Обзор зимних номеров литературных журналов мы начинаем с декабря 2024 года. И первой идёт публикация Евгения Минина «Хотелось, чтоб это случилось когда-то» в журнале «Дети Ра» (№6, 2024). Четыре стихотворения объединены одной интонацией, так свойственной поэтическому характеру автора – шутливо-трагической, когда самая важная, глубокая мысль прячется во внешний, совсем непринужденный контур несложной формы: «Разве можно жить с теми, / для кого твоя радость – / горе?».
Разве можно жить с теми, для кого твое горе – радость?
Известно и понятно, что стихи Евгения Минина вовсе не для детей. И его шутливый, «полудетский» идиостиль снова и снова предоставляет читателю возможность осознать трагизм происходящих вовне событий. Особенно наглядно это воспроизводится в стихотворении с соответствующим названием «Хотелка».
Хотелось, чтоб это случилось когда-то, В тысячелетии, может быть, пятом: Не стало заборов, границ и оградок, И климат земной привели бы в порядок. Общаться в стихах наступил бы обычай, Язык изучили кошачий и птичий, Чтоб счастье у каждого жило под кровом, А слово «война» стала матерным словом.
В декабрьском номере журнала «Знамя» (№12, 2024) опубликовано стихотворение «Аскольд» настоящего мастера лироэпической трагедии Алексея Зараховича, умеющего в одной небольшой картине соединить метафизическую иносказательность и абсурдность бытия, страшную и некричащую, даже негромкую, ужасающую горечь показанного им момента.
На миг всего, что тут же приумножен Шероховатостью речной, похожа Любая видимость, как воздух и вода – Попеременно сыплют отраженья Друг другу, так идёт двойное время В сгоревшие над речкой города …Сопит, вовтузится предутренняя мгла, Скрипят ступени, близкий всхлип весла Однодеревки, ищущей притыку Всё здесь, все – здесь, а если где ошибка - Не в слове, но подробностях числа Так за ночь помертвевшая зола Вдруг обнаружит искорку, другую… И что гадать, кто будет одесную Из малых сих, сгорающих дотла Кто здесь Аскольд, кто Дир, кто может быть Не узнан навсегда, и так забыт Совсем-совсем, чтоб заново родиться …Идёт священник: Батюшка, скажи А правда ли за гробом сразу жизнь И если да, то сколько будет длиться?
По удивительному совпадению эту тему как будто продолжают, очень ей созвучны стихи Бориса Херсонского, опубликованные в журнале «Интерпоэзия» (№4, 2024).
Эта церквушка – Дом Бога, но и живущих в округе, где все знают друг друга и знают всё друг о друге. Знают все факты. Знают все сплетни и слухи. Дух Святой обитает в церквушке. В округе – нечистые духи. Но и нечистый дух – нижняя челюсть корытом – может в ночь Рождества добела быть отмытым.
Погруженный в бездну и темноту внешний мир трагичен и жесток, «вместо пения ангелов мы слышали гвалт вороний», но при этом Борис Херсонский умеет передать еле уловимый блик далекого света, или просто живую, человеческую, скорее какую-то «человечную» надежду на него: «О, сколько преображенных, на вчерашних себя не похожих! / Вслед за следами копыт – оттиски маленьких ножек. / А потом и следы исчезают. Видно, духи к небу взлетели. / В эту ночь у них получилось. А они и раньше хотели». В заключение подборки идут два послания Иосифу Бродскому, написанные с достаточным многолетним разрывом, но их тема и вопрос, конечно же, очень актуальны.
Семь стихотворений Марины Эскиной под заголовком «Новые стихи» в журнале «Интерпоэзия» (№4, 2024) объединены темой катастрофы и войны, но решается она у поэта с помощью бытового контекста и образа.
Я в лифт вхожу, чтобы ехать домой, домой, но на каждой кнопке надпись – война, война, из лифта не выйти, дверь заперта за мной, заклинило, и судьба моя решена. На выбор любой этаж в огне, под огнем, понятно, что я уже часть этой смерти, смертей, и жизни не жаль, зачем мы еще живем, когда мы не в силах даже спасти детей.
