Математик. Родился на Урале, учился в Казанском федеральном университете. В 2023 году эмигрировал в Италию, где изучает искусственный интеллект в Университете Генуи. Пишет стихи. Первым поэтическим откровением в подростковом возрасте стали стихи Бориса Пастернака «Ветер» из цикла стихотворений Юрия Живаго. Именно эти стихи во многом определили первичное понимание сути поэзии. Осенью 2022 года закончил работу над первой тетрадью стихов «Жизнь цветка».
На первый взгляд, да и на второй, в поэтическом цикле Василия Трегубова «Жизнь цветка. Тетрадь стихов» прослеживаются интонации восточной поэзии и философии, причём речь может идти и о форме в восточной традиции (тетрадь, циклы сказаний, восточный диван, означающий сборник/собрание, и пр.). Мне хотелось бы сделать акцент на японской поэзо-философии, поскольку у Трегубова через весь цикл проходит тема отсутствия, тема Ничто. Конечно, можно говорить и о западной традиции со времен Парменида, об учении о космической пустоте Демокрита и Левкиппа, о Божественном ничто немецких мистиков или о трансцендентности Канта с вещью-в-себе, которую невозможно познать – в этом плане западную философию ХХ века упущу, поскольку никакого здесь места не хватит. И все-таки, Трегубов в своей поэзии – это не западная, а японская традиция отсутствия («Посмотри, как прекрасны без нас / мы вдвоём»), для которой характерны представления о миге, как сжатой вечности («Будь прежним, будь вчера, / не превращайся в завтра»), о точке, как свёрнутой Вселенной; о Мироздании, как мировом океане и феноменальном мире, как его всплеске («и говорятся / речной волной – слова»). О странной связи единого и единичного, что порождает, как японцы называют, трёхполюсную, или трихотомическую логику. В ней, в отличие от дихотомической Гегелевской (тезис, антитезис, анализ, синтез), сохраняется единство разного, или как говорит современный философ Тэранака Хэйдзи, эта логика – «диалектика абсолютного ничто». Определение такого места и времени действия у Трегубова звучит в лингвистической форме эллипсиса, смыслового пропуска, ухода в окончании последней строки в никуда: «Здесь слово пребывает не в начале, / но как обозначение конца. / И, если смерть бы здесь не замечали, / то так бы и сидели»). Короткие строфы, лаконичные строки, сжатые до атома слова. Из такой формы выходит и соответствующее содержание: «Нам никогда не стать / большим, чем сумма строк». Отсюда и философия иллюзорности мира, насмешки над нами окружающих симулякров; мнимости, как в гештальте, всего происходящего: «Не покидает ощущение тюрьмы, / такой большой, что можно обмануться / отсутствием стены перед глазами». Об этом краткие записи в тетради, с минимальными лирическими вставками и мистическим ощущением исчезновения себя в каждом миге: «я ложился на мир невесомый как память / и лежал ни секунд ни веков не считая». Собственно, в этом и есть, видимо, «жизнь цветка», о чём автор предупреждает уже в названии цикла. Надо сказать, что сквозная тема Слова, его появления и исчезновения, ухода в ничто, напомнила о рассуждениях современного математика Эдуарда Френкеля (в работе Is The Universe A Stimulation?) о том, является ли нас окружающее реальностью или симуляцией? Френкель говорит о том, что если бы поэт не написал стихотворения, то оно никогда бы не появилось в мире – никто в будущем не смог бы воспроизвести Шепот, робкое дыханье. Трели соловья, Серебро и колыханье. Сонного ручья, не напиши этих строк Афанасий Фет. А вот если бы Пифагор не доказал, что его «пифагоровы штаны на все стороны равны», то за прошедшие более, чем два тысячелетия, обязательно кто-нибудь нашёлся, кто бы пифагоровы теоремы доказал. Таким образом, мир, созданный логосом – открытый словами – уникальней, чем мир математических открытий. Удивительным образом, поэзия Трегубова соединяет неповторимость слова с бездной Ничто, вместив это невместимое в небольшую тетрадь, концентрированно – в восточной традиции.
