«Приходит смерть, и это не беда»

 

«Приходит смерть. И это не беда»^[1]

 

Заметки о пребывании Алексея Цветкова в Израиле

 

Феликс Хармац родился в 1962 г. в Ташкенте. С 1992 г. живёт в Израиле. Работает IT менеджером. Автор книги стихов и поэм. Публиковался в различных изданиях Узбекистана и Израиля, а также в сетевых журналах. Имеет стойкое отвращение к процессу написания собственной биографии. 

 

Писать об АПЦ – что ходить по минному полю: уже столько всего и всеми написано, окритиковано и канонизировано, но живой Алексей Петрович того и гляди вылезет из-за парадных празднословий, рассерженно отмахнется и по-товарищески огрызнется: «Иди в ж..пу!». Так что лучше я о своем, о личном.

Не могу сказать, что мы были большими и неразлучными друзьями. Скорее – попутчиками. Случилось это так. Мы были знакомы только виртуально – сначала по ЖЖ, затем – по Фейсбуку. Потом он перебрался в Израиль и в один прекрасный день Яков Шехтер, устроивший презентацию своей новой книги, попросил меня подвезти туда АПЦ.

– Ну, вот и развиртуализировались, – констатировал Цветков, садясь в машину.

Всё прошло, как положено – отпрезентовали, выпили, закусили. Через несколько дней у него возникли проблемы с интернет-провайдером, и он решил проконсультироваться со мной. Я рассказал Алексею Петровичу длинную историю об этапах становления интернета в Израиле и возможных путях решения возникших проблем, но это оказалось чересчур утомительным для него, и он раздражённо буркнул, что разберётся сам. Тем не менее через пару дней Алексей Петрович перезвонил и попросил помочь в переговорах, поскольку иврит у него слишком никакой для местного сервиса, а английский – чересчур хорош.

– Процесс израилизации пошёл, – подумалось мне, но ехидно промолчалось.

Я переговорил с милыми сервисными людьми и закрыл тему, после чего предложил Алексею Петровичу обращаться ко мне «на ты». Он потребовал «натышной» взаимности. Я честно попробовал, но попытка сорвалась:

– Не, не могу, Алексей Петрович. Ломает меня «на ты».

– Ну тогда и меня ломает.

Ломало нас недолго, после чего с официального Алексея Петровича я плавно перешёл на простецкое Лёша.

В израильскую жизнь Алексей Петрович вписывался с лёгкой иронией, извечным скепсисом, затаённой любовью и жадным исследовательским интересом одновременно. И если поначалу он недоумевал, почему при его посещении банка служащие не вытягиваются в струнку и не начинают петь осанну, как это было однажды в Америке, то постепенно притерпелся и к местному сервису. Это Израиль, детка.

Самыми близкими людьми в Израиле были для него двоюродный брат Миша и его жена Вера Цыгановы. Я часто слышал от Лёши, какие это ангелы-хранители, но в расспросы не лез, поскольку всегда опасался перейти грань, отделяющую обычное внимание от назойливости. Он и квартиру снял поближе к ним в забавном городе Бат-Ям. Море было рядом, русского и английского для жизни вполне хватало, интернет – весь мир на ладошке, близкие друзья – в пределах досягаемости авиации, а оставшиеся пробелы легко заполнялись новыми друзьями, встречами и застольями.

Тут самое время представить Нелю и Мишу Розенбергов. Когда-то Неля взвалила на себя управление культовым книжным магазином «Дон-Кихот» в Тель-Авиве. Там часто проходили встречи с кем только не, место было изрядно культурно-намоленным и Лёше когда-то уже устраивали там выступление. Бесцеремонное вторжение интернета в наш маленький островок русскоязычного читалова сделал дальнейшее содержание «Дон Кихота» убыточным, а затем и очень убыточным, и «Дон Кихот» ушёл в легенду.

