Ars poetica

НА СМЕРТЬ СТИВА ДЖОБСА

Создатель всемирной империи цифровых
технологий, миллиардер и владыка микро-
компьютеров отправляется в офис к господину иных
миров на приём, обзаведясь не айфоном, а биркой
на ступне, с неведомым ставши накоротке,
яблоко надкушенное зажав в руке.

Тамерлан двадцать первого века возвёл не одну
цитадель на берегах Америки и Китая.
Именно так теперь порабощают страну
за страной, дарят бусы вождям, потакая
их слабостям. В итоге одни племена весь день
до обморока паяют, другие юзают пикающую дребедень.

Да, ты был голоден и безрассуден. На пустяки
не разменивался, вроде благотворительности или
экологии. Всё на алтарь идеи. Фанатиков таких
почти не осталось. Тобой руководили
мысль о завтрашней смерти и экстаз творца,
всё остальное производилось от первого лица.

Блаженной нирваны тебе, краснобай и буддист.
Не мир или меч ты принёс, но мечту в кармане.
Значит, время призвало тебя, как осенний лист.
Свою роль ты играл хорошо. Остаётся сказать «Ом мани
падме хум!» – и проверить кэш. Чем-то ты был похож
на Микеланджело. А на днях в деревянный лёг макинтош.
Человек оказался смертен. Даже такой, как ты.
Рак не торгует акциями. Соединённые Штаты в шоке.
Айподы молча работают. За окнами воют коты.
Щёлкают мышки. Скорбью наполняются блоги.
Мир изменён и дефрагментирован. Жизнь одна.
Далее смерть. В конкуренции побеждает пока она.


* * *

Прошлое выскакивает из-за угла,
через годы прыгает и лавиной
низвергается, так что выстроенный уклад
весь в развалинах еле видных.

Череда вопросов громоздит леса.
Скорой нитью сшиваются обрывки сплетен.
Две улыбки начинают плясать
и кокетничать в уличном переплёте.

Но из времени – никудышный шутник,
куда веселей – портретист и скульптор.
Ну так различай на всём холодок его пятерни,
выцветающих красок скупость.

Кракелюры морщин. Возле губ следы
ретуши. Тени у переносицы – рядом
с алым контуром век... Полно, это лицо ли ты
целовал, ненавидел, боготворил когда-то?!

Всё бумага выдерживает и ничуть
не сочувствует. Лишь память блажит у края
бездны, то силясь поглубже в неё заглянуть,
то на чудо несбыточное уповая.


* * *

Счастье с привкусом ужаса тает во рту,
за собой зовёт наверх
к безымянному небу ли, темноту
ли пророчит – навек, навек.

Струи времени обманчивы, солоны и быстры,
но рассудку не быть в ладах
с новорожденным днём, – где цветёт пустырь,
и бессмертие спит на губах.
Вера дышит мгновением. Трауру вопреки
и консилиумам назло
мы – бессмертны. Вечно в мякоть реки
погружаться будет весло.

Так зачем протеиновый щит
всё живое хранит от паралича
перед смертью-медузой? Или превыше тлена ищи
предназначение своё сгоряча?

Поражает Горгону Персей и теперь не умрёт.
Жизнь кладёт на ладонь
Бенвенуто Челлини и лепит герою глиняный рот.
Рукописи на обжиг летят в огонь.

Выстроен перламутровый храм искусств. Уже
вольготно моллюску в нём.
Только ветер осенний дунет в раковину ушей –
и дрожит ненадёжный дом.


ARS POETICA

Так мальчик голубиной шеей заворожён,
так атлеты бегут по стадиону амфоры,
так на аэродром садится алюминиевый дракон
развёрнутой во времени и пространстве метафорой.

Инструмент ли ты языка,
копьё ли, брошенное одиночеством
в небеса и летящее слепо
к неизвестной цели? – Примеривайся, пока
ледяная безлюдная ночь черства,
как горбушка чёрного хлеба.

Только зрелищ! Запоминать, как просвечивает наряд
осеннего клёна – обряд похоронный, – мурашки по веткам,
как тени от слов на листах дрожат
под мистическим ветром.
Вот она наступает по всем фронтам,
в руках у неё города и эпохи
дышат любовью, гневом и алыми
сполохами, – а писаки нам
плачутся, как дела её плохи.

Поэзия не следит за журналами.

Ей
важней,
что липы в белых галифе на парад
выстроились, – и бегут к сирени;
что бродячие псы исподлобья на прохожих глядят
с мученическим смиреньем;
что однажды шагнул – и нет пути назад
по канату сплетённых стихотворений.

Обнял воздух – и шею готов сломать,
истребителем заходишь на цель, от восторга
с ужасом одуревши, – а всё не стать
молодеющим ангелом Сведенборга.

Время расправляет пергамент
и показывает то прах, то дым
зазывалой-фокусником – на устах елей, –
обманывая старцев полигамной
славой, давая на чай молодым.

Поэзия не помнит своих создателей.

Всё искусство – поднимать самого себя за
волосы – фотосинтез по выдаче
прямо на руки, – чтобы мастерская фреза
контур тёмного воздуха могла выточить.

На распродаже подержанных факелов получать
удостоверение в испытанной благодати;
или знать, как посмеивается сквозь печаль
несговорчивый демон Сократа;
или стать сосной, горящей в лучах
собственного заката.

Ночью топорщатся волосы иглами на голове,
утром хлебнул росы и забываешь, кто ты, –
не пророк, но уверовавший в себя человек
обживает родные пустоты
молчания да ереси.

Поэзия не прописана в мире сем.

Вот и будет с тебя. Ради бога,
обойдёмся без Бога – строк, полей
и заглавий. В такой дыре
мудрено отыскать к нему дорогу,
одной ногой в античном акрополе,
другой – в буддийском монастыре.

Переполняет чернильная вода
кувшин из белого дерева,
раз навсегда –
разбей его.


СТАРИК В КРАСНОМ

Л.А.Шифрину

«О смерти да о смерти – все стихи,
неужто больше не о чем?!» – Спросил он
и усмехнулся. «Мало ли кругом
людей, работы, счастья, увлечений
хоть марками почтовыми – об этом
пиши, и слава богу!» – Замолчал
и сделал жест, как бы сметая гибель
с пути всего живого, – и не раз
одерживал победу он над ней
со скальпелем в руке.
Как отвечать тут? Или все поэты
со смертью коротки? Что это – дверь,
которая притягивает взгляд?
Что молодость её ещё не знает
и рада с ней заигрывать, что ужас
придёт потом?

...Вблизи Новороссийска, в сорок третьем,
под бесконечным авианалётом,
вчерашний пятикурсник на «Ташкенте»,
неспавши третьи сутки, зашивал
и резал раненых – на чистом спирте,
и чтобы не свалился он, матросы
с боков его держали матерясь,
и бомбы ухали за бортом, и вода
в иллюминатор билась...

Рембрандтовский старик, не дать, не взять.
Покойно сидя в кресле, не спеша
рассказывает случаи из жизни.
А сам исполнен жизнью до краёв –
с четвёртого инфаркта, – как он знал, –
последнего.

Ни кипы, ни креста. Согласен разве
на ладанку из нитроглицерина
как ёлочное украшенье. Шутит
исправно дед-мороз, а новый год
вот-вот настанет. Что ещё? Теперь
сумеем пережить мы тот февраль,
когда весной уже наполнен воздух,
и воробьи готовы петь осанну,
и вся-то смерть – не более чем точка,
не более чем точка в мире слов.