ЭМИГРАНТСКАЯ ЛИРА-2013. Конкурс поэтов – переводчиков
Номинация «СВЕЧА ТОЛМАЧА»
Сен-Жон Перс (фр. Saint-John Perse; 1887, Пуэнт-а-Питр, Гваделупа – 1975, Прованс) – литературный псевдоним французского поэта и дипломата Алексиса Леже(или Сен-Леже), лауреата Нобелевской премии по литературе (1960). Родился во Французской Гваделупе. В 1875 году семья вернулась во Францию. С 1911 года Алексис начал работать в министерстве иностранных дел. В1916-1921 годах - секретарь французского посольства в Пекине. В Париже Леже вращался в литературных кругах Андре Жида и Поля Валери. 1924 году Леже впервые использовал литературный псевдоним «Сен-Жон Перс», составленный из имен апостола Иоанна и римского поэта I века Персия. В 1933-1940 годах занимал пост генерального секретаря французского МИД. Участвовал в Мюнхенской конференции, где высказывался против уступок Германии. В 1940 году уволен со своего поста и эмигрировал в США. Правительство Виши лишило его французского гражданства. В Соединённых штатах Леже работал в библиотеке Конгресса, и остался в Америке даже после завершения Второй мировой войны, периодически возвращаясь на короткое время на родину. Скончался на своей вилле в Провансе.
Ссылка на оригинал: Saint-John Perse. Eloges, suivi de La Gloire des Rois, Anabase, Exil (Poésie/Gallimard)
SAINT-JOHN PERSE. POÈME À L'ÉTRANGÈRE (язык оригинала – французский)
Сен-Жон Перс. ПОЭМА ДЛЯ ЧУЖЕСТРАНКИ (отрывок)
Нет, вовсе не слезы – вы ведь это подумали? – но просто боль в глазах от слишком пристального взгляда на все на свете угли, в которых закаляются мечи
(о сабля Строгова на уровне ресниц!),
И, может быть, еще заноза от юного терновника в сердцах у женщин рода моего: и –сознась в злоупотребленьи им – от слишком длинных сигар вдовы до самого рассвета, перед народом ламп моих,
под шум великих вод, грохочущих ночами в Новом Свете.
...Вот вы, воспевший – ведь это ваша песня - вы, воспевший все на свете изгнанья, не споете ли и мне вы песню вечернюю в такт моей боли, песню милосердья для ламп моих,
да, песню милосердья для ожиданья и для рассвета чернейшего в цветках алтея?
Насилья на земле нам было отпущено сверх меры... О вы, мужчина из Франции, сделайте так, чтоб еще в человеческую пору я услыхала среди криков стрижей, под всеми колоколами урсулинок, над золотой соломой и прахом ваших Королей
смех прачек на улочках мощеных.
Не говорите, что птица поет и что сидит на крыше у меня в красивой красной одежде Князя Церкви. Не говорите – вы видите ее – что белка на веранде, мальчик с газетами, монашки-сборщицы пожертвований и разносчик молока. Не говорите, что в небе глубоко
пара орлов уже два дня как держит город в чарах величавых своих манер.
Да нужели все это явь, что не имеет истоии и смысла, что не знает ни меры ни покоя? .. Да, это все неясное, и для меня ничтожное и весящее меньше, чем в голых женских руках мой европейский клч в крови? Ах, неужели все это явь?
(и это что еще за птица у моего порога, зелено-бронзовая, какого-то сомнительного вида, котору они называют Starling?
***
«Улица Жи-ле-Кер ...улица Жи-ле-Кер...» - пот тихонько колокола в изгнании, и выговор их выдает в них Чужестранцев.
SAINT-JOHN PERSE. POUR FETER UNE ENFANCE (язык оригинала – французский)
СЕН-ЖОН ПЕРС. ИЗ ПОЭМЫ «ВО СЛАВУ ДЕТСТВА». VI.
Пальмы!
И над скрипучим жилищем столько огненных копий!
...Голоса были как светлый шорох на ветру.... И лодка моего отца прилежно везла кого-то в белом: и очень может быть, то были ангелы, растрепанные ветром – а может, люди, здоровые, в красивых одеждах, в шлемах из бузины (как мой отец, который был благородный и приличный человек).
...Там, поутру, на бледном поле пустынных вод, я видел к Западу идущих вереницей Принцев и их Зятьев – все люди знатные, красиво одетые и молчаливые – посколько море пред полуднем есть воскресенье, когда телом Бога с поджатыми ногами владеет сон.
