ЭМИГРАНТСКАЯ ЛИРА-2017. Конкурс эссеистов «Восток и Запад в современной поэзии России. К 300-летию пребывания Петра Первого в Бельгии»
СЛАВОСЛОВИТЬ ВОСТОК
«Запад есть запад, восток есть восток. Не встретиться им никогдa» (Р. Киплинг).
Два года тому назад мне предложили поучаствовать в литературно-поэтической передаче на одном из бельгийских радио. За несколько дней до выхода в эфир, главный ведущий, Кристьян Депуон, попросил меня выбрать несколько значимых русских традиционных песен, чтобы познакомить с ними местных слушателей. Подборку я сделал довольно оперативно: выбрал, как говорится то, что было «по душе». Передача оказалась особенно интересной и насыщенной. В результате, на музыкальную паузу оставалось всего несколько считаных минут. Тогда ведущий попросил меня охарактеризовать в двух словах каждую из выбранных мной групп. Последнюю из них я определил двумя очевидными для меня словами: «сибирский рок».
Именно эти два слова и очаровали бельгийского журналиста. На них и остановился его окончательный выбор. Вскоре первые ноты и слова со звоном понеслись по международным радиоволнам: «Блеснёт слезой лиловый рассвет / И берег тронет прибой...». Через несколько минут внимательного прослушивания совершенно незнакомый с русской речью Кристьян обнадёживающее улыбнулся, и я понял: песня ему понравилась. Тёплое ощущение созвучности стихов и музыки с лёгкостью проникло в его душу. оставив свой глубокий отпечаток навсегда.
С проницательностью и особенностью «стихотворца» Дмитрия Ревякина, а скорее с несравнимой метафоричностью его творений, я познакомился немного позже. Хотя подсознательно я был давно уже знаком с диалектичностью этого настоящего «человека – семантика» и востоковеда. Ведь стоило только прочитать аутентичные названия его бесчисленных альбомов, вслушаться в первые строки его незабываемых стихо- и звукосложений, чтобы на мгновение ощутить бездонность славянского сказа и бескрайность русского говора: Выворотень (дерево, вывороченное с корнями из земли, тут же – хранитель диалектных особенностей), Дарза (от новосиб. дарзать - дерзать и урал, терзать), Узарень (озарение и человек-носитель этого дара), Пояс Ульчи (выдуманное автором слово-сплетение, где У значит «движение», Л – «любовь», Ч – «честь», то есть путь людей к гармонии, а значит и само спасению), Оружие (от старославянского «орати» – пахать плугом и «житче» - жить), Руда (здесь как синоним силы и славы), Травень (от украинского слова «май»), Жатва (с полным её библейским значением), Катунь (река в республике Алтай и Алтайском крае, левая составляющая Оби), Сва (человеческое эго), Золотое толокно (как бесперспективный анализ происходящего с нами)... Природа русского слова, его потерянная «этимологичность» и глубина неожиданно предстают перед нашим сознанием. Мы чувствуем его значение, подозреваем в себе его значимость, мысленно касаемся до его глубинных структур, но ещё полностью не осознаём.
Внимательность к ассоциативным словосочетаниям и «речезвукам», их загадочность и «мифологичность», приближает Дмитрия к фольклорным, устно поэтическим прообразам нашей славянской культуры и отражается даже на самом названии группы – «Калинов Мост». Столь символичное и серьёзное название не присуще ни одному из отечественных рок коллективов. В русских народных сказках это таинственное словосочетание обозначает место битвы народа с нечистью, причём в самый решающий его момент. В индийской же мифологии речь идёт о Кали – богине растворения, перехода из одного духовного состояния в другое, а иногда и борьбы с примитивностью своих инстинктов. Но чаще всего группа самоопределяется своим безупречным направлением от безбожия к Богу и созданию «незримых мостов», усиливая соединительный, созидательный эффект, между небом и землёй, Западом и Востоком, Европой и Азией, мужским и женским, сознательным и подсознательным, реальным и вымышленным.
Мистическое содержание стихов и посылов соответствует изначальному происхождению ревякинского «труда», источником которого является не кто иной, как сам «Председатель Земного Шара и Короля Времени», Велимир Хлебников. По словам автора, два первых альбомов группы были написаны за одну зимнюю ночь, после прочтения хлебниковских заклинаний. Влияние русского «звуко-исследователя», теоретика сказочной лингвистики и народного пророка, его «заумь», «мифо-слово-творство» и языковая «экспериментальность» особенно заметны в четырёх сборниках стихов Дмитрия – «Гнев совы», «Кольца алые», «Знаки Небес» и «Алмазная скоба». «Веткой писать тебе, / Взглядом светить - / Может, ты видишь Тибет, / Слышишь цветы?» (Гнев Совы); «Кубани трели, / Пропели Лели, / Без греха» (Далеко) // Голос ходил ночью сполохом, / В ворох годин…» (Ты так хотел) .
