нечто ритуальное, неуловимое, которое никак угадать невозможно, поскольку оно из другого ряда, о котором поэт в курсе, но не может догадаться читатель. И начинаешь в этом случае подозревать, что авторское письмо вообще не о том, по известной реплике Станислава Ежи Леца: «В действительности всё совсем иначе, чем на самом деле». В таких таинственных уклонениях не только от приватного высказывания, но и от семантики поэтического текста несложно убедиться, читая Дмитрия Учителя: «Камень, водорослями поросший, / Ноздреватый, пасмурнолицый, / Просыпайся! Тебе навстречу / Поднимается память моря...». Здесь какая-то глобальная фигура умолчания, обряд-речитатив с эллипсисом по центру, в технической недосказанности которого всё и дело. Иными словами, это как в синестезии, когда человек воспринимает звуки ещё и в цветовой гамме. О том, что у поэта «цветной слух» и это выводит на иной уровень передачу его чувств и эмоций в просодии, в аллитерациях, даже в строфике (Андрей Белый вообще считал, что «отсутствие цветного слуха в художнике пера и кисти – изъян») наблюдатель со стороны может ощущать, но о том, что это за механизм и в каких случаях он срабатывает, конечно же, не догадывается. В этой подборке Учителя есть строки, намекающие в своей кажущейся абстракции на некие невидимые координаты его поэзии: «Те, кого забывают забрать из детсада, / становятся / светофорами». Я вовсе не о синестезии, а о многих планах в контрапунктных записях Учителя, как будто эти стихотворения мы подозреваем в одном, а они, словно в детективах Агаты Кристи, являются виновниками поэтического письма симпатическими чернилами совсем в другом (о Свете, световом луче в стихотворении «Слово»: «Опять он стоит рядом / И заглядывает через плечо, / Пытаясь прочесть страницу / Книги Жизни... // Такой характер. / Такая эпоха»). В приложении к поэзии также можно произнести апостольское «тайна сия велика», и когда Учитель отмечает: «Она, / Как теледиктор, / Видит всех – и никого», – речь ещё и о тайной сенсорике. Опять-таки, что-то в записанных буквах такое ощущает поэт – вовсе не обязательно цвет, запах сирени либо репчатого лука, тени предков, хтонические голоса из сновидений и т.д., но в поэтике Учителя скрыта некая запредельность, аномальность, мистериальность, которую нельзя не прочувствовать. В неё можно всмотреться, как в символическое зеркало. Хотя в стихотворении «Зеркало наоборот» Учитель подготавливает читателя к тому, что зеркало – это магический знак в его мире, что-то персонально иное, в чём отражения уж точно не увидать: «Оно тянется, / Как садовый шланг, / Крутится, / Как юла, / Складывается и раскладывается, / Как рулетка». Похоже на поведение в разных лицах героя в мистерии, которую, как синестет – цвет, Учитель проживает наряду со своими текстами. Вероятно, можно всё это ощутить, как предчувствие недалёкого грядущего, которое приближается к нам с космической неизбежностью, и всех видит – и никого.