Это стихотворение называется «Сон». В следующем – продолжение: «Не знаю сколько еще это будет длиться, / не могу оторваться, смотрю в их детские лица, / кажется, если перестать смотреть, / их снова настигнет смерть. / Октябрь, под окном вовсю багровеют кусты, / вчера в них были только отблески огненной красоты, / сегодня в их горении дух иной: / каждый куст – купина, ведущая в бой». Интересно, что всё больше в поэзии находит своё решение концепт «свет», можно сказать, что он становится общим, но проходящим, конечно, через призму индивидуального восприятия. У Марины Эскиной он «ханукальный».
Пусть будут правы мишура серебряная, золотая, шары сверкающие, ханукальный свет, но дырявую память горе отлично латает, горю забвенья нет.
Стихи Янислава Вольфсона в «Новом Журнале» (№317, 2024) удивляют своеобразной образностью, оригинальной аналогией. Например, в самом первом стихотворении «Проигрыватель» вот как поэт видит и передает увиденное:
заканчивается пластинка и звук вдыхается и выдыхается так тихо как «у» в соприкасании двух рук игла сползает как в воронку торнадо ли тюремной раковины слив непойманная как воровка в толпе в водовороте слабых сих шумов и от нее бежит пластинка и скорость всё быстрей и как писклявый лилипут в чужих ботинках нашептывает прейскурант скорбей
Всё это приводит его к такому заключению: «пока душа на дне каньона / и не замрет от истощенья сил / и не взлетит невидимой рукой влекома / в космический иерусалим». Своеобразны у поэта и названия, например «Полностью приснившиеся стихи». Или вот такая событийная фиксация: «сына / мыслями / разбудил», «из дому выгнал пианый сын / он пианист», «вот три резинки у меня / смотрю на это среди бела дня / я еврей».
Большая подборка Каринэ Арутюновой «Прощание с Кабуром» в «Новом Журнале» (№317, 2024) полностью посвящена теме изгнания, войны, террора и насилия. Поэт говорит: «Мне страшно оказаться меж стен, / Которые не защитят».
Эта летняя ночь, Эта нежная августовская Ночь Вновь стала ночью убийства.
Стихи насыщены и узнаваемой деталью, сопряженной с эмоциональным переживанием, для поэта очень важно передать границу, образный контраст – до трагического события и после него. Как поясняется в публикации, к примеру, «Сукко́т или Праздник кущей, также Праздник собирания плодов – один из основных танахических еврейских праздников, начинается 15-го числа месяца тишрей (осенью) и продолжается семь дней. Речь идет о первых жертвах 7 октября 2023 года: по дороге на Мёртвое море террористами был расстрелян экскурсионный автобус с пенсионерами».
В стихотворении «Тяжесть рек уносят облака» – строка из стихотворения Ури Цви Гринберга – такая граница воплощается и в пределах архетипического «свой/чужой».
Пусть темно и безвидно, а все же – свои. Погорельцы, подайте, впустите в дом. Мы полати застелем душным ковром, Коричневым ворсом забьем небосвод. Там, вдали, одинокой звезды послед. За лесом бежит чужая река, В ней вода тяжела, в ней плывут облака
Стихи Марины Гершенович, опубликованные в «Новом Журнале» (№317, 2024) начинаются и заканчиваются точно сформулированным смысловым зерном, словно это некое резюме. Такая сжатая и точная трактовка идеи и образа является сильной стороной её поэтического характера и одаренности. Зачин в первом стихотворении «Блаженная»:
Смилуйся, Боже, над дурой своей. Каждый прохожий печётся о ней. Каждый желает ей только добра. Столько добра, что спасаться пора
Его концовка: «Так и случается малое чудо: / ткань, что с лица как рядно узловата, / вся-то с изнанки из шелка и злата». В стихотворении «Солярис» поэт обращается к читателю: «Помимо сводок мысли есть и сны. / Я знаю, вы о многом умолчали. / Но дайте мне минуту тишины – / не о себе сказать, но о печали». Очень интересно и такое откровение: «Я вижу мир за рамой и стеною / глазами кошки, что жила со мною, / которую избавил от преград / предписанный врачом наркоз и яд». Ну и о самом страшном, о войне:
Война страшна со всех сторон, как ни гляди сквозь пальцы, и с аверса, и с реверса, и даже по ребру. И с той, и с этой стороны – скитальцы и страдальцы, и вдовые, и сироты, и слезы на юру.
