Игорь Касько несколько раз писал об авторах «Эмигрантский лиры» как читатель, но сам пока в нашем журнале не публиковался. Срочно устраняем эту несправедливость. К тому же Игорь – поэт талантливый, взгляд и слово его точны. За темой для стихов Игорю далеко идти не надо – его волнует то, что волнует и всех нас. Сегодня это – война, которая совсем недавно казалась невозможной, но… произошла и в той или иной степени задела каждого. В стихах Игоря нет безумия воспевающих смерть или иррационального страха жертвы, но есть понимание войны как абсолютного зла, а ещё есть надежда, что «…погаснет чёрная звезда. / И свет вернётся. Мир воскреснет.».
Дмитрий Легеза
* * * А кровь бежит, как горная река, от сердца до высокого виска и замирает в седине ковыльей. И голос крови вечен и глубок. Я помню всё... И то, что одинок, как ангел, отказавшийся от крыльев. И то, что слово, выросшее из тяжёлых дум, как камень тянет вниз, оно – бездушно, немо, не крылато. Оно лежит на стылом дне реки так глубоко, что тень моей руки едва мелькнёт и вынырнет обратно. Я помню всё. Я помню имена всех рыб и птиц, которые меня, по-человечьи, слушали веками. Я помню крик сосны и скрип весла. Я слышу всех скорбящих голоса и превращаюсь в безымянный камень. А кровь бежит, свой путь земной верша. И даже в камне теплится душа. * * * И невозможность этой синевы небесной, не подверженной земному. И вера в то, что хоть не мы, так вы вернётесь к покосившемуся дому на берегу пылающей реки. На этот свет манящий мотыльки из прошлого уже не успевают. Другие песни ветры распевают в те времена, когда несёт река не кровь, а воду в вышние века. Другие рыбы пенят гладь реки. Другие восседают рыбаки на берегу, что стал пониже ростом. А за рекой, над стареньким погостом всё та же светит робкая звезда. И писк птенца чуть слышен из гнезда. * * * «... ибо женщина и страна это две боевые раны, над горячей воронкой которых ползут туманы...» Светлана Михеева ... а тело твоё закипает воронками ран, что в профиль на женщин оставленных очень похожи, с которыми ты был совсем незнакомым прохожим, а также на контур тобой незахваченных стран. ... а жизнь превращается в слов недосказанных клин, застрявших меж синью небесной и книжной страницей. ... а память о важном врезается в ткань плащаницы, горит не сгорая в огне непогасших лучин и падает в солнце влюблённой потерянной птицей. * * * Во тьме кромешной еле различимый, и, оттого, страшнее и темней, плыл ангел смерти, чёрною личиной пугая стаи утренних теней. Ему навстречу ангел светлолицый, как Божий свет, летел по небесам звенящей легкокрылой чудо-птицей. Блестела предрассветная роса. А между ними, кровию полна, ползла война. ПОЭТАМ Мы все вольны в изнеженном бреду шептать незацелованное слово, когда тайком за край любви ведут нас чудные невесты не Христовы. Мы все больны мечтами напоказ. Мы все исполосованы мечтами, которым дан убийственный наказ «живых не брать!» Не подавись стихами, наш двадцать первый слабоумный век! Мы прилетим, как прошлогодний снег, и люди будут пить сухими ртами построчно похороненых всех нас. * * * Пусть мне не изменяет речь, пульсируя внутри. Господь, с моих поникших плеч печать войны сотри. Сотри с чела морщины дум, что сёстры немоты. В глаза уставшие подуй, как можешь только ты, чтоб я прозрел, увидел свет в конце смертельных дней. Пусть будет мир. А если нет, убей. * * * В каждом бибирево – своя библия. И свой языкатый бог – антивирусный бот. Понастроили башен и нашим, и вашим. Не глядя людям в глаза, по башням вьётся лоза. Люди, не понимая друг друга, орут на всю округу. В глазах у них – пустота. Запечатаны их уста. * * * Во имя отца, ушедшего в мир небесный рыбачить и пить божественный самогон, живут сыновья и дочь, и весёлой песней на речке звенит вода по нему, вдогон... Во имя земного сына, что род продляет, идёт путями, неведомыми тебе, живёшь ты сам, и надежду в тебя вселяет благая вера в силу его побед. Во имя святого духа, что правит словом твоим, как ручкой детской учительская рука, рождается невесомой, летящей, новой рифмованная тобой и богом твоим строка. * * * Из словарей земных наречий мы, души слов взвалив на плечи, как крест обыденный, калечим свой путь стихами. Мы немы вечной тишиною всех тех, кто выведен из строя и, не попав в ряды героев, стоят войсками томов на пыльных полках. Боги стирают их следы с дороги. И мы глухи и босоноги идём над краем. Как листья мёртвых википедий летим к земле, теряем след и под гром аплодисментов меди навек стихаем. ЦИКЛ «МАНТРЫ» МАНТРА О ПОЭТАХ каждую осень рожают поэтов марии только не все выживают в раю от тоски каждой весной расцветают у них киммери'и вечные травы и слов вековых лепестки поле синеет в июле под сенью волошек [1] в августе крым словно чайка призывно поёт а в сентябре