Стихи

Стихи Марии Ватутиной, пожалуй, можно воспринимать и как поэтический документ времени. Причём не только того, в котором живёт автор, но и времени в его историческом и метафизическом смысле, времени, вобравшего времена человечьи в моменты их драматических преткновений. Стихи Марии Ватутиной – это летопись с порой библейским лексическим привкусом. Конечно, это, прежде всего, летопись себя, но, право же, её прочтение создаёт ощущение аутентичной, удивительно достоверной запечатленности человека общего, человека библейского. А всё потому, что летописец зело мастеровит, глубок, философичен, пристален, наделён замечательным даром видения и обобщения самых разрозненных бытовых подробностей в бытийные сущности.

 

О. Г.

 

* * *

 

Здравствуй! Здравствуй! Родственник! Кровинка!

Губы помнят, как тебя зовут.

Подожди, попала в глаз соринка.

Девяносто пятый. Институт.

 

Эту старость, эту мешковатость,

Эту сухость кожи, худобу –

Не замечу. Старость – это святость.

А грехи украсили судьбу.

 

Встретились в толпе, где лица, лица –

Расставанье длилось меньше дня.

Ка бы знать, что память обнулится,

Прошлое исчезнет из меня!

 

Помню, что родной, но кто ты? кто ты?

Сколько жизней прожито во сне?

Я боюсь, не выдержат пустоты

Возрожденья памяти во мне.

 

Лучше пусть обрывочные эти –

Воробьевы, Симоновский пруд…

Это все историки на свете

Жизнью на поверку и зовут.

 

 

* * *

 

На колу мочало – начинай сначала.

Вот опять природа тебя зачала,

Ты повторно – точка, на каплю капля,

У тебя повторный прогон спектакля.

 

И пока растут твои оболочки,

Прирастают силы, краснеют мочки,

Ты лежишь в утробе своей постели,

Заживляя память, как рану в теле.

 

Но однажды, силой сменяя ветхость,

Поползёт рука твоя на поверхность

За водой в стакане ли в интернете,

Потому что вечны мы, сучьи дети.

 

Потому что, как ни противься, свинтус,

А в тебе работает фотосинтез,

Умножая жар, разгоняя массу,

И пошло-поехало как по маслу –

 

До конца дороги над той имбирной

Океанской гладью, к тоске надмирной,

Поведясь на птичий призыв паренья,

Обобщая смыслы всего творенья.

 

 

* * *

 

Проживу монашкой, умру витией,

Только, даже если и не грешна,

Не бери меня, Господи, во святые,

Потому что смерть у святых страшна.

 

У заставы райской устав железный:

Повышают ратников в званье ведь

Не за то, что в жизни тягался с бездной,

А за то, что принял за это смерть –

 

С расчлененьем, кровью, посмертной дрожью,

Чтобы помнил ты до конца времён:

Человек способен на дело божье,

И на жертву божью способен он.

 

 

* * *

 

Не судите никак прежде времени, пока не придёт Господь,

Который и осветит скрытое во мраке

 и обнаружит сердечные намерения

   (1Кор.4:5).

 

Началось с того, что всякий пошёл судить.

Начался судёж, понеслась реакция по цепи.

Если кто осмеливался мысль родить,

На костёр его, и развеют прах по степи.

 

А другие, крадучись из мазутной тьмы,

Хвать и этих, что в кружки сошлись у кострищ,

А потом, пионеры, приходим такие мы

И в колонны строимся в направлении Трёхселищ.

 

Вот мы движемся факельным шествием по лесам.

Наши уши голодают по вражеским голосам,

Мы живём, пока встаёт у нас на чужую речь,

И в варяжской нашей крови: кого бы сжечь.

 

В ритуальных танцах все мы теперь жрецы.

А когда друг другу станем лишь – мертвецы,

Народятся немые дети на весь простор,

Чтоб не дай-то бог – слово за слово – на костёр.

 

 

* * *

 

И вот они пришли к тому, кто знал,

Откуда происходит каждый сущий,

Кто видел сквозь магический кристалл,

Где трещина проклюнется в несущей,

Чей опыт превращён уже в чутьё,

Чтоб рассудил – где правда, где враньё.

 

Тем утром перламутром потолок

Переливался, свет сиял под сводом.

Они вломились, как один поток,

Но разделились надвое с приходом.

На лагеря, на касты, на рода,

Но правда неделима, вот беда.

 

Арбитр, оракул, кто он там, пророк,

Он знал: всё возвращается к пещере,

Где дикари, исторгнув грязь и сок,

Опустошив все полости и щели,

Вот-вот и повернут глаза к нему.

– Чья правда? – спросят каменную тьму.

 

А он, другого типа гоминид,

Не азиатской сборки трансформатор,

Узнавший, как вселенная звенит,

Не реформатор, просто прокуратор,

Не знал, где правда. Ну, не знал. Не знал!

Зажглись костры, и близился финал.