Оригинальная публикация Татьяны Ананич в «Новом Журнале» (№317, 2024) так и воспринимается читателем – «Эпизоды». Но как мастерски все в ней скомпоновано! Двадцать один эпизод эмоционально достоверных, философских размышлений, первый из них: «Всё за нас смогли и нечего больше мочь…», а последний: «История мира ужимиста, Джеймс, по-словоерс’ки, куца, / но ты прав – кошмар, из которого ни тебе ни мне: / ни живому ни мертвому (соответственно) не / проснуться».
пайка слов да огрызок памяти пепел дней в дырявом кармане погорелая вязь на пергаменте пустота в граненом дурмане узнаю тебя жизнь узнаю коренится в вольере воля я стою один на краю губы кривит минорное доля
Как представляется, основным двигателем творческой идеи Владислава Китика является библейская концепция «путь зерна», на которой строилась колоссальная традиция русской литературы.
Лишь потеплеет по весне, чуть свет Вновь сеятель выходит бросить семя.
Поэтому и его подборка стихотворений «Под звездою завещанной», опубликованная в «Новом Журнале» (№317, 2024) интуитивно отвечает близкому поэту чувству и мировоззрению.
Ни додумать, ни дать, ни отнять, – Край судьбы: ближе нет и не надо. Отвыкаю его понимать, Привыкаю к ненастью распада.
Однако сюда же очень глубоко вплетается и мотив изгнания, невольного отчуждения или же добровольной одинокости героя, что и делает лирическое полотно более трагическим и объёмным: «Обезбашенный ветер, кружа, / Превращает дорогу в мытарства, – / Так незримо проходит межа / Между родиной и государством. / Брови пашен в черту сведены, / Не меняя акценты местами / На суровой холстине страны, / Беспощадно расшитой крестами».
К стихотворению «Терпению Творца предела нет» автором поставлен эпиграф из Евангелия от Луки «Вышел сеятель сеять» (Лука, 8:5). И здесь наиболее всего раскрываются его мысли и умозаключения, касающиеся этой темы. Собственно, весь текст становится поэтической цитацией и переложением Евангельского слова.
Всё так же значим перечень сухой Соединенных в притчу аллегорий: Одно зерно загублено травой, И птичьим кормом сделалось другое, Упало третье на проезжий шлях, Где грубо в пыль его втоптали кони, – Так и не удалось ему в степях Сплести с дородным черноземом корни.
Триптих «Скорбный мир» открывает одноименную публикацию Яна Пробштейна в «Новом Журнале» (№317, 2024). В широком смысле это решение и воплощение сложной темы войны и мира, но с точной констатацией сегодняшнего конкретного момента. «Ослик кричит: «иа». / Люди кричат: «Война». / Ослик кричит: «Смотри». / Люди кричат: «ИИ»»; словами Пабло Неруды – «Нет пространства шире, чем горе».
Этот скорбный сгорбленный мир смотрит в кривое зеркало мести. Град ракет прочертил пунктир. Все говорят о контексте.
Оригинальны образные построения в стихах Мартина Мелодьева, опубликованных в «Новом Журнале» (№317, 2024). При общей и внешней простоте строфы поэтом применяется своеобразный троп, который заставляет все стихотворение звучать необычно:
До следующего лета... земля, белым-бела, лежит, «рыжьем» согрета, в чем магма родила.
