Елена Рышкова активно пользуется ассонансом, иногда совсем слабо выраженным, но это не мешает ей строить свою стихотворную речь по законам поэзии. У неё ягоды «легонько холодят ладони, слабо пахнут пылью поднебесья», а у её молчания «нет алфавита», и за словами приходится лезть, как под крыло ангелу… Эти кристаллики поэзии разбросаны по её стихам щедрой рукой – важно их увидеть, услышать…
Д. Ч.
мироздание
а хочешь, я сварю тебе варенье
из спелых звёзд сегодняшнего лета?
в нём будут плавать зёрна мирозданья
и тысячи рассеянных лучей.
вот только б ночь поглубже наступила,
и я примусь за сбор созревших ягод,
они легонько холодят ладони
и слабо пахнут пылью поднебесья.
варенье будет сине-золотое
и сладкое, как всякая надежда,
пока она не стала ожиданьем
и не покрылась плесенью покоя.
ну, а теперь хвали моё уменье,
зови гостей и угощай на славу.
а вдруг из косточек, что выплюнули гости
другое мирозданье прорастёт?
говори
говори на двух, на трёх, на всех языках,
свиристи и чирикай вечерней порой на птичьем,
сдавит горло речь невнятная, словно страх
познакомиться с Богом одним посланием в личку.
вознесётся стих литургией о немоте
в этом мире, где каждый болезненно многословен
и слова говорит, да только не понял тех,
кто стоит ступенькою выше или не вровень.
а они поют, свистят, гогочут кругом,
приглашая тебя в свой круг и чужую вечность,
за словами лезешь, как ангелу под крыло,
чтоб не слышать речь, не войти в круги бесконечности.
у молчания нет алфавита, есть только слог,
что за каждым листом, за единой в степи травинкой,
говори на всех языках, пока мир не слёг
от твоих попыток сказать на одном едином.
вырастаю
вырастаю из детства, синим платьицем вешаю в шкаф.
ни забыть, ни одеться, только шёлком шуршать,
переглаживать складки за морщинкой у рта –
привкус красной помады в уголочке утрат.
Камасутрою бега раздираю походки намёт,
в синем платьице неба ветер белое облако мнёт,
из любви прорастаю то в огонь, то в промозглую тьму,
жёлтым цветом токая липнет осень к воротнику,
вырастаю из дома и, отдав ему долгую дань,
ухожу к незнакомым или просто другим берегам.
страна проживания
одиночество – это страна проживания,
которую возишь с собой,
и оттуда не выгнать кнутом или пряником,
и не выманить даже любовью.
безграничны просторы, провальны селения,
синь небес богоявленна в ней –
у стола табуретка, и муха приклеена
собеседником на стекле.
и такая там тишь сочиняет посконная
разговорами красных телец,
чтобы я приютила не горько, не солоно
рядом с жизнью.
а может и без.
тот человек
тот человек, что спрятали во мне,
он маленький, он всё ещё не вырос –
душа, определённая на вынос,
боится уготованных камней.
и плачет безутешно на углу,
где я устала за руку держаться,
и перешла во взрослое пространство,
забыв переодеться на бегу.
как давят мне – хрустальный башмачок
и воротник смешной его одежды,
когда иду назад я безнадёжно
выпрашивать прощения глоток.
Украине
у родных голосов привкус соли и глухость подвалов,
где хранится картофель и кринки стоят про запас,
там слоями наркотика розово-белое сало
утешает хозяйку и радует сумрачный глаз.
в словнике украинском спит гогот и гомон гусиный,
прикарпатские вишни черны африканским огнём,
чернобровым кольцом полнокровного спелого клина,
вызревает земля, на закат отдавая тепло.
плавность круглых холмов, словно пузо беременной жинки
охраняет сынов от равнения на горизонт,
и молочная зрелость пшеницы со вкусом коринки
колядует в полях, убегая волнами на ток.
в украинских речах привкус ясной колодезной стыни,
что питалась веками днепровскою чистой водой –
«мамо, мамо – лепечет дитя – Украiна»,
не окраина мира, а только начало его.
Одесская цикута
обрастаю ракушкой.
волна налипает и тянет
выбирать мелководье и чаще о берег тереться,
где упрятано время в густой, подмороженный тальник,
и за пазухой утра пригрелась гранитом Одесса.
здесь по глинистым склонам сползает французская накипь
прямо в чашу залива к начищенным солью причалам,
в этот город заморский с чутьём беспородной собаки
на размах перемен и на голос народа фискальный.
он не любит меня, словно гостя холёный хозяин,
наши встречи всё реже, чернее молчания чаща,
выбираю цикуту с реганом на Новом базаре,
чтобы вспомнить о доме и чаще,
и дальше, и
дальше...