Неля приятельствовала с Цветковым ещё с тех времен и как-то само собой эта наша компания на тему выпить-закусить-поговорить в любых вариациях благополучно сложилась. Мы долго придумывали, каких бы местных красот, из ещё не виденных Лешей, продемонстрировать ему. Красот было много, но большинство из них было вне Лёшиной досягаемости, учитывая его непредрасположенность к длинным пешим переходам. Тем не менее мы показали Алексею Петровичу Армагеддон. Для несведущих: небольшой холм на севере Израиля торжественно называется «гора Мегидо», что на иврите звучит как «hар Мегидо», а отсюда уже и до Армагеддона рукой подать. Этот холм возвышается над огромной равниной, на которой и должно происходить то, что сами знаете что. На этом холме имеются кое-какие раскопки и открывается чудесный вид на, собственно, Армагеддон. Сюда-то мы и затащили Цветкова, который слегка чертыхаясь и сердито втыкая в пыль тысячелетий свою грозную клюку, тем не менее забрался наверх и насладился собственной победой, шикарным видом и историчностью момента.

Первую читку по приезде в Израиль Алексею Петровичу организовал Аркаша Бурштейн – основатель клуба «Дон-Кихот», название которого перекочевало из почившего магазина в небольшую художественную студию в Тель-Авиве. Я отвечал за транспортную часть программы. (Собственно, я ещё несчётное количество раз отвечал за эту часть, что Лёше явно импонировало и сглаживало его раздражение, когда наши political opinions разбегались в противоположные стороны мироздания. Главное в разговоре с ним было не затрагивать президента Трампа – тут у Цветкова срывало все клапана). За литературную часть программы отвечал сам Алексей Петрович и отвечал блестяще.

Было ещё несколько встреч поэта с благодарными читателями – и полноформатные, когда всё время было предоставлено только Цветкову, и частичноформатные, когда его уговаривали присоединиться к общему многоголосью. Из полноформатных на моей памяти – читка (и не единожды) в тель-авивском книжном магазине «Бабель» – небольшом островке русскоязычной мысли в безбрежных просторах тель-авивской русской бессмысленности, созданный Женей и Леной Коган. Помимо книгопродаж Женя занялся ещё и книгопечатанием и, благодаря его усилиям, свет увидела последняя книга Цветкова «Квинские идиллии и другое». Ещё одна полноформатная встреча прошла в Иерусалиме, в доме Ури Цви Гринберга.

Нельзя не упомянуть о замечательной полуформатной встрече-квартирнике у прекрасных Ильи Шехтера и Наили Ямаковой. Полуформатной эта встреча была, благодаря Герману Лукомникову, разделившему или поделившемуся славой и восторгами досточтимых слушателей.

Самым ярким из «многоголосных» чтений было, пожалуй, бурное празднество в День Независимости Израиля в гостеприимном доме Игоря и Милы Бяльских в Ткоа. Об этом чуть подробнее.

Игорь Бяльский – замечательный поэт и основатель «Иерусалимского журнала», ушедший вслед за Алексеем Петровичем прошлым летом. Год 2022 вообще оказался полон невозвратной горечи. Но вернёмся к более светлым годам. Уже много лет Игорь с Милой по старинной израильской традиции устраивали в День Независимости на огромной лужайке у своего дома торжественное поедание шашлыков и прочей снеди, сопровождаемое обильным питием и импровизированной сценой с открытым микрофоном. Народ собирался по большей части в литературах понимающий и созидающий, а некоторые ещё и гитарой владеющие. Вот туда-то я и предложил, в мае 2019, поехать Лёше.

По дороге я рассказал ему о шашлычных заготовках, которые собственноручно соорудил к этому мероприятию и, в частности, упомянул о кусках бараньего жира, чередующихся с мясом на шампурах, для придания того самого, за что мы любим шашлыки (или не любим). Поскольку тема оказалась Цветковым малоохваченной, я решил расширить горизонты его познания.

– Только это, как бы, условный курдюк. Настоящего курдюка в Израиле нет. Вот я помню, как в Ташкенте надо было ехать за правильным курдюком рано утром в Старый город и там он продавался в какой-то плотной перфорированной бумаге. По тем временам – 6 рублей за килограмм. И, вот знаешь, он такой нежный, так весь переливается, и цвет такой не мутно-белый, а будто перламутровый.

Лёша понимающе кивнул и мечтательно произнес: «О! Узбекская романтика…». Больше про курдюк я ему никогда ничего не рассказывал.

Следующий День Независимости пришёлся на расцвет коронавируса и празднование у Бяльских не состоялось, а вот в 21-м всё вернулось на круги своя. И Алексей Петрович был уже не просто гостем, а совершенно интегральной частью происходящего. Тогда казалось, что этих сборищ у Игоря будет ещё очень много. Целую жизнь.