Или своеобразно поданное воспоминание о прежней, мирной жизни: «Вот я выключу свет – и вернется Святошино: / необстрелянное, нераздербаненное. / С двадцать третьим трамваем, / вдоль Нивок топавшим, / и с тремя изумрудной воды прудами. / С тополями – бульваром Шевченко – графиком, / с облаками нетронутыми, не раненными. / Вот я выключу свет, / даже если ратникам наплевать».
Завершают публикацию два стихотворения с эпиграфами из стихов Б. Кенжеева и А. Цветкова, что говорит о внимании к их творчеству и его переосмыслении.
Всё длиннее усталые строки, всё короче, за давностью, сроки, всё суровее клонят лета, всё скупее Иван Калита. Всё нежнее церковное пенье, всё стремительней грехопаденье… Вместо двух полушарий в мозгу вещи осени спят на снегу.
У поэта Евгения Сливкина вышли две публикации. Большая подборка стихов «Переверните облака» опубликована в журнале «Новый мир» (№12, 2024). Первое стихотворение называется «Примечание к истории» и, таким образом, задаётся контекст ко всей публикации, так как метафорично она связана с событиями прошлого.
Седые скалы были серы, не остывал сраженья пыл; в глухой теснине Фермопил свистели дротики и стрелы. И в этом каменном зажиме, влетев нечаянно в пролом, порхала бабочка меж ними, не задевая их крылом. Потом вошли в ущелье персы чуть поредевшею ордой; они ругались, пели песни, клялись царёвой бородой. В камнях лежали греки – тело на тело… Был закат багров. Легко над павшими летела ванесса, вестница богов.
Стихи Евгения Сливкина в журнале «Звезда» (№2, 2025) в своем многообразии на разных планах решают одну большую проблему бытия – обретение человечности.
За окном шелестит лихолетье, осыпается листьями дней – написать бы такое о смерти, чтобы челюсть отвисла у ней. Написать бы о смерти такое, чтоб стояла поодаль она, не какой-то щемящей строкою – каждым словом заворожена. И слова повторяла бы эти до слияния сем и фонем!.. Написать бы такое о смерти, чтоб она отвязалась совсем.
Публикация Веры Зубаревой с названием «Книга печалей» в журнале «Новый мир» (№12, 2024) представляет собою большой созерцательный декамерон из десяти лирических полотен грусти. И поэт о нем говорит: «Так много хочется тебе рассказать! / Только ты меня и поймёшь / И не станешь спрашивать, что ж тут грустного».
Книга печалей, книга печалей… Мне говорят, что тебя нет, Что ты это я. Но это неправда. Ты – это ты и никто другой. Вот провела по моей комнате Лёгким трезвучием дверей и шторы, И старой половицы, и сжался в комок Лист, навеки вырванный из тетради. Теперь летит себе по орбите Моего стола, став его спутником. Иногда и ты его навещаешь, Листает сквозняк твои страницы, Пока не дойдёт до какой-то закладки, И вспоминаются печальные истории.
Между тем, в этой книге открывается ещё одна жизнь, не менее важная для лирической героини – вроде бы случайно попавших в поле зрения животных: «Вот, например, жила-была кошка, / А потом ещё жил да был воробей», жизнь вещей и звуков, шуршания, скрипа, шелеста живых страниц. И всего то, что действительно нужно:
А просто тихо лежать и слушать, Как пела печь, когда её топили, А дух тепла брюзжал по ночам, Будто бабушка во сне ворчала.
Жизнь движется, течёт, столько всего происходит вокруг, что замечает глаз, на что переключаются мысли. Но героиня возвращается к своей печали: «Только я / Оплакиваю вместо этого книгу, / Мне её жальче, потому что день / Всё равно пройдёт, а она останется / С этой тяжкой ношей страниц, / Будет держать их, словно Кариатида, / Век, и другой, и, может быть, вечность». Её монолог и рассуждения очень интересны, необычны и своеобразны, как путешествие в Страну Чудес, но вместе с тем они есть некая тайная заповедь к истинно настоящей, подлинной жизни. «Но что есть жизнь? Жизнь – это Слово».
