Родился в Риге 17 мая 1957 года. Пишет стихи, прозу, эссе. Переводил стихи английских поэтов XVIII века. Издал четыре сборника стихотворений и шесть книг прозы. Произведения Гуданца переведены на английский, болгарский, испанский, китайский, латышский, немецкий, польский, финский, французский и чешский языки. Член Союза российских писателей и Союза писателей Латвии. Живёт в Риге.
Два стихотворных цикла поэта из Латвии Николая Гуданца – шестичастный «Сны Московского Форштадта» и семичастный «Элегии рижской ночлежки» – завершаются в этой журнальной публикации «Токкатой», пронзительным лирическим стихотворением о музыке в городе, о звучащем на городской улице Бахе (видимо, то самое, классическое «Токката и фуга ре минор»), о судьбе музыканта, немного зарабатывающего/подрабатывающего в нескончаемой уличной толчее: «И будет прорастать из поднебесья / над зябнущими пальцами скрипачки, / над мелочью в распахнутом футляре / токкаты власть, пронзившая века». Предваряющие «Токкату» циклы я назвал бы тринадцатью, в сумме, кругами Ада. В первом поэт спускается по шести ступеням-частям, ведя читателя по местам и временам массового уничтожения евреев в Латвии («…Лихо неминучее / ни за что замучает, / и оно не сжалится от горючих слёз. / Палачи у ямы / топают ногами – / пробирает до костей палачей мороз»; «”Ты не плачь, сыночек, / это скоро кончится, / а туда, где папа, не смотри, нельзя”. / Грудь у мамы мягкая / и дыханье мятное, / сквозь ладонь таращатся детские глаза»), встречаясь при этом с дедом-фронтовиком и своей матерью, побывавшей в плену, да и с самим собой, поскольку речь в «Снах» идёт от первого лица. Всё это нынче не воспринимаешь, как экскурс в историю: ожидаемо, но всё равно удивительным образом не перестающим удивлять, возникают ассоциации с нашим временем, с уничтожением военных и гражданских. С уничтоженными войной судьбами, что повторяется в истории, поскольку она ничему и никого не учит. И ещё один спуск в Ад – в рижскую ночлежку, с уничтоженными жизнью и бытом судьбами в тех местах, которые иначе, как юдоль земная и не назовёшь: «Быть иль не быть – мы дилемму давно разрешили: / быть непременно, и можно вполне оказаться / сявкой бездомной на жёстком вонючем матрасе, / принцем безумным на зассанном чёрном виниле». Потерянные и покинутые, униженные и оскорблённые, никому в родном городе (родине?) не нужные, с представлением о том, что никто и им не нужен: «Расчудесно – жить на свете, / весело – идти на дно. / Вот иду сквозь колкий ветер / я, чужак в краю родном». Так редко сегодня можно прочитать стихи о самом главном, с таким открытым сердцем и израненной душой – о беззащитности человека перед миром и внешними обстоятельствами в окружении людей, в городе, в стране, где ты, на самом деле, чудовищно одинок, как музыкант, начавший на скрипке играть «Токкату и фугу ре минор», и привычно наблюдающий толпу, бесстрасно проходящую мимо, и мимо, и мимо: «Неумолимо теченье юрких мгновений. / И милосердны тиски непроглядной ночи. / В каждом из нас, точно в коконе, дремлет гений. / Не во всех просыпается, впрочем».
Геннадий Кацов
