БЕЗ РИФМЫ Если сверху смотреть на Берлин, красной крови скользящий по рельсам, по мосту, над рекой, поезд носит пассажиров. Спокойно и им, и за ними, и небо, как Нельсон, с непрокрашенным солнцем, заносит бровь очерченного под домами горизонта. Кастрат и циклоп, небо смотрит на червяка. Словно жила в томате, цунами наизнанку, текущий сироп по гортани. Наверняка в этом поезде едут навстречу и на встречу, и даже домой. Взгляд и выигрышен, и не горек. Меченосец Грааля, диспетчер вдаль зевает, глядит, молодой, пред собой. Зря там ерничал Йорик, где шекспира открыть, скрыть и страха не видать, нет и боя морского, разве что адмиралом собор расползется. И улица-Маха только чуть приоткроет. И зова не услышит чужой визитер. Разве что если сверху, и если на Берлин, а красильщики - ну их, поезд, в общем, не виноват. Мы случайно сюда перелезли, мы свои, не шпионы, мы вывих всех пространств. Петербург... Ленинград... * * * Не припомню. Культурист, культуролог, сер и зелен и собор, и рейхстаг. Путь, что мощи, вечен, путь мой недолог, каждый шаг и шах и мат, просто так. Я сходила бы в кино, в черно-белом. Посмотрела на себя в ручеек в парке ряженом, а рядом все пел он, неодетый во жилье старичок. Брошу? Нет, пройду, стыдясь и стараясь, эка невидаль - аккорд...кордеон. Да ручные крыши вниз спустят завязь из синхронных листьев. День отведен. Как начищенной до блеска рукою в маске, то не перчатка - печать. Позову голубей, серых вволю, накормлю и выйду вверх, замолчать. * * * Нет гостей дорогих, и к себе не зовут, и всю ночь на моих без всенадцать минут. Я уйду, я умру, как и все, как и ты. И найдут поутру сора злые черты. * * * Колокольный клекот. Бах и Бухенвальд в духе. Сваха времени, свалка городит. И небоскреб или байт - hier walten die Naturkräfte (1). Жалко, что не пришлось забыть или вспомнить. Просто не миновать текущие имяреки, за ними сто дамб, и заслон ведь на то и годится, чтоб выставить себе чеки. Так чисто вокруг, что молчит Демиург. Молчит мамэ-лошн (2). У свахи найдутся свои мизерабли (3). Окурок, ты слышишь, звонят бухен-бахи.
(1) «hier walten die Naturkräfte» (нем.) - здесь действуют силы природы.
(2) Так еще называется идиш, дословный перевод – «язык мамы».
(3) Искаженное французское «отверженные».
* * * Ты слышишь? Прости, что деревья растут совсем на другой стороне. Прости, что забыла и выжила тут, что плохо и сладостно мне. Что я не прощаю, что белый не чист, и воинств не слышу Его. И почерк нечеток, неточен, речист, прости за пустыню всего. Но только запустит туда человек свой мелкий размеренный сев, как тут же придет, разберется, разбег возьмет и Отпустит на все. * * * копит Копенгаген коптит херувим ах было бы что-то заочно за ним ан нет и к ребенку и ангел и сон крадутся и Сын золотым занесен к ребенку не ан... и не ангел и сон нейдет и несет и не Сын и неон заверчивал свет вместо сказки но сам дер Сын зонтик зон-тик дал тень волосам И трата забвенья и дата любви ему наперед jeg dig тик так луи лукойе людовик люд людвиг и лю и город пророчит себя кораблю над северным морем над белым над бе все отдано отдано сын мой Тебе ПОПЫТКА УЗНАТЬ Бежит мой сон впереди меня. И ступни поют от языка волны. Улиткой любуется Фудзи. Солнце карабкается, темня углы, на светильник. Несет река бережно белых пятен грузди. И ты идешь по облакам? И Он, как месяц, мелькнул и исчез вблизи. Ни блика, ни всплеска. Колодец пуст. И на грамм от тени ладонь тяжелеет. Лес укрыл ее. Всхлипнет молнии леска. И ты одел на себя мино (1) из теплой соломы лучей? Какая защита от неба! Глядит Он. Не видно Его в одно и то же время. И не отвечает, чей. И жизни нет без ширпотреба. А вот светлячки, затихли на луне, дальних вихрей шум не бьет их по впалым лицам. Поднялся вишневый ветер сна над сетью в песке утонувших шхун. Зачем же мне вновь родиться? Тикание цикад, слов и часов испорченный ход. Выбивает по одному голоса из стаи. И ты, хозяин, весне не рад? Опавших листьев не подберет дитя. Снег давно растаял. Ладонь сжимает песчинки букв, рассыпаясь, словно горсти звезд, вглядевшихся в сёдзи (2). Осень меняет мысли, как пух в подушке. Как в однодневный пост, драконы дыма внутри и тоски черные грозди. Перебирает задумчиво рис хозяин. Не согреть очаг. До самых высот, улитка! Шепчет русло истоку: смирись. И нет печали в его очах. И солнца немого слитка. Несет река пыль придорожного растения.
