В стихотворениях Елены Рышковой не до речитативов мандельштамовскими «шевелящимися губами» или «вспоминающим топотом губ», – идёт естественный отбор в мире, где люди разделены на женщин и мужчин, природа – на тьму и свет, путь – на вход и выход (что, кстати, не факт: «Кто придумал, что можно захлопывать двери, / Если выхода нет и входа»), вечность – на рождение и возрождение, дающее ещё один шанс, возможно, опять не последний («А вдруг из косточек, что выплюнули гости / другое Мирозданье прорастёт?»), реальность – на определённый и неопределённый артикли. Всё сказано Рышковой без обиняков, откровенно, словно речь идёт о свидетельских показаниях человека, который чётко происходящее видит и помнит, умеет об этом сказать, но его по каким-то причинам если и слушают («Чем ближе узнаю людей, / тем больше им несимпатична»), то не до конца, что называется «вполуха». Вроде, как масса тонких наблюдений («с утра мы ждём, а к вечеру вечность тише»), точных ракурсов («Сойди на нет, там полустанок пуст / и непригляден, как забытый подиум»), глубоких сентенций («сегодня в раю объявлен яблочный пост – / может познание снова станет бесплатным»), но автор знает, как и до этого предвидел, что будет, скорей всего, не только неверно понят, но и до конца не услышан. Собственно, на такой почве глобального сомнения и появился постструктурализм. Ж. Деррида, Р. Барт, Дж. Агамбен, Ж. Бодрийяр, Ж. Делёз, Ф. Гваттари и иже с ними, в разные годы в 1980-1990-х и каждый поотдельности специфически аргументируя, объявили конец попыткам найти объективные универсальные истины, утверждая, что нет никаких стабильных структур, а любые значения ускользают от определений и зависят от контекста. Всякая фиксированная структура в анализе иллюзорна, а всякий текст – вопрос угла зрения, поле бесконечных интерпретаций, безвременная игра знаков и расщепление ускользающих значений. Постструктурализм – бунт против стабильности, и поэт, свидетель своей эпохи и ей современник, только и может заявить: «... не проси лёгкой жизни – то куча вранья, / лёгкой смерти потребуй цинично». Никто никого не слушает и не слышит в эру постправды, ибо всё фейковыми новостями покрыто и иллюзиями проросло. Иллюзиями, к примеру, о том, что где-то есть рай и там светло: «Мы, женщины, Боговой силе сродни – / творение кровью марая, / стоим на границе сиянья и тьмы, / на тёмной околице рая». Вообще, такие «остранённые» (по В. Шкловскому, от «странные») тексты нынче на вес золота – когда в каждом из них речь внятна и аналитически убедительна, а общий нарратив языка напрочь речь опровергает. По моим ощущениям, чтобы оценить сегодня то, о чем и как говорит Елена Рышкова, необходимо время, некая фаустовская дистанция, то самое расстояние в одно-два поэтических поколения, когда «простой» стихотворный её текст появится возможность актуально распознать и дешифровать: «За мной придут два ангела в плащах / из серого заляпанного шёлка, / и, не доев до донышка борща, / пойду за ними сквозь ушко иголки. // Суровой ниткой, вервием простым, / что зашивает колотые раны. / Вселенная, уж ты меня прости, / за то, что обрываюсь слишком рано».
Геннадий Кацов
