Мировозрение человека, связавшего всю свою сознательную жизнь с языком, родом своей поэтической деятельности закрепившим эту связь, выходит далеко за пределы его private persona, при том, что автобиографичность его письма может никак не затеряться. Эпиграф в этой подборке из посвящения Иосифа Бродского к 100-летию Анны Ахматовой красноречив, поскольку «правда языка», как заметил некогда рыжий, больше «правды опыта». Опыт Дмитрия Коломенского в самых общих чертах – это советско-ленинградское прошлое и трагедия военного времени в настоящем. В связи с этим словесность приобретает особую оптику: «Но в том и состоит значенье языка, / Чтоб видеть дурака и различать тирана». В этой ретроспекции «Что Балта, что Фастов – отчетливой разницы нету. / Нет разницы – всюду пустыня, разор и потрава», а в настоящем «… замершая на лету ворона / Висит в окне, как жирный чёрный “хер”». Любопытно, что в другом месте переход от реалий, от того же пейзажа с вороной – к языку, как форме существования поэта, еще явственней: «… и можно гладить / Ворону по скрипящему перу». Осознание пространства и времени, всего сущего («остановил мгновенье неудачно») через меру языка и его возможностей, через метафоричность частей речи и её диктат, когда поэт становится «средством языка к продолжению своего существования», у Коломенского построчно. А в строках «И чёрный день стоит, как отсвет белой ночи, / Подшитой изнутри к отверстию зрачка» – будто при съёмке видеоклипа одной камерой, наблюдаем переход от ленинградской «белой ночи» к чёрно-белому, покрытому знаками листу бумаги. Словами, закреплёнными на писчей бумаге зрачком того, кто словом владеет и от него зависит. Всё это – продолжение разговора о поэзии, как предельном смысловом конденсате, с цитатами из Коломенского, с квазицитатами из Гете, Рильке, Цветаевой, Мандельштама, Пастернака, Заболоцкого, и Бродского, конечно.
Геннадий Кацов