Хлебниковское «зачатие» чувствуется в каждом ревякинском слоге и слове, в музыкальности его инверсий, ономатопей и неологизмов, в неповторимости и чистоте природного, а иногда и самородного, во истину птичьего языка. На этом и основывается вся его волшебность слова, «медиумская» или «ведунская», телепатически внушаемая речь, основанная на собственно народном поэтическом придании и столь отличающаяся от западной латинской и навязанной местным народам языковой системы, приближая намного естественней славянскую культуру к «Иудеи печальной»: «Ах, Иудея печальная, / Синие сполохи гор. / Кольца седые венчальные, / Вечные скорбь и покой. // Ветер в лицо, горсть дорог. / Блеск Средиземного моря. / Мил человек, величай меня, / Где-то мы свидимся снова» (Звёзды Натании).
В этих поэтических «высказах», духовных вещаниях и глубинных тайнах автору блестяще удаётся передать всё то, что Бенедикт Лефшиц называл хлебниковским половодьем, воочию ожившим языком, опрокидывающим все обычные представления о природе языкового «постулата».
Такие дифирамбы восхищения можно легко применить и к Дмитрию, так как его творческий диапазон, сила его слова и духа на самом деле истинно безграничны и целебны. Подлинность русского «сказа» удачно переплетается с церковно-славянским языком и другими славянскими диалектами, непосредственно обогащая нашу сокровенную речь. Всё творчество Дмитрия безустанно напоминает об этом читателю, прославляя глубокие и необъятные корни нашего, живого и неисчерпанного, но к сожалению, на глазах исчезающего родного языка, в возрождение которого свято верит автор. Так как именно в языке и находятся вся наша первозданная суть и самобытность, все наши многовековые корни, благодаря которым нам дано понять, кем мы являемся на самом деле: «На семи ветрах кто тебе помог, / Может кто помог, / На семи холмах кто тебя согрел, / Кто тебя любил не долюбил <…> У семи дорог кто тебя женил, / С кем тебя венчал, / Вместе мы с тобой, родная, / Пепел да зола, / Из конца в конец без края, / Носимся молвою» (Кто я?).
Иногда стихи русского Джима Моррисона напоминают даже некие шаманские песнопения, напевы кочевых народов, скифских племён, этнические мотивы с таинственным, недосягаемым хитросплетениeм слов и определёнными, мистическими и мифологическими образами, то что на фино-угорском языке столь чётко и пронзительно обозначается одним лишь словом: «руна» (это одновременно и стих, и плач и молитва...). Слово и звучание смело переплетаются, вливаются друг в друга. «Медленно мерином, / Берегом, еле как - / Пробую вспомнить себя. / Ясного лясыря, / Грудил костры зазря - / Угли в ответ шипят...» (Венч).
Таким образом Дмитрий исследует все возможности и «невозможности» речи, иногда переплетая язычество с языком, православие со словом, современные реалии с семенем времён и до конца неосознанными, нашими древними предрассудками. Но, как и у Хлебникова и у Кручёных, ревякинские направления и «словотечения» прежде всего ведут к нашему общему подсознательному прошлому, к архаике, к особенности наших славянских и даже вавилонских истоков, к потерянной мифологии, но вечно живущему в нас фольклоре, одним словом к вечному зову нашего общего генетического подсознания. Ведь «Светом горит Восток / Соколом путь навстречу» (Небо ждёт): «Покоримся же началу, / Рассветoм спасёмся» (Доля); «Утро цыганами встретим, / Груди поженим степью» (Гнев совы).
Восток и является для Калинова Моста тем синонимом рассвета (а значит и «света»), который освещает прямой путь из прошлого в наше сокровенное будущее. Близость к солнцу, его спасительная энергия ещё уверенней сближают автора с его забайкальскими корнями, с родным и великодушным читинским краем, со «священной сибирской землёй». «И победный рубеж прозревая, / Где имён венценосный цветок, / Небо призванных благословляет - / И свободой пылает Восток!» (Наследники).
Тематика географической прародины автора характеризует практически каждое из его произведений, в которых истово хранится вся первобытность неповторимых таёжных маршей: «Баллада о Чите», «В устье Лены», «Иволге петь», «Ярга Лада», «Сибирский Марш», «Камчатка»... А значит, те далёкие и первозданные края, «Где покоем умыты леса / И слезится рекой / Мёд мирозданий» (Катунь) или «Где струится в небо рек серебро, / Где купает сопки сизый туман, / Где осенний воздух горек и пьян» (Баллада о Чите).