А вполдень факелы вздымались мне вслед.
И, может быть, Ковчеги и Залы черного дерева и жести там зажигались ежевечерне в забытьи вулканов,
В тот час, когда нам складывали руки пред идолами в праздничных одеждах.
Пальмы! И нежность
старых корней!... Дыхание пассатов, дикие голуби, бездомная кошка
там шевелили горьку листву, где в сырости вечерней, так пахнувшей Потопом,
зеленые и розовые луны свисали, словно манго.
***
И Дяди тихо разговаривали с матерью. Они привязывали лошадей к крыльцу. И долго Дом стоял среди пернатых деревьев.
SAINT-JOHN PERSE. ANABASE (язык оригинала – французский)
СЕН-ЖОН ПЕРС. АНАБАСИС. VI
Всесильные в своих обширных военных провинциях, средь дочерей своих благоуханных, одетых в дуновенье, эту ткань,
мы на высотах поставили ловушки счастью...
Довольство и изобилие, о счастье! И столь же долго бокалы наши, в которых льдинки пели как Мемнон...
И, рассыпая по углам террас клубки из молний, большие блюда золотые в руках у девушек-служанок под корень подрезали тоску песков на этом краю земли.
Потом приходит год ветров на Западе, и что там над кровлями у нас, придавленными черными камнями, за пересуды удивленных тканей, упоению простором предавшихся?
И всадники у кромки берегов, под сенью лучезарных орлов, прикармливали с острых копий погибель чистую для ясной поры и разносили по морям пылающую летопись.
Беспорно! для людей история, и песня силы для людей, как содрогание простора в железном дереве! ...законы, данные для чуждых берегов, и через женщин союзы с племенами раздробленными; большие страны, идущие с торгов под солнечными вспышками; смирённные предгорья и долины, провинциям назначенные цены под величавым ароматом роз...
Кто отродясь не нюхал этих углей раскаленных, что им за дело среди нас? да можно ль им иметь дела с живыми? «То ваше дело, но не мое царить над пустотой...». Мы ж, бывшие там, учиняли на границах необычайные набеги, и в бранях превосходя пределы сил своих, испытывали радость среди вас великую:
Я знаю этот народ, селящийся по склонам: кочевник, спешенный возделывать поля. Идите, скажите им: погибели ужасной он с нами избежит! деянья бранные без счета и без меры, распространение могучей воли, людская власть, вкушенная, как гроздь с лозы... Идите, скажите ж : наши нравы жестокие, и наши кони, послушные и быстрые на семя мятежа, и наши шлемы, учуянные гневом дня... По странам, приведенным в упадок, и чьи обычаи ждут обновленья, вдруг столько объявится семейств, как в клетках птиц-свистуний; вы нас увидите на деле, объединителей народов под длинными навесами, чтецов во всеуслышание булл, и под законом нашим — дванадесять народов, говорящих на разных языках...
И вы уж знаете их слабости: их бедные вожди среди бессмертных дорог, старейшины, пришедшие толпою воздать нам почести, и все мужское населенье года с своими божествами на шестах, их ослабевшие князья на северных песках, их дочери, платящие нам дань, нам расточающие заверенья в верности, и Повелитель, говорящий: — Верю в свою судьбу.
Или же вы им скажете о мире: по странам, пристращенным к излишествам, то запах форума и зрелых женщин, желтых звонких монет, идущих по рукам под пальмами, народы в дурмане терпких пряностей — военных расходов, крупные торги у слияний рек, почтение могучего соседа, сидящего под сенью дочерей, обмен посланьями на золотых пластинках, договоры о дружбе и сохранности границ, и от народа к народу — соглашенья о постройке речных плотин, и дани, взимаемые в воодушевленных странах! (Сооруженье водоемов, гумен, конюшен, настилы ярко-синей плитки, дороги розового кирпича — и трепетанье тканей на приволье, за зеркалами сновидений — море, съедающее ржавчиной мечи, и в сумерках вечерних когда-нибудь — сошествие к провинциям приморским, к своим краям великого раздолья и к дочерям своим благоуханным, что нас утихомирят одним лишь дуновеньем, о эта ткань...
— Вот так и двери наши иногда под натиском судьбы необычайной; и, следом за торопливыми шагами дня, по эту сторону земли пространной, где каждый вечер власть уходит в изгнание, какое лавров вдовство!
Но вечерами запах глины и фиалок от ручек дочек наших жен до нас доходит сквозь раздумья о созидании и о судьбе,
и ветры тихие в пустынных заливах принимают гостей.