В начале XX века русские поэты стали чаще бывать во Франции. Путешествовать тогда было намного проще, чем сейчас. Появившиеся в России журналы «Мир искусства», затем «Весы» и «Аполлон» живо интересовались тем, что происходит за рубежом – прежде всего, конечно, в обожаемой ими Франции. Серебряный век русской поэзии едва ли не полностью «выпорхнул» из недр французской литературы, в которой тоже был свой «серебряный» век «поэтов-парнасцев» и «проклятых поэтов». Этот век – от Виктора Гюго и Теофиля Готье до Анри де Ренье, длился почти столетие и не уступал количественно и качественно своему русскому собрату. Имена французских классиков XIX века всегда на слуху; отмечу лишь тех, кто незаслуженно, на мой взгляд, находится в тени Бодлера, Верлена, Рембо и Малларме. Это, прежде всего, Жерар де Нерваль, Барбе д`Оревильи, Вилье де Лиль-Адан и Анри де Ренье. Все они одинаково успешно писали и стихи, и прозу, что было для них так же естественно, как дышать.
Невзирая на то, что русская интеллигенция могла читать французскую поэзию в оригинале, в начале ХХ-го века появляется много книг французских авторов в русских переводах. Так, Николай Гумилёв перевёл на русский язык знаменитую книгу Теофиля Готье «Эмали и камеи». Максимилиан Волошин переводил и публиковал произведения Анри де Ренье и Вилье де Лиль-Адана. Он также активно пропагандировал творчество этих французских писателей. Известно, что книгу Ренье «Встречи господина де Брео» Волошин дал почитать юной Марине Цветаевой. Ренье на душу Марине не лёг, зато она зачитывалась героическими драмами Эдмона Ростана. Цветаева смотрела на сцене ростановские спектакли парижского театра Комеди Франсез, где в главной роли выступала неподражаемая Сара Бернар. Надо полагать, французы тоже были заинтересованы в культурных обменах с Россией. Огромный вклад в переводы французских авторов также внесли выдающиеся деятели Серебряного века Михаил Кузмин и Фёдор Сологуб.
Огюст де Вилье де Лиль-Адан, которого называли «французским Эдгаром По», прославился своими «Жестокими рассказами», которые, невзирая на название, трудно записать в триллеры. Впрочем, век был постромантический, и произведения, построенные на психологии, с элементами криминала, воспринимались как не совсем «съедобное» чтиво. Вспомните, самого Достоевского современники в лице Н.К. Михайловского прозвали «жестоким талантом». На самом деле Вилье де Лиль-Адан – мастер самой что ни на есть изысканной речи, и читать его – одно удовольствие, особенно когда он пишет о любви. Не случайно на знаменитых вторниках Стефана Малларме в отсутствие хозяина право вести литературный салон было делегировано именно Вилье де Лиль-Адану. Солировать в салоне Малларме – это ли не признание значимости Вилье для французской литературы? Вот что сказал о нём сам Малларме: «Гений! Мы воспринимали его именно так. В том трогательном конклаве, где собирается молодежь каждого нового поколения, чтобы по едва заметным приметам святости выбрать своего апостола, его присутствие ощутили сразу же и испытали общее волнение».
Вилье де Лиль-Адан, как новеллист, отдавал предпочтение странным и редким историям с нетривиальным или даже парадоксальным концом. Его рассказы необычны, как дети индиго. Этот незаурядный человек хотел поведать нам об исключительном. О том, что созвучно струнам его души. Собственно, «жестокость» рассказов Вилье заключается, пожалуй, в настойчивом игнорировании автором хэппи-энда. Но фатализм концовок с лихвой уравновешен у Вилье мастерством поэтической речи.
Исследователи то и дело норовят втиснуть Вилье де Лиль-Адана в некие рамки, сетуя, что он, романтик до мозга костей, «опоздал родиться». На самом деле, наследие Вилье чрезвычайно разнообразно как жанрово, так и стилистически. Он и мистик, и научный фантаст, и пламенный католик, и едкий сатирик, и «готический» новеллист. И этот человек, который был настоящим графом, умудрялся зарабатывать себе на пропитание литературной работой. Так справедливо ли записывать его в «неудачники»? А кто же тогда «удачник»? Всем «проклятым» поэтам было нелегко. Тем не менее, они состоялись как писатели. А Вилье, по приведённому выше отзыву Малларме, был ни много ни мало «апостолом целого литературного поколения»!