Читая эти воздушные, освежающие строки, начинаешь по-настоящему ощущать насколько великодушная восточная природа неотъемлема от чисто славянского восприятия мира, насколько она присутствует в нас самих, дабы «вершить своей благодатью»: «Край восточный терпкой долготы, / Не измерить, не объять. / То ли сладкий, толи горький ты… / Позови прозреть опять» (Благодать).
Но «калиновое славянофильство» носит в себе иногда и мессианский характер. Его красноречивые мотивы особенно усиливаются в альбоме «Ледяной походъ», напоминающем об историческом отступлении армии Колчака в Забайкалье. По словам автора, этот альбом имеет «оптимистическое свечение» – так как возрождение России начнётся именно с Востока.
А если с Востока, значит из Сибири, с земли, где бережно хранятся неисчерпанные природные и человеческие ресурсы, и где должны родиться «новые пионеры». «Сроками вёсны грянут, / Дрогнет росой кристалл, / Вихрем вернётся пламя, / Мёдом обжечь уста. // Новые пионеры / Песни опять поют / Подвиги прозвенели / В звёздах пернатый путь» (Новые пионеры).
Историческая близость к восточной, иной цивилизации, к «азиатскому миру» («Тропы в Китай», «Азиатская», «Солдаты севера», «Ушкуйники», «На краю») позволяет ревякинской поэзии сделать прорыв в наше позабытое историческое прошлое, вспомнить былые времена сложных геополитических отношений, войти в генетический фонд нашего общего исповедального подсознания и противостоянию объявленному врагу: «Эй, ушкуйники, хлыновские воры! / Не пугают вас приспешники Орды. / Серебрятся в небеса речные створы / Душу подвигом нетленно утвердить. <…> / Кровь варяжская, пламень благородный - / Негасимый светоч избранных сердец. / Победить иль умереть бесповоротно / Помышляет каждый радостью предтеч (Ушкуйники).
Особенно сильно выражается элемент противостояния между европейской и азиатской цивилизациями в альбомe «Оружие», в таких песнях как «Рудники свободы», «Родная», «Поминать бессмертных», «Кольца алые...», а также в сольном альбомe «Жатва» (без характерной славянским народам буквы р в середине слова) и с прямыми библейскими цитатами: «Тогда говорит ученикам Своим: жатвы много, а делателей мало; итак молите Господина жатвы, чтобы выслал делателей на жатву Свою» (Мф. 9, 37–38).
По определению Дмитрия Урюпина, «Благодаря этой отсылке к Библии, название, а значит, и идея (концепция) альбома, обретает дополнительную смысловую и символическую глубину. Однако, «Жатва» и без этого несет в себе много жизненно важного, символически-архетипического. Это и простой сбор урожая, и пожинание результатов любого труда, деятельности, подведение итогов. «Что посеешь, то и пожнёшь, а что пожнёшь, то и посеешь»…
Опять же, многогранность одного лишь слова-названия, слова-образа, слова-звука и знака с его обширнейшим смысловым полем, вызывает целую полосу значений и заставляет читателя или слушателя окунуться вo многообразие и многообразность русского помыса со своими особенностями характера, своей историей речи, воспевающую искреннюю музыкальность и восхваляющую своё многовековое славянскoe наследие.
«Oбразы и лики прошлого, настоящего и будущего сами встают перед глазами. Слушатель окунается в мир степей, скал, рек, звёздного неба... Перед ним проносятся дикие орды гуннов, горят костры ночных становищ, плещутся речные воды. И, как во сне, где-то в воздухе проплывают, мерцая, волшебные строки-заклинания стихов Дмитрия Ревякина».
Данный альбом, как и вся поэзия Ревякина, характеризуется своей многослойностью и многосложностью, живой игрой слов, вдохновляющим богатством метафор и символичной глубиной, позволяющей рассматривать всё его творчество не только на музыкальном и поэтическом уровне, но и историко-философическом, политическом и даже метафизическом. Они воспитывают в нас благородность чувств, воспевая чистую любовь и безграничную верность, сопутствуя к Жизни Вечной…Так как несмотря на преощутимую склонность к язычеству, творчество Калинова Моста от края до края пронизано настоящей христианской верой, той самой верой которая послужила началом восточнославянской письменности и духовности, нашему общему «образному ряду».
В песне «Не хватит корней» автор предлагает «Буйство лесов, угар степей в горсть обуздать». Здесь передан уникальный момент гармонии, воссоединения, преодоления конфликта двух параллельных миров, леса и степи, Европы и Азии. Чего же нам не хватает, чтобы удержать это состояние и дотронуться до небес? «Глубоких и крепких корней» – повторяет автор... Без них, никуда. Без них, в никуда…
Сольный альбом «Жатва» – это альбом-трибьют нашему утерянному таинству памяти и связи между поколениями и народами, взывающей «к подвигу живых» («Кто же вплёл»), без которого наш исход однозначен – конец coсуществования цивилизаций.
