Вячеславу Попову повезло учиться в знаменитом Тартуском унверситете, слушать лекции многих великих, включая Ю.М. Лотмана. Но стихи Вячеслава чужды занудной «филологичности», они кратки, емки и нескучны. Из «филологичности» тут разве что герои, знаменитые литераторы, да (оммаж ЮМЛ) – «обман читательского ожидания» – резкий поворот, парадокс, афоризм, который хочется взять в качестве эпиграфа («Любая смерть к лицу поэтам, живой поэт всегда смешон»). Любители и ценители Мандельштама, Блока, ОБЭРИУтов, а то и Евтушенко («инженер-поверитель Ионов» и «инженер-гидростроитель Карцев») несомненно полюбят и оценят стихи Вячеслава.
Дмитрий Легеза
СЕРГЕЙ АЛЕКСЕЕВИЧ Что было с Сережей Карениным в семнадцатом, скажем, году? Сидел ли в правительстве временном? Торчал ли в военном аду? Был малоизвестным художником? Монашествовал, может быть? Конечно, не стал он безбожником. Конечно, старался любить. 2021 ОКТЯБРЬ упаковка пенталгина двадцать зерен два стручка мне сегодня снилась глина небо в окнах губчека босиком по перепонкам луж затянутых ледком я за барышней с ребёнком шёл бессмысленным телком кто нас вёл за что нас взяли мне не вспомнить хоть убей помню только на вокзале стаю серых голубей керосиновая сажа треугольная печать рожей в кожу саквояжа так и буду я мычать КОНАРМИЯ. 1982 Жгли, насиловали, грабили, убивали, как сквозь сон... Ничего не знал о Бабеле, и, конечно, потрясён. Что за влага выгибается из-под этих низких век? Странно Бабель улыбается... Что он был за человек? СМЕРТЬ ПОЭТА У Блока пепельные губы, у Блока в инее зрачки, одет в громаду жуткой шубы, убит сотрудником Чеки, убит вслепую, беспричинно, трусливым выстрелом в упор (шел от подруги смерть-мужчина, от коньяка и кокаина был слишком гулок тёмный двор). Лежит на мартовском сугробе поэт, не найденный пока, – о, как горбат чеканный профиль заломленного кадыка! Потусторонним серым светом поэт сквозь время освещён... Любая смерть к лицу поэтам, живой поэт всегда смешон. В ИНДИЮ Плывёт громада многопалубная. В одной из люксовых кают – носатенькая Анна Павлова, в постель ей кофе подают. Какие тонкие, бамбуковые, сухие пальцы, как бледна... Моя вина: своими буквами задел хрустальный гробик сна. ВКУС Большевик утонченный Чичерин. Отставной, между прочим, нарком. Рот его некрасиво ощерен суховатым таким тенорком. Он поёт, сам себе подпевает. Он в домашнюю куртку одет. Добивает его, допивает многолетних болезней букет. Только Моцарт во рту заменяет власти вкус, вкус любви, вкус вина... Третий день большевик поминает брата – Мишеньку Кузмина. СБОРЫ.1932 заболоцкий румяным здоровым на военные сборы попал в летнем лагере под могилёвом в цель стрелял и окопы копал конспектировал всё аккуратно ставил скобки слова сокращал выражался предельно квадратно с аппетитом паёк поглощал дисциплины легка несвобода высока синева небосвода восхитителен аэроплан заболоцкий н.а. замкомзвода безупречно здоров и румян УЛИТИНА МОЛИТВА Улита сено косила, Улита бога просила: «Господи боже мой, пусть он придёт домой! Убогий, кривой, хромой, лишь бы пришёл живой...» Трава всё выше да гуще, Улита молится пуще – машет косой как может, бога зубами гложет, нудит его, тревожит, чтобы её солдат снова пришёл назад, как три года назад. Ей бы воды напиться, да всё коса не тупится, пот выедает очи, а отдохнуть нет мочи: кажется, остановится – сердце вконец изноется. Дошла до межи Улита, глядит – на меже улитка, рожками пошевеливает, лижет стрелку щавелевую, тащит на