декабристы стемнело вломился тарасов как лишний фломастер в пенал он спал на одном из матрасов а я за столом выпивал с такой практиканткой приятной из питера в наши края свидетелем встречи приватной тарасов валялся храпя однажды приезжий из тулы он прибыл тогда из тавды а мне полагались отгулы за наши в надыме труды беседа провисла и вялость росла в натюрморте стола вначале она уклонялась потом наотрез не дала и я примостясь очумело к тарасову думал о том что любы сопящее тело укутать бы надо пальтом мы полночь исправно проспали когда нас гунявый генсек за доблесть и выплавку стали поздравил по радио всех в редакции больше запасов не сыщешь лишь снег за окном храпел на матрасе тарасов и люба на стуле складном дремала тогда ее сразу как в цирке к вольере слона подвел я к другому матрасу а то не доперла сама и медленным чувствам в подмогу мозги разминая рукой гадал что за люба ей богу и кто мне тарасов такой в свинцовом хмелю неказисты зачем свою приму куря сошлись мы втроем декабристы в прощальном числе декабря чья полночь свищами висела свой гной накопив на года над снежной геенной генсека где нас разместили тогда пиктограммы был в хлам в стратосфере но ближе к снижению ожил в центральную рысью и груз на ура растаможил врачуя похмелье в гостинице выпил с одним и вышел на двор и пустая страна перед ним он видит безлюдье на ржавой земле ни травинки латунное небо с бесплатным набором планет с ворот космодрома где створок снесло половинки слепое табло извещает что вылетов нет он здешних кровей на капотнинском обе могилы покуда судьба в кругосветную с мест не смела нашарить бы номер на тусклом квадрате мобилы но там пиктограммы в зрачки нелюдские слова обратно под кровлю отеля где медленно между пилонами вход мельтешит круговыми дверьми а память трусливо скулит об оставьте надежду какую надежду он верку оставил в перми задраена дверь над толчком вентиляции дыры подушкой стакан с умывальника в сумке еду он здесь с образцами продукции вез сувениры теперь распакует и все остается ему он выпьет сперва на столе аккуратно расставит фарфоровых кошек драконов слоновой кости стекло подморозило больше оно не растает прощай за порталом надежда и верка прости островитянка i время в голове вяло вьется дымом день проспишь под кронами в тесной ванне дня как не было привыкаешь к дырам в чередованье суток и когда раб неторопливый вывалит на столике фрукты кучей в лунный циферблат запускаешь сливой в контур летучей мыши здесь вообще из земных животных то что пресмыкается и летает мелочь занесенная ветром вот их и не хватает тень материка не достигнет марта и потом на убыль бореев песни здесь тебе не корсика и не мальта тесно и если штиль и на флагштоке увянет вымпел выбеленная в кость в отливе планка спустится в долину хоть сам не видел островитянка ii я сюда не сослан но сон на листьях липы плотен всплыл в нем и оказался рядом с той к кому и в укромных мыслях не прикасался в жестяном суденышке как найденыш острова на склоне прощальной мили если шквал нашлет без воды утонешь в воздухе или здесь заранее стерегла и пусть ей осень гостья не прекословит лето я ли не острей остальных присутствий чувствую это даже соглядатай ненастоящий прочь исторгнут римом или китаем есть островитянка иначе спящий необитаем обреченные умирают слаще смерти нежные примеряя лица собирает раб ежевику в чаще раб не боится iii время тоже море и чувство то же что у тонущего у каждой твари водоросли бережные по коже жабры едва ли приплыла однажды большая рыба спал еще но в веках прорезал щель я капсула в желудке письмо из рима милость прощенья плаваю в корыте но мокр от пота кто сойдет в долину ко мне такому отдых это гибель любовь работа даже к фантому липы липнут к небу луна ни с места шелохнула воздух пришла без слова остров это область где яви тесно выспаться снова отошлю раба за грибами в горы римлянин-шмимлянин да хоть китаец надо мной в саду завершают годы медленный танец двор когда не ставало соседа он раком был болен своим тоска над подъездом висела где сонно мы с братом сопим был громок наш двор и огромен в нем бабы орущие зло древесных раскидистых бревен тогда еще там не росло я даже вам дату найду в одном забубенном году сосед александр иваныч болел своим раком тогда но врач уверял его на ночь что эта болезнь без вреда а я проповедуя брату вопрос избегал поднимать он жизни соседской утрату был молод всерьез понимать не знает дитя наперед что кто-нибудь в муках умрет наутро соседа не стало и мать наваривши борща реестр телефонный листала оркестр и машину ища чтоб музыка зычно пропела хотя и не всю до конца вторую сонату шопена над скудной судьбой мертвеца мы видели все из окна а взрослые пили до дна соседское кончилось время но двор оставался как был потом посадили деревья и кто-нибудь столики вбил пока пацанов забривали в чужую сибирь без следа отцы их козла забивали а бабы орали всегда и мозг неизбежно ослаб от всей этой водки и баб мы жили тогда по ошибке мы зря колотили козла одна шестеренка в машинке чеканящей время сползла быльем поросли постепенно как дачный участок ничей могучие такты шопена покатые лбы трубачей им грыжа награда за труд и бабы надсадно орут
Поэзия диаспоры
Автор публикации