Но историческое противостояние миров не происходит исключительно на европейско- азиатском уровне. Одной из самых влиятельных и сильных поэм, посвящённым современному мировоззрению, является критический опус «Мать Европа», который провозглашает с первых же строк: «Нечем дышать, осквернённый спекается воздух / Бред бесноватых зловонием застит глаза / Заклятым время распада, бремя притворства / Близятся сроки Праведный Суд возглашать».
Для автора увядшая в греховных отступах Европа обречена на самосожжение: «Солнце Европы сгорает скорбным укором / Сытый потомок Империй праздно молчит / Пламень целебный в груди незримо расколот / Падаль вокруг, вороньё, стаи волчиц».
Спасение лишь в одном - в надеждe на великодушие Востокa: «Мать-Европа, что с тобой случилось? / Мрак кромешный, хляби мутной лжи / Мать-Европа, нам судьба вручила / Дней последних знамя водрузить. // Мать-Европа, стяги реют гордо / Сон твоих героев стерегут / Мать-Европа, Ardens Fide Corde / Встретимся на нашем берегу».
Но утеряно ещё далеко не всё. Ведь Господни пути остаются неисповедимыми: «Мать-Европа, всё в руках Господних / Выпрямить пути настал черёд / Мать-Европа, жертвенность в исподнем / Пленница освобожденья ждёт!».
В апокалиптическом стихотворении «Камни» аналогичные мысли выражаются в особенно яростном стиле, безустанно напоминая нам о неумолимой оппозиции нравов и противоположности духовных ценностей Западной и Восточной европейских культур. «А там, за бортом, снуют наугад биоритмы, / Рычит биомасса, утробно глотая TV, / Сердца их программнo, безжизненно скальпелем вскрыты, / Им незачем жить - они жертвы всемирной Вдовы».
Атмосфера открытого противостояния всемирной нынешней глобализации, основанной не на сближении культур, а их подавлении, ощущается на протяжении всего стихотворения: «И небо безумной столицы всё ниже и ниже. / Атланты бессильны величие в бездну ушло. / Спешите спасаться актёры и прочие ижe, / Засуньте в дупло, режиссёры своё ремесло».
В то время как неумолимая «медийность» нашего современного мира звучит безжалостным укором: «На ваших глазах отливают звено космогоний - / Стигматы дешёвого транса в развес не причём / Смотри, как послушное стадо прицельно погонят / В объявленный рай техногенный, медийным лучом. // И будут в оргазме визжать и взрывать нарочитo, / И донорской кро / ью наполнят взахлёб закрома, / Где лазером каждый зрачок толерантно прочитан, / Где чипы контроля штампуют режим окормлять».
Спасение нам явится с Востока и для этого нам следует лишь заново поверить в самих себя, продолжает декламировать Дмитрий, добавляя: «Дам минуту молчания тем, кто в России ни грамма не понял» (Гнев совы), державу, «где сердца отвагу помнят» (Рудники свободы). Ведь мы и есть те внуки Святослава, которые должны «временем чрез тьму пронесть нашу к солнцу тягу». «Ой, великий достославный мой народ! / Вся душа твоя истаяла загадками. / Каждый знает заповедный в жизни брод, / Но не выдаст, будь он трезвый, будь он пьян. / Наш орел сечет и запад и восток - / Не застать страну врасплох делами гадкими. / Спи спокойно, величавое гнездо, / Колыбельную курлыкает баян» (Горемыки).
Будучи одним из главных инициаторов трибьюта «Серебро и слёзы», Дмитрий Ревякин напоминает читателям о своём великом сходстве с другим незабываемым современным героем русской словесности, борцом за неожиданность императивов и автора изощрённых, не поддающихся никакой логической расшифровки, ассоциированных обратных связей, искренне болеющий за свой народ, его истинность и святость, Александром Башлачёвым.
Как и произведения Башлачёва, стихи Ревякина кажутся неожиданными и даже невозможными (если вспомнить удачный термин Л. Выготского). «Их неповторимая плотность» непосредственно пробуждает всё новые и новые эмоции не только в пределах строфы, но даже строки». Однако эти философские, мировоззренческие сопряжения «соображения» скрывают за собой не только целый мифологический мир древних славян, но и наши общечеловеческие, внутренние ценности, главная задача которых – безустанно творить всемирное добро, возвращаясь к вселенскому единству.
Именно эта таинственность светлых чувств и является связным звеном между по-настоящему воодушевляющей, волшебной мелодией стихов и её воздействием на нашу подсознательность, желающую бесконечно воспевать человеческую первобытность в мире любви и доброты, от условного Севера и до не полностью изученного Юга, от далёкого Востока и до столь близкого к нам Запада, от «Атлантического океана и до конца Уральских гор », как когда-то торжественно заявлял сам генерал Де Голь…