 

 

И вечер длится

 

1.

 

Кто посуду моет, досадует на прокладку,

Ибо кран свистит, словно он архаичный стилос:

Как ни ставь заплаты, а дело идёт к упадку,

То есть тело идёт ко дну, то есть жизнь сносилась.

 

И тогда взывает к небу посудомойка,

Проклиная кран, из которого каплет капля:

Это всё за что мне, господи? Мне и только!

Это травля, господи, это такая травля?

 

И одной бы капли хватило ей, не протечки,

До которой она терпела ещё, терпела…

Ты прости ей, боже, эти её словечки,

Просто кран чинить – не женское это дело.

 

2.

 

«Отступи от меня», – стучала и я по буквам,

Отрекалась некрепким духом в повторном морге.

Благочинным лайкам счёт вела по фейсбукам,

Предъявляла: вот учитывай их при торге.

 

Я хотела платы за эти мои утраты,

Я хотела благ за мою чистоту и веру.

А когда наступал промежуточный час расплаты,

Показанья снимали, как воду по водомеру.

 

Незаметная течь, бестолковая речь, упреки,

Суесловье, пустоты жизни, строптивый стилос.

Не смиряюсь, но благодарствую за уроки,

На которых я и кран чинить научилась.

 

3.

 

Крепостные речи, спорщики с небосводом,

Со крыльца Василия, рифмой скрепляя фразу,

Выходили и мы на площадь перед народом,

Но народ безмолвен был и невидим глазу.

 

Посылала наша вера нам испытанья –

Безразличье толпы, что хлеще четвертованья,

Умирали наши ямбы среди аилов,

И белели струпья на детушках-книгах, Иов.

 

Ничего мы здесь не просили в труде безгрешном,

Разве что молились рифме в углу столешном,

Починяли мир, да не очень-то он чинился.

Вечер длился и длился, как будто из крана лился.

 

 

* * *

 

Безымянные, неисчислимые,

Бесполезные слуги молвы,

До наивности словом томимые,

В Иудею явились волхвы.

Любопытством они не обижены,

И не прочь за собой застолбить

Право первенства. В эти ли хижины,

Во дворец им идти, может быть?

 

Этот поиск, метанье, мучение,

Двуединая сущность творца:

Как узнать золотое сечение?

Чем оправдывать хлеб мудреца?

 

Сколько ждать им, сверять ли знамения?

Составлять ли для поиска план?

Совпадения всё, совпадения!

Самомнение, самообман.

 

Принимают достойно у Ирода,

Но его агентура молчит.

А пещера крестьянская вырыта,

И восход уже кровоточит.

 

Вот, художник, иди на готовое:

Возликуй пред отсчётом веков.

Всё, что миру даёшь ты, не новое,

Это лишь – поклоненье волхвов.

 

Это краткий отчет в Абиссинию

Очевидца слиянья планет,

Трёх планет над холодной пустынею –

В триединый предутренний свет.

 

 

* * *

 

Пешком ли, в казённой карете

Под благословенье Петра

Таланта строптивые дети

Спешат на работу с утра.

 

Закуплены краски и кисти,

Заказчику дело важней:

Как эти хоромы не чисти,

Всё носится запах свиней.

 

Дух божий не вспрянет, покамест

Дух Борджиа в стенах живёт.

Желтки, винный уксус и камедь –

Настенную память сотрёт.

 

Служить первородному делу:

Не папе, а целям творца –

Один заступает в капеллу,

Другой в кабинеты дворца.

 

Ревнуют друг к другу немного,

Но полны извечных идей:

Один – про величие Бога,

Другой – про величье людей.

 

 

Madonna Solly

 

Я книгу читала, которой пока

Не создано временем вовсе.

Я сыну шептала: держи щеголка

И букв непонятных не бойся.

 

И он не боялся, как будто над ним

Я легкие строки читала.

За лапку щегла привязала и нить

На ручку ему намотала.

 

Кто навыка чтенья ещё не обрёл,

Того не печалится темя.

Но дергал его за запястье щегол

И звал полетать надо всеми.

 

Младенец смотрел на земной окоём,

Вздыхая украдкою тонко.

Я книгу читала о сыне своём,

Дрожала рука, да и только.

 

 

* * *

 

Говори, говори, читай, вычитай, слагай.

Копайся в земле и детей строгай,

Подрастут, и снова иди на сцену

И – говори, говори... ты ведь хочешь цену

Себе узнать. Давай заяви

Об окончанье холодной любви.

 

Если перерождается человечий глаз,

Не способный отделить зерна от плевел,

То конечен и любо-пытства запас,

Который творца прогневил.

А теперь бы прописку в Эдеме спас –

Холодок пресыщенности, финальный левел.

 

И вот она стоит, читает вирши о том, о сём.

Пионерским голосом, розовым поросём,

Ей неважно, как аукнется, чем отзовётся.

Мы ещё с неё, как с яблони, натрясём

Новые смыслы, в подоле их понесём,

В своё болотце.