по ночам к ним приходит волошин и в коктебель по небесным ухабам ведёт если поэт не бывал никогда в коктебеле точит его непонятная грешная грусть осенью птицы на юг выживать улетели ну а поэты бубнят и твердят наизусть странную мантру про край васильковых холмов и на вопрос ты готов отвечают готов МАНТРА О СМЕРТИ в накрахмаленной тишине выцветают слова и мысли если вспомнишь вдруг обо мне обойди на ружейный выстрел я опасен как свет звезды что упала на дно колодца темнотой ключевой воды наполняется снова солнце и уходит куда-то в высь где тебя не бывало сроду там сидит золотая рысь и глядит в золотую воду в тех местах бесконечен свет горизонта прозрачна линия бойся света воровка смерть обходи меня обходи меня МАНТРА О ВОЙНЕ И СВОБОДЕ без имени без племени и роду шёл на войну а встретил там свободу её волок конвой из мёртвых душ цвели над нами выстрелы катюш и лестница из трупов прямо в небо ступенька за ступенькою вела роман давид борис за ними глеб а выше закружилась голова я отступил за линию комфорта и тут же смерш приставил автомат к спине а в брюхе ухнула аорта здесь отступать назад смертельно брат шумел камыш деревья ветром гнуло свобода на завалинке уснула ей мнился сон о мире без войны сиял на небе ясный лик луны и ночь была прекрасная как рай и мы стояли насмерть веря в май МАНТРА О ЛЮБВИ любовь шпион любовь разведчик ас что ищет нас не для отвода глаз всерьёз надолго может навека она дзержинский поиска чэка времён фейсбука майла инстаграмма любовь отец и брат сестра и мама любовь война и мир в одном флаконе любовь covid жестокий аль капоне который метит в сердце и рука не дрогнет у бесстрашного стрелка любовь ловец и тел и наших душ разбойник страстный бельмондо картуш никто не знает где когда и как настигнет пуля дура и дурак пойдёт по жизни излучая свет а нет так нет МАНТРА ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ если вдруг закончится мой завод и слова утратят и смысл и силу не шагну как зомби чумной за борт от тоски лубочной невыносимой если вдруг устану судьбу смешить и пойму что криво пишу убого стану просто ровно дышать и жить не прося другого себе у Бога * * * Дом наш всегда стоял на высоком холме: жил, разговаривал с солнцем... А потом онемел. И мы онемели вместе с поникшим домом. И мы пошли вниз за утерянным нашим словом. Мы спустились несмело с солнечного холма. А внизу нас ждала витийствующая тьма. И бежало по желудочкам её и предсердиям, вместо жизни – лишь предчувствие смерти. Но слово подлинное даже внизу пернато. Вынырнет из тьмы и полетит. Не сейчас, так когда-то. * * * Прощальное осеннее тепло по дереву раздетому стекло в расхристанную землю. И руки обнимающей зимы так близко, так смертельно холодны. Я им не внемлю. Я кутаюсь в озябшее пальто. И погружаюсь, как Жак-Ив Кусто, в потерянное лето. Оно внутри меня живёт-плывёт от осени к весне который год и называет ласково поэтом. * * * Мы молимся и спрашиваем: «Отче, когда замироточат образа?». Людские слёзы кончились и мочи терпеть всё меньше. Глядя нам в глаза наш Бог в ответ молчит глаголы света и нас ведёт по сумрачным местам. Вокруг сплошной краст панк и хэви металл [2] И неба непролившийся металл застыл над нами серыми снегами. Мы ждём рассвета, веря в луч зари. Замёрзли в небе птицы оригами и светятся прекрасным изнутри. Мы молимся и спрашиваем: «Боже, когда сойдёт короста февраля?» Наш Поводырь всё собранней и строже. Наш Назарет до пепла уничтожен. И всё быстрее крутится Земля. * * * Не спиться, не сойти с ума от новостей, что смерти горше и ядовитей, чем сурьма. А дальше – больше... Не спится. Ночью тяжело не думать о любви и смерти. Лежишь ни мёртвый ни живой. Луна не светит, а только смешивает свет с непроницаемым небесным. Всё замерло. И лишь рассвет разбудит всех негромкой песней, нам станет легче. И тогда погаснет чёрная звезда. И свет вернётся. Мир воскреснет. * * * Яблоко-призрак [3] висит на ветке, мерно качаясь и вторя ветру. Снег заметает скамьи в беседке, кверху взбираясь по миллиметру. Сад мой сегодня похож на призрак сада, что в белой пустыне канул. Через дорогу в кипенных ризах сосны морозу поют осанну. Яблони соснам совсем не сёстры. Яблони знобко ветвями машут. В студне небесном застыли звёзды. Льдинка-луна всё мертвей и краше. ... Лишь огонёк сигареты брезжит, дарит крупицу тепла и света, и освещает лицо поэта, выжившего из надежды. * * * Привыкнувший к терновому венцу, ни городу ни веку не к лицу я, сделанный по дедовским лекалам, за поздние дары благодарю судьбу и не горюю, что горю чуть приглушённо, скромно, вполнакала.
[1] Васильков (прим. авт.).
[2] Муз. направления, отличающиеся мрачным, громким звучанием (прим.авт.).
[3] Ледяная оболочка, образовавшаяся после дождя c морозом, когда сгнившее яблоко из неё вытекло (прим. авт.).