В том же коронавирусном 2020-ом году у Цветкова вышла новая книга стихов «Последний конвой». По случаю, я оказался первым, получившим её в подарок, поскольку поехал с Лешей на почту забирать здоровенную посылку с авторскими экземплярами.

И тогда же в 2020-2021-ом Алексей Петрович перевёл шекспировскую «Бурю» и «Короля Лира». По его рассказам, кто-то из русских меценатов в Лондоне выделил небольшой грант на эту работу. После Шекспира Алексей Петрович взялся за перевод Ницше «Так говорил Заратустра», но эта работа так и осталась незавершённой.

 

17 февраля 2022 года Яков Шехтер предложил выпить пива. Яша – человек сугубо религиозный, талантливый, добрый и наивный. Если сравнить число хасидов во всём мире и во все времена с количеством хасидских историй, написанных Яшей, то перевес будет явно на стороне Яши. А ещё он издает литературный журнал «Артикль». Милое пивное заведение, находившееся в районе пешей досягаемости от наших домов в Хулоне и неоднократно посещаемое нами прежде, оказалось закрытым навсегда, и мы решили поехать в Бат-Ям, а уж если ехать в Бат-Ям, то надо вытаскивать и Цветкова. Лёша был лёгок на подъем, мы нашли подходящую точку на набережной и, усугубив пиво чем покрепче, обсудили международное положение.

Я наивно полагал, что в возможном грядущем конфликте будет проведена некоторая формализация существующего положения, но Лёша горячился и уверял, что ставки слишком высоки.

– Вот увидишь – им нужно всё! Мажем на бутылку «Macallan»!

Я попытался обговорить детали того, что считать всем, но был категорически послан, после чего спор состоялся. По окончании заседания нашего политбюро Цветков подарил только что вышедшую книгу «Квинские идиллии и другое», подписав её «С надеждой на проигрыш». Увы, вскоре выяснилось, что Алексей Петрович оказался прав.

Жизнь тем не менее продолжалась и в середине марта у того же Якова Шехтера приключился день рождения, выпавший аккурат на праздник Пурим. За пару дней до возлияния Лёша аккуратно попросил меня захватить проспоренный «Macallan», который он и собирался проставить Яше. Помимо остальной специфики и атрибутики, праздник Пурим славен ещё и необходимостью набраться так, дабы не отличить Мордехая от Амана (жизнеописание этих двух мужей я, пожалуй, опущу), что мы и собирались проделать, исключительно следуя заветам предков. Вести машину после этого было не совсем желательно. Моя благоверная супруга Таня подвезла нас с Цветковым, но затем быстро ретировалась. Предполагалось, что я дойду домой пешком, а Лёше закажем такси.

«Macallan» оказался у Яши не в единственном числе. Все гости дружно исполняли завет. Главным тостом, произнесённым многократно, было: «У ра!», что в переводе с иврита означает «Он плохой!» и в некоей хасидской интерпретации Яши превратилось чуть ли не в пожелание смерти реципиенту. Многоголосое мощное «Ура!» могучим валом прокатывалось над столами примерно каждые пять минут и посвящалось всё это одному диктатору, сами знаете какому. «Macallan» с собратьями, тем не менее, не собирался сдавать позиции и грань между Аманом и Мордехаем становилась всё более несуществующей, равно как и грань между Цветковым и Шехтером.

В разгар пиршества появилась ещё одна запоздавшая пара – назовём её условно – одна дама с супругом. Я сидел рядом с Лёшей, а дама с супругом сели за стол прямо напротив нас. После очередного «Ура!» выяснилось, что дама за это пить не будет. Алексей Петрович, очень болезненно и категорично относившийся к этой теме, переспросил, правильно ли он понял, что она не хочет выпить именно за такую постановку вопроса. Дама лишь пожала плечиком и подтвердила отказ. Лёша поднялся из-за стола, сказав, что вынужден откланяться. Яша кинулся отговаривать его и пытаться успокоить ситуацию. Лёша, было, сдался и сел, но затем снова встал и, раздражённо бросив: «Нет, не могу. Я с этим г..ном за одним столом сидеть не буду!», направился к выходу. Оставлять его одного было не по-товарищески, и я направился вслед за ним.

