Владимир Захаров (не путать с другим Владимиром Захаровым, который почти на 30 лет старше нашего) – поэт в самом расцвете творческих сил. Жанр, в котором пишет Владимир, трудно назвать одним словом – это некий иронически-романтический реализм. Причем, с выраженным петербургским оттенком. Стихи Владимира Захарова достаточно классичны по форме и очень музыкальны. Не зря их автор ещё прекрасно поёт и играет на гитаре. Но это уже совсем другая история.
Дмитрий Легеза
ХРИЗОЛИТ
По вечернему небу плывёт хризолит,
И ноябрь в заплатанной рясе
Эту мёрзлую землю снежком посолит
И отправится прочь восвояси.
Если тёплых пенат ты не выстроил, то
Не бряцай доморощенной лирой –
Стой себе имяреком в нелепом пальто
И сиротство своё постулируй,
Наблюдая как навь обращается в явь,
Как природа прощается с летом.
Ты уйдешь восвояси как этот ноябрь,
Но никто не отправится следом.
ЗА ОКНОМ ВСЁ ЧЕРНЕЙ
За окном всё черней и паскудней, и осень уже начала
Перемалывать в сутолоке будней слова и дела.
Ты стоишь, сам не свой, и косяк подпираешь плечом,
Не в ладах с головой, в остальном – не виновный ни в чем.
А в груди пустота как в трубе – хоть кувалдой ударь,
И под ноги тебе отрывной облетел календарь.
В пору горькое зелье на жухлой листве заварить,
Отмечать новоселье зимы, славословия ей говорить.
Вскинуть руки, как будто пытаешься небо обнять,
Задохнуться от муки неясной и губ не разнять.
На застрявшем в зубах полуслове ломается речь
Холода наготове, и снег собирается лечь.
ОБЛАКА
В красивых бухтах Кюрасао
Так томно тонут облака,
Как будто вату разбросала
Над морем детская рука,
Мне их представить трудновато,
Зато вообразить могу,
Как неба сахарная вата
Прошита ёлками в снегу,
Что шар земной ушёл глубоко
Под одеяло с головой,
И на календаре у Бога
Застыл период меловой.
СУХОЕ МОЛОКО
лимитчицы-зимы сухое молоко
припорошило пыль, впиталось и намокло,
печаль моя светла, мне грустно и легко
сквозь грязные глядеть безжалостные стёкла,
как остывает день и посреди двора
водитель-азиат газели смотрит в зубы,
потеряна искра и, стало быть, пора
на свалку отвезти просроченные судьбы,
твою, или мою – успеть бы до тепла,
чтоб тленья аромат не мучил, не тревожил,
чтоб шаркали года как старая метла,
и чтоб надежды свет случайно в них не ожил.
В ПОЛНЫЙ РОСТ
Зима стоит над мартом в полный рост
И стих примёрз к листу как Роберт Фрост,
А Лист гудит в ушах почти как Бах,
Слова застыли снегом на губах.
Луны и солнца круглые нули
Всплывают над окружностью земли,
Вселенской лени, впрочем, не тая,
В заоблачные катятся края.
А я молчу и слов не говорю,
Приравниваю зиму к январю,
И вычитая день из белизны,
Решаю уравнение весны.
БЕЛОЕ ВЕЩЕСТВО
Белое вещество укрывает серое вещество,
Разгоняет боль, согревает кровь,
В это время каждое существо
Чувствует божественную любовь,
Ощущает волю или покой,
Счастье, перемешанное в крови,
И смерти нет, и боли нет никакой
В белом море этой большой любви.
Снег укутал улицу и карниз,
Запечатал чёрных следов пунктир,
И навстречу снегу стекая вниз,
Белый пар спускается из квартир.
В ХОЛОДНОЙ ВАННЕ НЕЛЮБВИ
В холодной ванне нелюбви,
Закрывшись пластиковой шторой,
Со всеми бывшими порви,
Чтоб призрак в зеркале, который
Твоим казался двойником,
Горящие потупил очи,
И, не жалея ни о ком,
Ступай один в пустыню ночи.