(1) Мино – плащ из соломы для защиты от дождя и снега.
(2) Сёдзи – бумажные ширмы, заменяющие окна и двери в японском доме.
* * * Шпионы Венеции бродят по дому, по городу, по небу, в щели глядят, по стенам ползут, лижут стены и грому бессовестно льстят, отбегая назад. И прячутся, прячутся в вымытой коже, хохочут, светля темноту на листках. И звезды молчат, как холодные дожи, до дрожи, до дрожи унизив их страх. И я разучу этот страх, и об этом шифрую записки бессмысленной лжи. И так невозможно не быть не поэтом, что плачет веревка из строк без души. * * * Хочу домой. Туда, где все свои – дома и люди, люди и дома. Врастаем, вырастая в них. Соври, ты, кто-нибудь, что я сошла с ума. Поверю! По поверьям и пойду, как по перилам, руки вдоль обрыва. Как масло рвется сжечь сковороду, Годивой вдоль огня. Я горделиво смолчу, скрывая голос – нет, не мой – единственный. И знать не дам. И сдохну. Прилизанная к жизни – внешне – стой, стоящий, не тебе знать колесо, кнут и пряник прелой радости, и воткнут шприцом врача в кровь вой: «Хочу домой». НАВОДНЕНИЕ 2007
«FIRST CLOWN. Give me leave. Here lies the water; good: here stands the man; good: if the man go to this water, and drown himself,it is, will he, nill he, he goes; mark you that? but if the water come to him, and drown him, he drowns not himself: argal, he that is not guilty of his own death shortens not his own life» (1) .
William Shakespeare, «Hamlet», Act Five
(1) «ПЕРВЫЙ МОГИЛЬЩИК. Погоди. Вот здесь тебе вода; хорошо; вот здесь тебе человек; хорошо; ежели человек идет к этой воде и топится, то хочет не хочет, а он идет; заметь себе это; но ежели вода идет к нему и топит его, то он не топится; отсюда эрго: кто неповинен в своей смерти, тот своей жизни не сокращает». (перевод М.Лозинского).
I. Прочистить глаза, в уголках - бредни, я так называю слезы с тушью, она ах, как была смешлива, затем зу- бы, как бы если бы с кем-то можно еще целоваться. В руках сумки, в ногах - круги наводнения, по колено в воде, по голову в делах, окно распахнуто прямо в Темзу. Прожекторы освещают, как кинолента правду не-жизни, братство людей на велосипедах глубокой ночью, когда двери придавлены мешками, как мыслями миссисы, вышедшие без мужчин в открытую воду. Прочистить глаза - вот главное, когда вода поднимается до самого горла, воочию убеждаясь, что есть еще люди. А сами люди выходят прочь, как из них интерес ко всему, что не знает броду. Она понимает и погибает, как если бы не сказала да. II. Великобритания перемещается на крыши, крыши, свободные от ворон, населяющих замки, аббатство убеждается, что Он есть и выше, и бас архиепископа - может быть, баритон, - произносит молитву, как если бы было с Кем целоваться. III. Я люблю тебя, Англия. Больше, чем любит тебя вода, чем рыбы, которые застревают в сетях, ангелы, раздающиеся в люди, не бумеранг ли я, если возвращаюсь в смытые города и бросаю тени на ставни, взмах облаков приравнен к дождю. Бледна у порога погода, серое вещество средневековых крепостей вызывает приступ вымысла, сей мир зашел за тобой, Англия, во времена, в которые только петь: Take me now. IV. Хорошо бы смыться из империи, жаль, что империи нет - некуда больше смываться. Брюки посреди чемоданов смотрятся на человеке, как лист на Адаме. Верю и доверяю, веку, да, закрытому так, как могут только руки суки, которую любит любимый, он, да, но в ней есть что-то меньшее. East темнит твои строки, улицы, потусторонний отсвет медленно заполняет сумрак, полонит, как гортанное эхо в сурах, жесты. И вода твердеет в зрачках, что цирконий, уже не нашептывая: aboard, aboard, for shame! Но ровно наоборот. V. Прочисть глаза и дом открой, проспи и непогоду, и смерть, и выдай с головой обрушенную воду. Что clown, он похож своим запачканным костюмом на парус, выданный двоим, но выкрученный трюмом. Теперь ему не посадить на плечи путный ветер. И не доплыть, расправив прыть до бьющей Спину плети. Ни чьих советов, ни души, разброд бредет в округе. Лежит, не лжет, карандаши ея точны, упруги. Се капли, хорошо, вот здесь был человек, ребро, и лето еще не изгнано, и весть не отдана и не отпета. Змеится суша, меж листвы ткут прутья пауки, несут столапые волхвы шаги из-под реки. Река хитра, река чиста, она допустит всех. И роет яму неспроста заядлый дровосек. Он держит саженец в руке, пока видна земля, потом увидят вдалеке чужие тополя. Если вода не идет к тебе - ты приходи к воде. И не поставит тебе «НБ» Сам в дневнике, в нигде.