Я не вправе давать какие-либо оценки этому эпизоду. Запоздавшая гостья не руководствовалась симпатиями или антипатиями к тому самому диктатору. Просто она не хотела пить за чью бы то ни было погибель, справедливо полагая, что какая-то крупица такого пожелания возвращается его автору. Но Алексей Петрович не знал о её побудительных мотивах, а человеком он был не из самых покладистых.

Выскочив из подъезда, мы поняли, что ни о каком такси и речи быть не может. Лёша завелся не на шутку и надо было досидеть и допить эту ситуацию. Поскольку я жил по соседству, мы зашли ко мне и довоплотили завет совершенно зверской чачей. По злой иронии оставшуюся половину этой чачи мы допивали сразу после похорон Алексея Петровича вместе с Бахытом Кенжеевым. А тогда в марте Лёша выглядел вполне достойно и никаких признаков уже просыпающегося недуга не обнаруживал.

Приближался День Независимости. Игорь был уже сильно болен и эстафету по шашлычно-культурно-массовой программе подхватили Лёня Левинзон и Соня Шапиро, живущие недалеко от Игоря с Милой в Текоа. К Лёше в тот же день прилетала гостья из далекой Канады – его давняя приятельница Лена Микаэлян. Мы договорились с Лёшей забрать её из аэропорта – и сразу в Текоа, в гущу празднества. В этом году День Независимости пришёлся на 5 Мая, а уже дней через десять начиналось массовое сборище форума «Словоново» в Израиле, на котором Цветков был одним из главных персонажей. И Лена, и Бахыт с женой Леной Мандель прилетали пораньше и планировали остаться после форума ещё на пару недель – старинным друзьям было о чем поговорить и закусить вне форума. Но всё пошло совершенно по другому сценарию.

Вечером 30 апреля я увидел в Фейсбуке Лёшин пост. У него поднялась температура и он предположил, что угодил в статистику ковида. Я сразу позвонил и после того, как выяснилось, что у него нет тестов, подвёз ему пару комплектов из домашней заначки. Было часов 11 вечера. Алексей Петрович не хотел заразить ещё и меня, поэтому встретил в дверях, закутанный в халат, взял тесты, буркнул «Хреново мне!» и как можно быстрее распрощался. Следующим утром я позвонил и поинтересовался результатами теста. Вроде бы не ковид, но лучше не становилось, и семейный врач направил Лёшу на ПЦР тест.

2 мая ближе к часу дня врач получил результат ПЦР, который тоже оказался отрицательным, и, предположив воспаление легких, направил в ближайшую больницу «Вольфсон» в Хулоне. Алексей Петрович позвонил мне и сказал, что поедет сам, но я попросил подождать ещё час, сорвался с работы и привёз Лёшу в больницу. Процесс приема и госпитализации больного в израильских больницах весьма занимателен и кропотлив, поэтому оставлять Лёшу на растерзание персоналу на этой стадии я не хотел. Первичное оформление документов заняло минут 20-30. Сложнее было пройти внутрь приёмного отделения. Нужно было предъявить результаты ПЦР теста или пройти его заново в отдельной комнате, а затем ждать 3 часа до получения результата. Дама на входе очень хотела помочь, но пропустить без ПЦР не могла. К тому же дама была не русскоязычна, а с ивритом у Цветкова роман не сложился, и диалог шёл через меня. Результат можно было бы посмотреть на сайте больничной кассы, но выяснилось, что Лёша туда ни разу не заглядывал. Пришлось открывать ему аккаунт и регистрировать на сайте. Всё это время Алексея Петровича сильно лихорадило. В какой-то момент он раздражённо бросил: «На х..р я сюда приехал?». Хотелось бы верить, что он имел в виду только больницу «Вольфсон».