 

Но вот эти складочки носогубные по бокам

Говорят во все века всем мужским богам

И самодостаточным женщинам о картинах,

Где назначает кары Всевышний на новый срок.

Физиогномика – наш конёк,

И откуда что берётся, знаем, и кто пророк

В наших-то палестинах.

 

 

* * *

 

Кто ласковое слово источал –

К тому и льнёшь, обману потакая.

Кто ты такая? Кто тебе молчал,

Увеча, немотою истекая.

 

Но этот по-другому правит бал,

Он властелин участливых вопросов,

Которые другой не задавал,

Ласкательного суффикса философ.

 

Служить живому, мёртвому – блажить.

Живому – свет, а умершему – свечка.

Ты научилась подаяньем жить:

Достаточно и тёплого словечка.

* * *

 

И вот, как бы ты ни сличала,

Усталость уже от лени не отличить, одичала,

За месяц начинаешь справлять,

Вернее чувствовать праздник, его начало,

Или наоборот, отравлять

Материю, погружаться в будни. Так у причала

Тонут баржи, уходят под воду, ржавеют, мало

Того отравляют залив, и некому исправлять.

 

Превратиться в прошлое проще, чем наоборот

Обернуться будущим, зыбким,

И относительным, без музейных щедрот.

Эволюция смахивает на обман, ибо прёт и прёт.

Но кто его знает, удачен ли расторопный ход,

Или мы живём в катастрофе, потакая ошибкам,

Возвращаемся к рыбкам.

 

Если вечности нет, то нет и мгновения, ангел мой.

Только мы не вписаны в этот пир дармовой,

Биомасса, воспроизводящая мысль и тело,

Категорией времени не овладела,

Но умеет переделывать мир бытовой

И не любит сидеть без дела.

 

Но ни слова больше, ангел мой, про любовь!

Всё исчезнет, не повторится, не заглянет вновь

Как-нибудь, завернув на огонёк, не готовь

Тревожную сумку и комнату для туристов.

Посмотрись в то зеркало, что у тебя внутри,

Жизнь проходит, хотя бы себе не ври,

И уже всё равно, о чём краснеют календари,

И зачем этот мир неистов.

 

 

* * *

 

Смерть вчера гуляла ночью

В доме после двух.

Всей своей костлявой мощью

Мой вбирала дух.

 

Я сказала ей: – Ошибка!

Ты ведь не за мной.

Видно, видишь ты не шибко

В темноте ночной.

 

Смерть улыбкой отвечала.

И к другой плыла,

К той, что с самого начала

Здесь её ждала.

 

 

* * *

 

Не помню пин-кодов, не завожу паролей по тем же причинам,

Паспортных данных лишён мой мозг и мужчинам

О себе могу поведать лишь имя. Долго вожусь у касс,

Банкоматы меня встречают надменно и выдают отказ,

Узнаю в лицо, но не знаю, как обратиться по имени, и не знаю,

Откуда знаю того, чьё лицо сохраняет зачем-то память.

Я ещё вслепую младенца перепеленаю,

Но на верный путь уже не смогу направить.

Вот такими выходят из мясорубки времени, детка.

А попадешь в неё по второму разу,

Наконец-то начнёшь улыбаться всем и всему, и нередко

Бывает – вступаешь в третью фазу:

Ходишь по памяти, как по углям, дымишь прикольно.

Ротозеи в ужасе. А тебе не больно.

 

 

* * *

 

Зима, Мария, пустота.

И вечный разговор с собою,

И препирательства с судьбою,

Уж чересчур она проста.

 

Мне ясности не надо столь,

От ясности с ума и сходят.

Её назвали непростой,

Она – простая, скулы сводит!

 

И предсказуема, как зим

Российских чёрных неизбежность.

Талант – проверка на прилежность.

Привет! Давай поговорим

 

Не обо мне, а о тебе,

Я знаю, ощущаю кожей:

Погрешности в моей судьбе

Похожи на твои, прохожий.

 

Я о себе, но я – о нас,

Я – переписчик, ученица.

Но то, в чём я разобралась,

Глядишь, тебе на что сгодится.

 

Я не великого ума,

Умён диктовщик, небом залит.

А набело уже зима

Всё перепишет и подправит.

 

 

* * *

 

Пока ты спал, пока тебе спалось,

На свете столько связей порвалось,

Отвергнуто и пало столько женщин,

И столько взято узников в полон,

И столько стран сюда со всех сторон

Шлёт ненависть, что горизонт уменьшен,

А умерло такое тут число

Своею смертью, что добро и зло

Мельчают и меняются местами.

И собственный твой крестик стал тяжёл,

Пока из двух ты выбираешь зол

Отечество с отцовскими крестами.

Но ты лежи-посапывай, слезать

С печи не смей, послушайся поэта.

Я прослежу, чтоб не было навета

На этот мир, и после суть сюжета

Попробую тебе пересказать.