высь крутую скудельку свою витую. Одолела Улиту жалость, аж сердце под горлом сжалось: так-то вот с никакою пользой мягким брюхом по жизни ползай, а нагрянет беда с косой да придавит пятой босой – и останется мокро место, да и то ещё неизвестно. Говорит ей тогда Улита: «Как жива ты ещё, не убита? Прячь безмозглую горе-тушку в свою утлую черепушку: я тебя сохраню, спасу, в место лучшее отнесу». А улитка уже не дышит и земли под собой не слышит, в темноту себя утянула и сама в себе утонула, напустила стеклянной жижицы, лежит на боку, не движется. Наклонилась Улита к тезке, на ладонь положила бережно и пошла по меже-полоске, и дошла до самого берега речки тихой, водицы тёмной, узкой лентой в траву вплетённой. Стала землю копать Улита, чует вдруг – отошла молитва: всё, что билось в ней и кричало, позабылося, замолчало. «Ох, улитка моя, ты, улитушка, заповедная моя ты молитвушка, глубоко тебя зароню, ото всех тебя схороню. Знаю – матерь-земля сырая ближе дома и слаще рая». ДОМ ОТДЫХА там над рекой дом отдыха шестиколонный портик советская символика его совсем не портит как храм он возвышается кругом снега по пояс тулуп и шапка заячья торопятся на поезд скрипят казенно валенки и пар у рта клубится все ухажеры валькины завхозы и убийцы ИНЖЕНЕР Инженер-поверитель Ионов. Человек непонятный, иной. Бакелитовых двух телефонов собеседник с прямою спиной. Трубку сняв и приняв стойку «смирно», мелким бисером пота блестя, отвечает чеканно-пунктирно, сверхотчетливо, но не частя. И опять упираются локти в стол, накрытый куском оргстекла, и распахнуты настежь в полёте лучших наших гимнасток тела. СИНЯК И СИНИЦА Пьянчужка печенюшку на лавочке клюёт и слушает пичужку, которая поёт. Глаза его тенисты, и пальцы так тонки – ему бы в пианисты, а вышел в синяки. Но вовсе он не синий, он жёлт, как желатин... Боль всё невыносимей, а он как перст один живёт на Хорошевке десятый год уже в занюханной хрущёвке на первом этаже. Он был нормальным, вроде, хотя и не блистал – работал на заводе, чуть мастером не стал. Женился на красотке, развёлся через год. С тех пор женат на водке без видов на развод. Он пил – не торопился, когда ж назрел вопрос о пенсии, схватился за печень: бля-а... цирроз... Давно в могиле мама, сестра живёт в Баку, чтит пять столпов ислама, он – здесь, с ежом в боку... От боли весь кривится, держась за бок рукой, и думает: «Синица, а сини никакой – желта и черновата а вовсе не синя, ни в чём не виновата, похожа на меня: я пил, синица пела, я жил, она жила, а вот и улетела, а вот и жизнь прошла». ЖИВЁМ в посёлке городского типа с названьем ласковым Ласково живём опасливо и тихо читаем очерки Пескова в заброшенной библиотеке в подшивках ветхих «Комсомолки» живём одни как в прошлом веке живём как Лыковы и волки МОРОЗНОЕ за ломкий край зимы счастливой с ракушками морозных слез от слов любви неприхотливой и горьких папирос в тяжёлой шубе в тесной шапке кренясь безвольно как во сне на карусельной плыть лошадке с ножом в спине КОНТАКТ планета есть зовётся раем мы к вам оттуда умираем ИВАН-ЧАЙ раз выпала вам эта ночь невзначай смотрите как зябко качается цветущий вовсю иван-чай иван-чай так ярок что впору отчаяться был утром пунцовым был розовым днём а в сумерках стал фиолетовым вы прожили лето не вспомнив о нём и жизни хватило на лето вам АНГЕЛ С ВЕСЛОМ ангел в лодочке плывёт на корме с веслом слово тайное поёт ставшее числом слово страшное летит над пространством вод превращается в петит вот и нет его