Наконец, мы проникли внутрь. Приёмное отделение было рассчитано человек на двадцать, но в эти часы оставалось полупустым, и я наивно понадеялся на быстрый прием и дальнейший перевод в лечебное отделение. Лёше выделили персональную тележку-каталку и почётное место у дальней стены. Его перестало лихорадить, но дыхание было тяжёлым, и медсестра предложила поставить «кислородные очки» (так это в переводе с иврита, а на русском оно обзывается термином «кислородная назальная канюля» и употреблять такие слова считаю для себя неприемлемым). Кислород оказал нужное воздействие и Алексею Петровичу стало полегче. Таинство замера температуры, сатурации и давления, снятия ЭКГ и выяснения наличия противопоказаний и аллергий заняло ещё какое-то время. Медсёстры менялись дружным хороводом и Лёшу это явно приводило в некое умиление. Какие-то из них оказывались русскоязычными, и Алексей Петрович мог обойтись без моих переводческих услуг, а какие-то – ни разу не русскоязычными.

Очередная милая медсестра подошла, чтобы поставить внутривенный катетер. Больничную одежду ещё не выдали и на Лёше поверх рубашки был надет пиджак. Он не стал его снимать и приподнял рукав, чтобы освободить место для катетера. Закончив установку, сестра произвела забор крови и удалилась.

Всё это время (да и вообще, весь дальнейший день) я морочил голову Алексею Петровичу несусветной чепухой, пытаясь как-то развеселить и поднять настроение. В какие-то моменты мне это даже удавалось.

– А давай я тебе стихов почитаю? –

Ответом была страдальческая гримаса.

– Да, нет, не своих, а поэта N.

– Вот только не это! – гримаса приняла угрожающие очертания.

Несколько раз Алексей Петрович гнал меня домой, не потому, что устал от меня, а просто жалел:

– Всё, иди уже. Я в надежных руках, – но я хотел дождаться, пока его переведут в палату и поговорить с лечащим врачом.

Хоровод медсестёр продолжался. Они уже твердо пообещали, что Лешу госпитализируют, и что сейчас решается, в какое отделение его перевести, и что ещё надо сделать рентген, и что ещё надо немножко подождать, и что всё будет хорошо. Первым из этого списка обещаний оказался рентген. За нами пришёл суровый мужик и повёз Лёшу в рентгенную. Там Алексей Петрович слез с каталки, и рентгенолог попросил снять вышеупомянутый пиджак. Мы стали вместе помогать Алексею Петровичу, поскольку катетер в руке мешал и сам он бы не справился. И всё-таки катетер предательски выскочил, а вслед за ним – тонкая струйка крови, брызнувшая на пол и мне на руку. Тут же прибежала медсестра и перевязала Лёше руку. Я оттёр свою и констатировал: «На моих руках кровь поэта Цветкова!»

Когда мы вернулись в приёмник, роскошное место у дальней стены было уже занято, равно как и другие места, поэтому каталку поставили прямо напротив медсестринского поста. Тем временем болезного народу прибывало и постепенно приёмное отделение заполнилось особым больничным шумом.

Алексей Петрович посетовал, что на День Независимости он, видимо, не попадет, но уж к началу «Словоново» непременно оклемается. Я не стал его переубеждать, хотя понимал, что воспаление лёгких – штука не самая простая и полное выздоровление займет недели две-три. Ведь мы же уже точно знаем, что это воспаление легких. Ведь правда?

Из глубины отделения стал доноситься какой-то шум и переругивания. Сёстры уговаривали на иврите какого-то мужика по имени Михаэль успокоиться. Михаэль с диким русским акцентом полукричал-полумычал, что ему холодно и требовал вернуть рубашку. Его шикарный бас, как из лучших коровников нашей Родины, заинтриговал Цветкова и с каждым новым раскатом Лёша многозначительно смотрел на меня и назидательно воздевал кверху указательный палец.

Мы продолжили обсуждать предстоящий форум, как вдруг со стороны поста донёсся суровый мужской окрик на русском:

– Горбачёв! Зачем вы сюда пришли?! Идите отсюда!

Мы с Алексеем Петровичем дико переглянулись и с изумлением уставились на сцену у поста. Медбрат за стеклом орал на странного, длиннющего и худого детину с вытянутым лошадиным лицом, малоподвижными губами и стеклянным взглядом. На тяжёлом иврите он протяжно гундосил:

– Мне нужна жидкость! Я хочу жидкость!

