Метафизическая поэзия, с её представлением о распавшемся мироздании (в современной обёртке – конце Истории) и утрате ориентиров, потере цельного представления об окружающем, характерном ещё для Джона Донна и в дальнейшем для барочных английских поэтов XVII века, последние лет шестьдесят уверенно расширяет границы возможностей русской поэзии. Это и возвращение к традиции, и в ней к основному понятию донновской эстетики conceit – парадоксальной метафорике, проанализированной ещё Т.С. Элиотом в его очерке «Метафизические поэты» (1921); и к традиции возвращения, с сюжетами из древних мифов и литератур (по сути, в мономиф, терминологически введённый в роман «Поминки по Финнегану» его автором Джеймсом Джойсом). В поэтической подборке Иосифа Гальперина – то и другое, и нечто третье, что подразумевается как бы само собой, когда заходит речь о метафизике («Может быть, бессмертие – оторвавшиеся от азбуки письмена?», «Экскурсия – билет в один конец», «Как многое греховно в человеке, / он, в частности, не хочет умирать...», «За стеной безъязычное пламя / безъязыких по сути племён», «Пауки себе разводят мух. / Не переношу их всех на дух», «Под каждым камнем прячется убийство / безвольною подложкой из песка»). При этом Гальперин, прекрасно осведомлённый в XXI веке о том, что история повторяется, как фарс, а затем – как фарш («Пародия, трагическое действо, / сгорающей галактики модель, / единых правил общее наследство, / путь леммингов и Млечная метель»), не столько надеется на будущее, которое светлое (тот самый свет в конце тоннеля?), сколько на возвращение к классике и чистоте жанров, к ценностям, в современной стилистике обозначенных, как консервативные, к необремененному профанной лексикой языку: «Вырождается время в часах, если ты не сменил батарейку. / Остаётся надеяться на чтение солнца или песка, / на упрямую волю невидимого закона, / и дойти до конца, до предела, до горячего в жажду глотка, / до разлома земли и морей. // До предсмертной волны фараона»). Хотя, и этот вектор никак не означает успеха: «Может, это опять сорок лет проведёт Моисей, / возвращая людей в железные рамки свободы?» Использование подтекста, как приглашение читателя к дискуссии, по-крайней мере, к размышлению, у Гальперина сочетается с метамодернистским приёмом задействования квазицитат, придающих тексту/subtext и пространственный, и временной объём. Так, в первом четверостишии «Дракона»: «Я время посвятил пространству твоему, / не обходя углов неисчислимых сёл, / я думал: все как все и каждый по уму, / но где-то в уголке я зверя не учёл», – и интертекстуальная глубина, и вневременная, лицедействующая игра квазицитатами – «Я лиру посвятил народу своему» Николая Некрасова с «В деревне Бог живёт не по углам, / как думают насмешники, а всюду» Иосифа Бродского. Всё это придаёт авторскому голосу обертоны пророческого (в хорошем смысле), в том самом классическом варианте, когда у современников, готовых к этому голосу прислушаться, есть шанс хоть что-то в мире в лучшую сторону изменить: «Откройте, пожалуйста, я забытый поэт, / это не жизнь – за стёклами старого шкафа. / На пятой странице я дам вам ценный совет, / он ближе к концу дойдёт, как до жирафа. // Откройте скорее, прошу, пожары грядут, / возьмите при бегстве меня, могу пригодиться: / на третьей странице найдёте верный маршрут, / от пули защиту ищите на сотой странице». Предположу, кто-то скажет, мол, такая позиция/роль выглядит нескромно, а то и самонадеянно. Однако, настоящий поэт не должен быть скромным, вообще ничего никому не должен, а отсутствие надежды на самого себя в поэзии, да и вообще в жизни, только мешает: «Говори, провокатор, стихами: / не поймут, но будешь прощён».
Геннадий Кацов
