Раньше, когда строили больницы, то лестницы делали широкими и пологими – чтоб носилки таскать удобнее.
Теперь вот – лифты. Тоже под размер.
Все в больницах на колесиках, все можно передвинуть, привезти – увезти.
Хошь – больного к аппарату, хошь – аппарат к больному.
Любая современная больница катится на колесиках, торопится, спешит, чтобы всё успеть…
И больничная братия: если из разных отделений, то, помимо столовки, пересекаются друг с другом только в лифтах, на бегу по разным рабочим надобностям.
Вот однажды в лифте и встретились два знакомых медбрата – Семен и Боря.
Боря – из молодых, пробивающихся, спешащих.
Семен – постарше, добившийся, степенный.
Боря вкатил в лифт кресло – каталку с темнокожей худой старухой цыганско-марокканского вида.
Облачена была старуха в казенную распашонку в горошек, из вены на жилистой руке торчала приклеенная пластырем пластмассовая пробочка. Ноги босые с птичьими когтями.
Баба Яга на пенсии.
– Куда ты ее?
– На рентген. Слушай, Семен, я тут открытие сделал. Пушкин-то был медбратом.
– Сдурел?
– Нет, ты послушай, ты вникни. Никто, кроме медбрата, да со стажем, не сказал бы так про нашу работу:
«Какое гнусное коварство –
Полуживого забавлять,
Ему подушки поправлять,
Печально подносить лекарство,
Вздыхать и думать про себя:
Когда же черт возьмет тебя!»
И засмеялся радостно, громко.
Старуха перекатила свои цыганские глаза на Борю и произнесла:
– Молодой человек…
…И потянуло ветерком с Невы, и проступили гордые силуэты Питера, поскольку интонации петербуржской русской речи узнаются мгновенно и точно, как узнается непринужденная осанка принца
крови.
– У Александра Сергеевича коварство определено как «низкое». Потрудитесь цитировать правильно.
Имя-отчество поэта было произнесено так, что Боря от неожиданности и не усомнился, что старуха знавала поэта лично… училась непременно в Смольном институте… жаловала ручку поцеловать… Премного благодарен… Не извольте беспокоиться…
В общем, медбрату Боре сделалось так неловко, что покраснел он до пота, до синюшности.
И, не глядя по сторонам, покатил пациентку в рентген.
Да покатил не как обычно, с торопливым равнодушием, а как в кино, где старый камердинер с почтительной неспешностью движет кресло вдовствующей императрицы…
А Семен поехал себе в лифте дальше.
Спокойно поехал, невозмутимо.
Что ему Пушкин?
Семен в Израиле давно, навидался эфиопов…