Медбрату удалось отогнать Горбачёва, но через некоторое время тому удалось проскочить мимо поста внутрь приемника и уже оттуда до нас снова донеслась его мантра о жидкости. В конце концов, два ангела в белых халатах подхватили его и уволокли невесть куда. Нам с Лёшей стало жаль местного Горбачёва. Обсудили и его. Михаэль тем временем продолжал бороться с медсёстрами, эпохой и алкогольной интоксикацией. Алексей Петрович живо интересовался происходящим, и я подошел узнать, в чем дело. Выяснилось, что рубашка пришла в полную непотребность в силу обильной заблёванности. Пытаясь вернуть похищенный аксессуар, Михаэль понавешал оплеух одной из медсестёр, после чего молодой человек, мирно лежащий на соседней каталке, вскочил и нанёс Михаэлю незначительные побои, сопровождаемые очень конкретным нравоучением о правилах поведения больного в медицинском учреждении на кристально чистом русском языке. Затем прибежали всё те же ангелы и просто привязали Михаэля к кровати. Лёше и мне стало жаль и Михаэля тоже, но, тем не менее, мы пришли к выводу, что он – животное.

В таком антураже прошло ещё несколько часов. Алексей Петрович периодически засыпал и просыпался. Температура поползла вверх и ему поставили капельницу с жаропонижающим. Наконец место в отделении подготовили, и мы проследовали в палаты. Палата оказалась трёхместной. Лёше выделили кровать у окна, что само по себе уже хорошо. Доктор Борис не нуждался в переводчике и переговорил с Алексеем Петровичем. Моё присутствие более не требовалось, и я засобирался на выход. Уставший Алексей Петрович попрощался:

– Всё, друг. Ты уже сделал всё, что мог. Поезжай домой.

Выйдя из палаты, я переговорил с доктором Борисом. Выяснилось, что в лёгких накопилась какая-то жидкость и они будут решать, как это лечить. Я попросил оказать максимальное содействие, поскольку это совершенно особый больной. Доктор Борис утвердительно покачал головой. Там все больные совершенно особые. Я вышел из больницы. Было около полуночи.

3 мая. С утра перед работой я заехал в больницу. Алексей Петрович чувствовал себя получше, но всё равно температурил. Он уже позвонил своим родственникам – Мише с Верой, и Вера должна была подъехать. Никаких особых пожеланий не было. Я передал ему, что народ бурно интересуется в Фейсбуке, как он себя чувствует, и Лёша пообещал что-нибудь отписать. Вечером я снова заехал в больницу. Там была Вера и мы, наконец, познакомились.

4 мая. Всё так же. Лучше не становится. С первого же дня в больнице Алексей Петрович был на постоянной связи с Сашей Стесиным – поэтом, писателем и практически личным Лёшиным врачом. Саша был очень близким другом Алексея Петровича, а уж в делах врачебных всегда оставался для Цветкова абсолютным авторитетом. Саша хотел связаться и переговорить с местными врачами, но те неохотно шли на контакт с врачами посторонними, тем более – нью-йоркскими. Тем не менее Саша был в курсе всего происходящего. Он уже начинал подозревать худшее. Собственно, и местные врачи это подозревали с первого дня, но надо было провести биопсию костного мозга, а процедуру назначили только на 8 мая.

5 мая. День Независимости. Утром мы большой командой уезжаем в Текоа. В это же время прилетает Лена Микаэлян и останавливается у Веры с Мишей. Со дня прилёта Лена почти всё время проводит в больнице возле Алексея Петровича. Ещё в этот день Лешу приехали навестить Неля с Мишей.

6 мая. С утра в больнице Вера с Леной и я. Алексей Петрович почти всё время спит. Высокая температура. Когда сбивают жаропонижающим, становится более разговорчивым. Мы пытаемся поговорить с врачом, но сначала идёт обход, затем объезд, затем ещё что-нибудь. Выясняется, что теперь не бывает постоянных врачей и они меняются. Делаем долгие попытки выяснить, кто же сегодня главный? Оказалось, милая девушка Кристина. Кристина сообщила, что анализы крови очень плохие и надо ждать результатов биопсии. Я пускаюсь во все тяжкие и объясняю, что у них в больнице лежит без преувеличения великий русский поэт и что уйма народа со всего мира беспокоится о его здоровье. Кристина поняла все слова, но, кажется, не совсем поняла, как они соединены. Там все больные – великие русские поэты. Затем долго пытаемся выбить из врачей направление на компьютерную томографию. Доктор Борис начинает нервничать, но, тем не менее, выписывает и направление. И тоже на 8 мая. Добрая милая скромная Вера готова перегрызть всем здешним врачам всё, что возможно. Лена – тоже, но каким-то чудом сдерживает эмоции. Я пытаюсь примирить всех. В это же время Саша Стесин обращается в Фейсбуке за помощью ко всем людям доброй воли и пытается найти какие-нибудь выходы на израильскую медицину в целом и медицинский центр «Вольфсон» в частности.

