Некоторые стихи с 2022 по 2025

Стихи Дарьи Христовской музыкально-гинотизирующие подобно бубну шамана, с идеальным ритмом без единого сбоя. Да, они затягивают, но это не просто камлания, тут кроме ритма есть ещё и глубочайший смысл, богатая лексика, множество аллюзий – настоящее удовольствие для пытливого читателя.

Дмитрий Легеза

* * *

усни, усни, устал, усни, усни,
сегодня ты играл этюды черни,
поскольку кто этюды не играет,
тот станет чернь и вечно будет дворник,
а кто играет, сидя на шестом
и третьем томе БСЭ, тот будет
не дворник и всю жизнь играть этюды.
вот вырастем и примемся сидеть
на древних мифах древнего египта –
они потоньше, чем два тома БСЭ.
усни, усни под колыханье штор,
под шорох за стеной, под шёпот шины,
под медленные полосы от фар
ночных автомобилей в темноте,
где все они толпятся у кровати,
и шепчутся, и смотрят на тебя:
который солнце, сокол и змея,
и Тот, который павиан и ибис,
и тот, который с головой собаки –
и тот, который найден в камыше,
другому малышу из камышовых
найдёнышей тихонько говорит:
меня нашли когда шумел камыш,
большой, доисторический и древний.
тебя найдут в таком же камыше,
поменьше и поплоше, ну так что же,
ну так и ты не бог, а лишь пророк,
вот ты пророк, а мог бы быть и дворник,
не всем же одинаковый камыш.


НА ЕЁ ЦВЕТЕНИЕ

ни разу не застал её цветущей,
но спелый плодик пахнет райской кущей,
а завязь ядовита, –

у ветки узловатые коленца.
смоковница – цветок переселенца
на родину Давида.

в бутылочное горлышко горлянки
слетайтесь, оски, дурочки, смуглянки,
беспечная породка.

...видение терзает духовидца:
смоковница ещё отроковица
и убрана девичьими цветами
до подбородка.


* * *

расхристанная, с белым кушаком,
весëлая, нелепая, прямая,
стоит алëнка посреди двора
и руки прячет в каждые карманы.
в пакете полбутылки коньяка,
высокая, как жердь из ивняка,
икона новгородского извода.
ты скажешь ей: алëна, это жесть, –
а кто она –
внутри у ней не жердь,
внутри у ней жеода.
смешливая, стоит среди двора,
лучистая, сама как детвора,
нелепая, одетая цветисто, –
разрежь её, стамеской расколи, –
внутри у ней полынь и журавли
и пальцы аметиста.
кто след копытца выпьет до конца,
тому не жизнь – проклятие, продлёнка,
не пей с лица, не пей с лица, Алёнка,
кем станешь, если будешь пить с лица.
а всё ж она счастливее чем ты.
смотри, её фаюмские черты
как будто бы изваяны из воска.
увидешь – не забудешь: не манит,
но тронешь, понадеешься: гранит,
а колупни её – ан нет, извёстка.


* * *

от Тифлиса до Невинномысска
не сказать чтоб было очень близко,
только странным образом близка
речь её, и облик умилённый.
прилечу и выйду, окрылённый,
до зелёной туфельки еённой,
до её невинного мыска.

ножка стёрта, и наклеен пластырь.
говорим неспешные слова.

колесом по кругу водит пастырь
агнца и льва.


* * *

Облюбовала угловой диванчик.
Такая шейка, будто одуванчик.
Такая ножка – что тебе Китай.

Такие ручки с чистыми ногтями
(следят за мировыми новостями –
что новости? не надо, не читай!)

Вороны за окном смеются, дуры,
Косятся на витринное стекло.
Не девка, а музей миниатюры.
И за окном и сыро, и светло.


* * *

Сороки в город занесли бумажки,
и голубые фантики, и крышки
из золотой фольги, и, наконец,
немецкие и финские окурки.

Сходи на бровку, попугать сорок;
сорокам всё равно тебя не страшно.
Дойди до набережной; выпей лимонада;
а кстати можно в оружейной башне,
в музее посмотреть на трёхлинейку.

Июньский ливень затопил ливнёвку,
и много грязи вынесло на двор
и тут же, тем же ливнем, снова смыло.
И продавщица в магазине ткани
всё напевает «...яблони и груши»,
и сто сорок на яблонях сидят.

Как нам придумать лето с кондачка,
отматывая бязи на линейку,
на школьную метровую линейку,
и мелом отмечая метр сорок
на фартук и на два воротничка.


АПРЕЛЬСКАЯ ГРОЗА

странный оползень или облако, съевшее линию горизонта;
на фоне громады леса борщевик не крупней укропа.
на пейзаж надвигается арьергард грозового фронта;
тощее стадо спасается от будущего потопа.

крошечный пастырь застыл как перст, голова седая;
крошечная собака застыла рядом, как на картинке.
я поднимаюсь на холм, как будто бы ожидая,
что вода и вправду подымется и захлестнёт ботинки.

судя по яндексу, ливанёт и в Брянске, и в Конотопе;
первые молнии над равниной загарцевали.
последние клочья ржавого снега не устоят в потопе,
а мы и хотели бы смыться, но нет, едва ли.


* * *

как добывали весну моложские сицкари –
а как резали ложки:
снимали стружку,
во льду надышали лунку,
дули в тонкую льдинку,
топили по капле,
вырезали круглое солнце
и луну с поволокой.

летающая корабль,
полóн половодья.
липовое кружево,
жернова́ живого.
не надо нам хлебушка,
а подай нам небушка:
вёдра сперва,
потом дождевого.


* * *

Вот красный и зелёный: новый цвет
отчаянья – уже не рождества,
уже не цирка: красный и зелёный –
обрядовой рябины в сентябре
и красной меди с прозеленью: окись;
ярящаяся, огненная ярь;
томительная, желчная медянка;
и что ты скажешь мне, Йоганнес Иттен,
об этом сочетании цветов?
Вот красный и зелёный: это ржа
грызёт железо; это рожь
в закатном солнце мирно колосится,
и в мирных зёрнах дремлет спорынья.
Вот звук кимвал, и даже самый звук
сквозь медь почти насквозь проела окись.
Где, зрячий, ты ещё услышишь жизнь?
Нигде, нигде, а только в меди мёртвых.


* * *

Запрет есть движитель простой
и привлекательной науки.
Мне было восемь лет. Толстой
в мои подставленные руки
упал зелёным кирпичом.

Играло солнце на пылинках,
и луч в сияющих чаинках
дрожал как радиоволна.
Салоны это ни о чем.
Конечно, из «войны и мира»
мне больше нравилась война.

Ах как мне нравилась война.
Её блестящие кокарды.
О, эти контурные карты!
Кто их не любит, докажи!

(но что такое штык-ножи?)

Ах как мне нравилась война.
Она была ненастоящей.
Штрихуй недрогнувшей рукой!

И сам ты был ненастоящий –
теперь-то, в темноте смердящей,
теперь – какой?


ГРАЖДАНСКАЯ ЛИРИКА

как в этой полосе
скудны её дары!
на дне её, где ил
и редкие кувшинки,
бьёт серебристый ключ.
где лиственный опад,
кислица, костяника,
где самый сон сырой
и пахнет как грибница.
и выше, где луга
покрыло половодьем,
где главная трава
зелёная осока,
где нет названья сну
и самой мелкой травке.
обочины её
ничем не хороши
помимо ковыля
и дягиля пустого,

зато крапивы хватит
на сорок тысяч братьев.