Считай в груди осколки льдин,
Исполнись воли и терпенья,
И умножай до отупенья –
Одиножды один.
В ТЁПЛЫЕ КРАЯ
И вот, приходит такая вся из себя и говорит:
Я прекрасней всех Беатриче, загадочней всех Маргарит,
Мне нужен коктейль из грёз, салат всех благ, заветных желаний пицца,
И велит не тянуть и с заказом поторопиться,
А у тебя и так уж давно на всё не хватает рук –
Где, например, дело всей твоей жизни, любимая женщина, лучший друг?
И ты берёшь её нежно за талию, ощущая, как её стан упруг,
Поворачиваешь вокруг – на сто восемьдесят
И говоришь: погляди, у нас тут экзистенциальная осень,
И тебе, пташка, пора улетать на юг…
ТРЕТИЙ ВОЗРАСТ ЛЮБВИ
Мучайся бытом, вари разносолы, стирай да шей –
Даром труды – так склоняется над умирающей
Старой кобылой цыган – не наваришь теперь деньжат,
Стопкой журналов прошедшие годы в шкафу лежат.
Было ли в них хоть на йоту такого, чего нельзя
Не сохранить до конца, по наклонной во тьму скользя, –
Запах гвоздики, что смертию смерть поправ,
В том же шкафу среди груды других приправ,
В пряном дурмане, где вянут без света за свет счета,
Копится медленно в банки рассыпанная тщета,
Некто бесплотный скрипит половицами за дверьми,
Не беспокойся напрасно, пойди валидол прими.
Редьки не слаще на запах ментоловый хрен его
Всё, что осталось на память от тела бренного,
Всё, что досталось в итоге на поругание,
Сходства не больше, чем между «Агдамом» и Португалией.
МИНДАЛЬ
Вот лето брошено как платье
Бесшумно на пол,
Вот мы, разжавшие объятья,
И дождь закапал.
И запах пряный из кофеен
(Миндаль, корица),
Мы оглянуться не успеем –
Всё повторится.
Тень пальмы на плече покатом,
И горсть черешни.
Край неба, вытканный закатом,
Горит, безгрешный.
Старик у пирса, встал как идол.
Из летаргии
Я всё как наяву увидел,
Не мы – другие!
Живот под майкой и загаром,
И след от пряжки.
А жизни, прожитой не даром –
На две затяжки.
СТАРОЕ РАДИО
След от радиоточки чуть виден под старой побелкой,
Но отчетливо слышу давно переписанный гимн.
Груда прожитых лет в перспективе мне кажется мелкой,
И как будто не мной пережитых, а кем-то другим.
А знакомый мотив отдается в висках, хоть ты тресни,
Я, наверно, уже не сумею на новый мотив,
Потому что привычка выкидывать слово из песни –
Это словно такси отпускать, так и не заплатив.
Да, мы тоже, бывало, неправильно пели когда-то,
Неумелые пальцы ловили фальшивый аккорд,
Перемешаны в памяти место, и время, и дата,
И слова, за которые я не особенно горд.
Где минуты тянулись, там годы ракетами мчатся,
Не жалею о том, что прошло, не оставив следа,
И в места, куда нам уже впредь не дано возвращаться,
Я и в мыслях давно не мечтаю попасть никогда.
Тополя развернут по традиции клейкие почки,
Птичий хор наберёт как обычно апрельскую мощь,
А я глажу ладонью шрам выдранной радиоточки
На кухонной стене. И никто мне не может помочь.
БОГАРНЕ
Я встаю в 7 утра, одеваюсь, иду за едой,
Улыбаюсь в усы – вот, мол, я человек занятой.
Занятой, да не тем, чем хотелось, тем паче – с утра,
Только голод не тётка, поскольку природа мудра.
Занятой, но занятья мои не искусству сродни,
И в архиве лежат беспонтовые будни одни.
Занятой мельтешеньем, как целый курьерский отдел,
От стрельбы по мишеням до прочих бессмысленных дел.