Надо сказать, 70-е годы позапрошлого века были во Франции настоящей «плавильней» различных художественных направлений. Наиболее значительными из них были декадентство, неоклассицизм, импрессионизм и символизм. Мы называем Вилье поэтом, хотя писал он преимущественно новеллы, романы и пьесы. Мне кажется, прозу может писать только человек, постоянно пребывающий «в жизни», знающий её частные подробности, часто неинтересные поэзии. Иными словами, человек, которому «внешняя» жизнь так же любопытна, как и внутренняя. Всей французской литературе, в той или иной степени, присущи галантность и изыск. Но даже на фоне пленительной плавности французского повествования новеллы Вилье де Лиль-Адана выделяются высочайшей культурой речи. Галантный век закончился, но галантность в литературе не исчезла. В середине XIX века галантность Вилье зачастую носит откровенно антибуржуазный оттенок; это протест романтиков против засилья дельцов. Только сравнительно недавно и сугубо поэтические тексты Вилье де Лиль-Адана стали достоянием российского читателя. В частности, в книге «Проклятые поэты», составленной знаменитым переводчиком и поэтом Евгением Витковским, стихотворное наследие Вилье представлено необычайно широко.
Так пой поэт, дерзай!.. пока не взяли годы Всё то, что у тебя от Бога и природы…
Имя Вилье, благодаря его участию в Парижской Коммуне, никогда не было у нас под запретом и даже пропагандировалось в академических изданиях. Мне посчастливилось приобрести в советских букинистических магазинах его дореволюционные издания. Какое это было наслаждение – читать произведения Вилье, с ятями, с алфавитом, ещё не обезображенным советскими языковыми реформами! Вилье был лично знаком с Бодлером и Вагнером, у которых многому научился. Но есть у него и мистическая связь с Жераром де Нервалем, особенно с последними рассказами Нерваля, в которых состояние героя погранично между здравым смыслом и сумасшествием. Таких людей называют «визионерами». Меня потряс до глубины души рассказ Вилье «Вера». Де Лиль-Адан, вечный «холостяк», создал гимн любви, над которой не властна даже смерть. А рассказ «Тонкость чувств» показал, что такое истинный аристократизм – когда важен не столько титул, сколько дух. Вилье де Лиль-Адан нёс в себе поэзию духовного аристократизма.
Вот что пишет о Вилье Реми де Гурмон: «Будучи существом необычайно сложным, Вилье естественно должен был вызвать самые противоречивые о себе суждения. Он совмещал в себе все. Это был новый Гёте, если и менее сознательный, менее совершенный, то зато более резкий и извилистый, более таинственный, более человечный, более нам близкий. Он всегда среди нас, он в нас самих. Он увлекает своим творчеством, своим влиянием, которому с радостью поддались наиболее талантливые из современных писателей и артистов. Это объясняется тем, что Вилье открыл двери в потусторонний мир, захлопнутые с треском (и – помните – с каким!), и через эти двери целое поколение ринулось к бесконечному».
Наверное, «проклятые» французские поэты никогда бы не были у нас так хорошо поняты и приняты, если бы не «влюблённость» в них Максимилиана Волошина. Трудно переоценить его вклад в популяризацию французской поэзии конца XIX века. Он писал о ней статьи, переводил на русский язык, печатал в «Весах» и «Аполлоне», рассказывал о французских поэтах неофитам, вроде юной Марины Цветаевой. Интерес к французской поэзии, безусловно, повлиял и на его собственное творчество. И одной из самых пламенных «любовей» Макса был граф Вилье де Лиль-Адан, драму которого «Аксель» он перевёл на русский язык. Не случайно знаменитая книга Волошина «Лики творчества» открывается большой статьёй о творчестве Вилье де Лиль-Адана «Апофеоз мечты».
Восхищаясь творчеством Вилье, однажды я написал стихотворение – разговор с французским поэтом, как со своим близким другом, невзирая на разницу во времени, несмотря на жизнь в разных странах и далёких друг от друга эпохах.
Поэту тёмный жребий дан, Огюст Вилье де Лиль-Адан. Вдруг шквал – и рвётся на дыбы Корабль мятущейся судьбы. И – ни души за сотни лье, Мой бедный друг Огюст Вилье. А в Греции... свободен трон. Только зачем поэту он? Не лучше ль клясться на крови – И пасть от пули нелюбви? Всё пишешь «в стол» – а ящик пуст! И лишь молва летит из уст. И радостью томится грусть, Мой бедный друг Вилье Огюст.
Этим стихотворением мне и хотелось бы завершить свою статью.