…а ещё весна у нас. Голая, свежая, холодная, жгучая. Я бы одними прилагательными говорила только, одними глаголами: бежать, дышать, задыхаться, плакать, болеть, дрожать. Семечко мандарина росток дало. Я пальцем переносицу разглаживаю, когда не видит никто, – там морщинка появилась. И ещё, и ещё…
Достойный римлянин с приветствия обычно все письма начинал, и в переписке личной то тут, то там мы видим «Деций Менас Нумерию Сисенне говорит привет», – и это было неизменно, как ход планид. Ну, здравствуй, Катерина. Как написал когда-то Гераклит, «всё движется», и стиль латинских писем сейчас уже, увы, полузабыт. Легчайшее тебе – моё. У нас пустынный март и копьеносец Марс, изгнание зимы и чай английский. Не верится, что скоро снег сойдёт, а по ручьям и лужам детский флот отправится к харибдам в путь неблизкий. Ловлю себя на мысли, что к окну всё чаще подхожу – в слезах, в тумане я вижу двор и улицу одну, и небо, небо, сжатое домами. Мне не хватает скудности такой, когда двором в рабочий понедельник лишь тополя идут на водопой, и мальчик с вицей мается бездельем. Март, Катерина, холоден и строг, он ляжет снегом поздним между строк, наедине со временем оставит, и вина станут уксусом, пока болезненно вскрывается река, ломая над собою переправу. И тот же март окликнет, подзовёт и остановит время, обещая власть даровать над смертными вещами, источник радости и жизнь вперёд. Март, Катерина, месяц нищеты и щедрости. На подоконник в банке поставишь луковицу – первые цветы – как в детстве, или вынесешь приманку для птиц – немного хлеба со стола, а кажется, что сердце отдала, чтобы любили долгую минуту легко и кротко, словно ты – вода. Я всё на свете вычеркну, забуду, и только это, это – навсегда… ЭРРОЛ ГАРНЕР Времени тонкая плоть, белая шерсть. Ночью не спать, а ложиться лишь утром – в шесть. Чашечку кофе внесёт на подносе в сон мальчик-garcon. Эй! Эй!.. Лишь шевельнёшь ногой – выгнется пол дугой, грянет оркестр – медные, контрабас – джаз! Джаз!.. Духовники твои – лёгкие, как меха – сами сосуды музыки и греха. Что им расскажешь, не попадая в ритм? Выдохни – и умри. Пусть заступают ангелы – пианист чёрен лицом, безумен, горяч и чист. Что там кричат за его спиной? Что?.. Человек с сорока пальцами на руках! Человек с сорока пальцами на руках! Билли Холидэй от рояля!.. * * * Просторно в разговоре мне твоём, о воздух дня, когда молчим часами и поём, когда меня выманивает кто-то посмотреть на свет и синь, как, заливая мартовский портрет, цветёт бензин. Я спрашивала дворника с утра, и он сказал. Встречаться, разговаривать пора – полжизни за. И в темноте – за комнатой – вовне живёт ли кто: он снова слышит, прислонясь к стене, как я пальто снимаю, возвращаясь из гостей, от всех щедрот вкусившая, от разных новостей весёлых, от смешков и недомолвок – сор и пух. На лёгкий шум живущий за стеною точит слух, заводит ум. Ему бы ветер форточку открыл и снег принёс, но воздух марта жаден, и не мил, и гол до слёз, но воздух марта всхлипывает, вслух зовёт живых – и пыльных нищих, и седых старух, и кошек их. Куда бы спрятаться, куда бы убежать, тряпьём каким сухие кости завалить, в кровать упасть больным, сказаться немощным и запивать таблетку, сто. Стакан гранёный, чёрная трава, пустырник, о!.. * * * Смотри, скользит по коридору, по волосам ведёт рукой двойник, за зеркалом который – неразговорчивый, другой. Уходишь рано на работу, не знаешь, вышел ли с тобой двойник, преодолев зевоту, в плаще с подкладкой голубой. Но за спиной, но за спиною дрожит река, встают дома, деревья в облако сплошное сливаются, сводя с ума потусторонним шумом листьев – их нет ещё – апрель, весна – и смерти быстрой морда лисья: вынюхивает что она?.. Я всем с утра сказала «здравствуй», отправила письмо на юг. Преодолей оно пространство – и… ничего не будет. Звук шагов. У театральной кассы – земные демоны. Авто. Троллейбус – к небу прикасаться. Киоск. Безделицы. И то, что отразилась, что внутри я – так страшно, словно полынья… — О, как зовут тебя? — Мария. — Мария, девочка моя. ГОЛУБОЕ СЕРДЕЧКО Когда с утра постукивает великолепный джаз-контрабас, музыка – это страх и трепет на полчаса для нас. Дыма цветок и кофейная змейка. Близко весна подошла. Руки её из тончайшего снега. Грудь – из стекла. Мы её бедные птички, бледные свечки. Как она плачет, проходит сквозь нас, слепа!.. Так стучи-постукивай, голубое сердечко, стучи-постукивай – па-па-па.