Занятой подковёрной конкистой мышей, маетой,
И работой не той, чтоб судьбу отделить запятой.
Набросать бы себе план работы на вечность вчерне,
Полстранички, чтоб стало понятно, чем маяться мне.
Приходи ко мне муза, мы станем картошку варить,
О развале союза и прочей фигне говорить.
Мы обсудим родню, поедим и напьёмся вина,
И, быть может, мне цель мироздания станет видна,
Я начну строить дом, или, может, пойду на войну.
Если ты не придёшь никогда – ничего, я пойму.
Я во имя твоё научусь понимать и терпеть,
Мне Васильевский остров как остров Елены теперь,
Может дело моё – это быть, то есть быть одному,
А когда я побуду, приду и тебя обниму,
Я приеду с войны как последний солдат на броне –
Здравствуй, муза моя, Жозефина моя Богарне!
ЗАПИШУ ПАРУ СТРОК
запишу пару строк для потомков, когда
из набрякших небес выпадает вода,
и скребется зелёной тоски паразит
под рубахой, а дождь моросит, моросит.
неизменным оставлю я мир за собой,
дунет ангел дежурный в дырявый гобой,
душу с телом пришедший укладывать врозь,
не жалея, что многое не удалось
с голубыми глазёнками мне – малышу,
и не жаль ничего, ни о чем не прошу,
просто кверху лицом, просто руки по швам,
извините, что не был я ровнею вам,
за мой кукиш в кармане, за медный алтын
равнодушия к вашим желаньям простым,
неумение быть как стакан – под рукой,
нежелание всем отвечать, кто такой,
за ошибки при выборе жен и друзей,
за убогость моей зоологии всей,
я вам тоже не стану за правду пенять,
нам друг друга уже не понять, не понять.
ВСЁ, ЧТО НИ ДЕЛАЕТСЯ – К ЛУЧШЕМУ
Всё течёт, приближаясь к финалу, но не это нас сводит с ума,
По Обводному катят каналу волны нефти, воды и дерьма,
От которых отмоешься вряд ли, упади в них случайно с моста,
Отчего же так жилы набрякли, если нету ещё и полста?
Отчего не выходит светило из-за грязной гряды облаков,
Отчего мне ума не хватило не вступать в профсоюз дураков?
Для чего я так много оставил за спиной неулыбчивых лиц,
Почему я живу против правил в самой мрачной из русских столиц,
Почему доедаю без соли хлеб, намазанный красной икрой,
Сомневаясь при этом, не всё ли мне равно, что зовётся игрой
То, что дадено только однажды и вообще не имеет цены,
Что от холода, скуки и жажды чай с лимоном, стихи и штаны
Не спасают, проверено мною многократно на собственной ше-
Если я так назойливо ною, значит, кошки скребут на душе,
Говорить неприятные вещи – с давних пор мой обычай таков,
Взял историю средних веков я в постель, а проснулся в новейшей,
Сам себя принимая в ряды графоманов различного толка,
Я осваивал роль тамады, но и в ней не прижился надолго,
Для любимый своих и родных не источник веселья и денег,
Я обычно взамен выходных отмечаю всегда понедельник,
Льётся с неба за ворот вода, впору под пол забиться как крыса,
От банальности слов «никогда» и «нигде» мне нигде не укрыться,
Не укрыться от собственных глаз, бритвой шоркая тощую шею,
Сознавая в стотысячный раз, что уже я не похорошею,
Пепелище мальчишеских грёз в этой сырости не разгорится,
И куда бы нас чёрт не занёс, это к лучшему, как говорится,
По прошествии вёсен и лет потускнела восторженность щенья,
Хорошо попросить бы прощенья, хоть у бога, которого нет.
Если жизни закончится нить, с этим я тоже как-нибудь свыкнусь,
Приходите меня хоронить в жёлтый дом за коричневый плинтус.
Виктор Гузенюк. «Персей и Медуза», из книги «Персей».
Литография / литогравюра, 245х180 мм. 2020 г.