Марина Гурман

Марина Гурман создала свой поэтический мерцающий мир, в котором все времена жизни впадают в зависимость от фосфорецирующей на глубине сознания памяти. Причём, память эта находится в самых разных координатах. Это, прежде всего, память шумов, шорохов, шелеста – во время дождя; ветра, который «свернулся улиткой» и морской волны, издающей «глухие протяжные стоны»; яблок, которые осенью «падают гулко, с оттяжкой»... Шум – это всегда неоформившееся слово, та звуковая руда, из которой старатель добудет всё, необходимое для поэтического высказывания; это тёмная сторона речи, её зазеркалье, не прикрытое смыслами, значением, но уже приспособленное для того, что Роман Якобсон называл «грамматикой поэзии». И речь в поэзии Марины Гурман словно продолжает свойственный её грамматике дуализм: где-то должен быть лучший мир («Куда же нам идти по краешку зари? / И где она, земля, которая приснилась?»), где-то осталась та самая, из детства, маленькая Марина, к которой элегически обращается автор («До востребованья, Киев, главпочтамт./ Я письмо себе пишу который год, / Этой девочке, ещё живущей там, / Но она за ним, конечно, не придёт»). Память – это то, что даёт силы выстоять в угнетающем настоящем («Тычется мордой память-дворняжка, / Просит её пожалеть»), особенно после 24 февраля 2022 года, а Гурман родилась в Херсоне; и после 7 октября 2023 года, ведь Гурман живёт в Израиле. Память об отце, о маме, о бабушке, о себе и любимом мужчине, как напоминание о том, что в жизни всё есть черновики, которые мгновенно отправляются временем в архив, и ничего никогда не исправить («И за стеклом дождя чужую жизнь живут»): «Меж утренним кофе и вечерним виски / По ощущению две минуты». Понятно, что речь здесь не идёт о символах и аллегориях – в поэзии Гурман память озвучена онейрическим мотивами, и в каком-то дистопическом ракурсе возникают такие видения: «Представь, что на земле вокруг / Нет больше ни друзей, ни близких, / Лишь мы, не разнимая рук, / Сидим и пьем последний виски». Картина мистическая, из сновидения, из мира, пограничного по отношению к реальности. Мне кажется это близким по ощущению к строкам Алексея Парщикова: «Да, есть у мира чучельный двойник, / но как бы ни сильна его засада, / блажен, кто в сад с ножом в зубах проник, / и срезал ветку гибкую у сада». Поэзия Марины Гурман – для тех, кто способен проникнуть в сад, а уже вишнёвый он, яблочный или райский – не нам решать.