7 мая. Стараниями Саши, выходы найдены. Алексея Петровича переводят в реанимацию. Протокол ведения больного и уход там несравненно лучше, а всяческие процедуры – в ускоренном варианте. В результате томографию делают уже сегодня, вот прямо сейчас, а затем – сразу в реанимацию. Лена с Верой почти всё время проводят в больнице. Напоследок доктор Борис раздражённо посетовал, что мы подняли большой шум на весь мир. А ведь я честно предупреждал, что это совершенно особый больной. Переезд на новое место Алексею Петровичу явно понравился. Его обставили всяческими мониторами и датчиками, а персонал стал не на шутку ласков.

8 мая. Лечащий врач в реанимации тоже оказывается доктором Борисом, но уже совсем другим Борисом. Саша на связи с ним и теперь контролирует все профессиональные детали. Сделали биопсию. Держим пальцы. Алексей Петрович держится молодцом и сдаваться не собирается.

9 мая. Улучшения нет. Лёгкие всё больше и больше забиваются этой дрянью. Саша предлагает провести пару сеансов облучения для того, чтобы сбить эту даже не жидкость, а пену, но это совершенно не по протоколам лечения даже в Штатах, к тому же в «Вольфсон» нет радиологического отделения, а перевозить Алексея Петровича в другую больницу сейчас просто немыслимо.

10 мая. Я приехал в больницу ближе к вечеру. Лена ни на минуту не отходит от Алексея Петровича. Прилетели Бахыт с Леной. Теперь возле Лёши уже две Лены. Появились результаты биопсии и нас просят с утра прийти на встречу с гематологом.

11 мая. Гематолог (тоже Лена) сообщает, что диагноз поставлен. У Алексея Петровича острый лейкоз. Шансы есть всегда, но вы же понимаете. Химиотерапия его просто убьёт, попробуем иммунотерапию. Первую дозу вколют сегодня. Вера и Лена поднимаются к Алексею Петровичу, а мне срочно надо бежать на работу. Ничего страшного – приеду вечером и поболтаем. Главное, что диагноз поставлен и начали лечение. Теперь всё будет хорошо. Во второй половине дня я созвонился с Леной. Лёше было совсем тяжело дышать и с его согласия его ввели в медикаментозную кому. Я собираюсь приехать, но Лена отговаривает: нет смысла приезжать – он спит.

12 мая. Утро. Лёша по-прежнему в коме. Примерно в полдень позвонила Вера. С ней связались из больницы, сказали, что состояние резко ухудшилось и попросили приехать. Я позвонил Саше, передал информацию и тоже поехал в больницу.

Вера, Миша и Лена уже были на месте. Алексей Петрович спал. Кислородная маска с зондом была той самой тонкой соломинкой, через которую он ещё мог дышать, и которая связывала его с жизнью. Мониторы бесстрастно отсчитывали своё. Я подошёл к кровати и промямлил что-то вроде «Лёша, дорогой, держись! Мы очень любим тебя!». Понятия не имею, слышит ли что-то человек в коме между двумя мирами. Алексей Петрович полагал, что этих миров всего один, но подозреваю, что где-то в глубине души он всегда оставлял лазейку и для второго.

Приехали Бахыт с Леной. Ещё какое-то время мы все молча стояли возле Лёшиной кровати. Последний раз Алексей Петрович Цветков был бенефициантом в этой жизни. Затем нас попросили выйти в фойе и подождать там. Я в последний раз взглянул на монитор. Пульс становился всё реже, температура – всё ниже. Больше всего меня поразил контраст между громадностью потери и обыденностью происходящего.

В фойе к нам присоединился Илья Шехтер, а затем и Яша. Так прошло ещё с полчаса. Затем мы с Леной Мандель спустились в кафетерий – взять для всех кофе или ещё чего. Когда мы вернулись, всё было кончено. Алексей Петрович скончался.

Всё остальное было после.