Дмитрий Коломенский

Мировозрение человека, связавшего всю свою сознательную жизнь с языком, родом своей поэтической деятельности закрепившим эту связь, выходит далеко за пределы его private persona, при том, что автобиографичность его письма может никак не затеряться. Эпиграф в этой подборке из посвящения Иосифа Бродского к 100-летию Анны Ахматовой красноречив, поскольку «правда языка», как заметил некогда рыжий, больше «правды опыта». Опыт Дмитрия Коломенского в самых общих чертах – это советско-ленинградское прошлое и трагедия военного времени в настоящем. В связи с этим словесность приобретает особую оптику: «Но в том и состоит значенье языка, / Чтоб видеть дурака и различать тирана». В этой ретроспекции «Что Балта, что Фастов – отчетливой разницы нету. / Нет разницы – всюду пустыня, разор и потрава», а в настоящем «… замершая на лету ворона / Висит в окне, как жирный чёрный “хер”». Любопытно, что в другом месте переход от реалий, от того же пейзажа с вороной – к языку, как форме существования поэта, еще явственней: «… и можно гладить / Ворону по скрипящему перу». Осознание пространства и времени, всего сущего («остановил мгновенье неудачно») через меру языка и его возможностей, через метафоричность частей речи и её диктат, когда поэт становится «средством языка к продолжению своего существования», у Коломенского построчно. А в строках «И чёрный день стоит, как отсвет белой ночи, / Подшитой изнутри к отверстию зрачка» – будто при съёмке видеоклипа одной камерой, наблюдаем переход от ленинградской «белой ночи» к чёрно-белому, покрытому знаками листу бумаги. Словами, закреплёнными на писчей бумаге зрачком того, кто словом владеет и от него зависит. Всё это – продолжение разговора о поэзии, как предельном смысловом конденсате, с цитатами из Коломенского, с квазицитатами из Гете, Рильке, Цветаевой, Мандельштама, Пастернака, Заболоцкого, и Бродского, конечно.

Наверное, надо не просто сознавать, но предельно остро чувствовать краткость нашей прописки под небесами, неповторимость и невозвратность каждого мгновенья, чтобы выкрикнуть этот парафраз – «Остановись, материя», и не дать исчезнуть мгновенью, разомкнуть неумолимую цепь исчезновений и вместить в единственное звено нечто непостижимое и неизбывное. А вмещать в этот бездонный сосуд мгновенья автор умеет. Я бы даже сказал, что в этом он дока, потому что умещается, перемешивается и становится целым в нём всё – простое и сложное, серьезное и ироничное, зримое и невидимое, прозрачное, призрачное. Ничто не идёт на убыль, но материя становится метафизикой, мистической чёрной дырой в кармане волшебника, Бог внутри которого улыбается так же, как Бог где-то вверху, над ним.

Стихи Дмитрия Коломенского всегда окрашены особой, неповторимой просодикой. В них игра смыслов со всеми их контекстами и аллюзиями, ирония и самоирония автора приобретают порой едва ли не карнавальный характер. Но за всей этой мастерской, тонкой и временами плутовской игрой поэтических образов, как правило, скрываются вечные экзистенциальные темы. Поэтому, там, где автор поднимается над карнавалом, сбрасывает маски, строчки его звучат особенно пронзительно.