Январские публикации поэзии диаспоры начинаются с подборки Ирмы Гендернис «Смешанные мишени» в журнале «Волга» (№1, 2025). Если слово в самом высоком смысле сила и оружие, то эти стихи – загадки и перевёртыши – есть и мишень, и стрела, посланная к ней поэтом. В них своей головоломкой играют названия, имена, предметы, но все же умело организуется единый поэтический рисунок. Возникает желание задать вопрос: что вам это напоминает? Или, если перейти на персоналии, кого напоминает? Но все ответы пусть останутся за читателем.
ангел легкоатлети то лети а то кати помнишь катю подвозили из училища репти ящерку под ней искали не могли найти только мыши с муравьями умный дом сложив краями в сказку нас перенесли где апостолы – столы и теперь ровно в двенадцать стульям нужно подыматься чтоб фамильные кристаллы и размялись и привстали
Подборка стихов Янины Бальтаз «Пока ты по лестнице вверх, смахивая чердачную паутину…» в журнале «Волга» (№1, 2025) достаточно живописна, много деталей, очень ощутимо движение мысли, «по лестнице вверх» – от земли к небу, от асфальта к ветви дерева, и всё выше, выше, выше. В её изящных стихах «Высоко и низко меняются местами», на ветвях осели птицы и яблоки. Есть живое чувство и действие, а также пыль, песок, цветы, одежда, волосы, глаза…
И птица смотрит с предпоследней ветки – в её темных глазах отражается гора, которую ты никогда не видел.
Или:
сейчас с круглым глазом конь худой во мне пасётся
Новые стихи Лидии Григорьевой под заголовком «Неуловимый, бестелесный» опубликованы в журнале «Гостиная» (Вып.124, ЗИМА, 2025). В них тоже поселился свет, живёт душа, негромок, но оригинален чуткий голос лирической героини: «Были ночи жарки, / и любви замес. / Это всё подарки / Золотых небес». Чисто, как ручей, звучат строчки стихотворения «ёлка в саду»: «Игрушки падают на землю / Как будто яблоки в раю. / Я этот мир вполне приемлю, / И оказалось, что люблю. / И под покровом урагана, / Под прессом зимних непогод, / Сияет око океана, / И обещает новый год».
Неуловимый, бестелесный, Не во плоти, С неявной целью неизвестной Встал на пути. С сияющей луной полночной Вошёл он в дом, Как-будто ангел полномочный Или фантом. Как будто он сюда стремился! Заночевал. И снова в небе растворился. Ушёл в астрал.
У поэта Сергея Пагына состоялись три зимние публикации. Все они в достаточной мере отражают суть и красоту его тонкой поэтики. «И опять начинается речь» в журнале «Дружба народов» (№1, 2025) – просто стала новой музыкой света. Во всяком случае, его концепт в ней самый главный, что и подчеркивается заключительным стихом первого стихотворения «но я сегодня говорю про свет».
Я вышел в снег, оставив на столе свечу и хлеб, и наш семейный снимок… И мир был нов, точней – летуч и зыбок, и память гасла в сумасшедшей мгле. И я был нов… И шум прошедших лет глушило снегом в этой круговерти, и так хотелось говорить о смерти, но я сегодня говорю про свет.
Всё говорит о белизне, снеге, свете, прозрачности и чистоте: «Если долго сидеть у окна, / можно с ним потихоньку сродниться, / стать прозрачным… / И будет зима / сквозь тебя всё смотреть и дивиться»; «Видишь – лев и прекрасная дева, / за окном они светятся слева»; «Из шуршащего света / кукурузного поля, / закурив сигарету, / он выходит на волю». Также все становится понятным, зачем и почему, так как поселилась в лирике поэта живая ясность, нет и тени – тени. Наличие теневых образных структур в тексте обусловлено только одним – стремлением еще раз подчеркнуть торжество света.
И сколько было отчей тишины и шума в кроне древа родового, чтоб смутные наития и сны прозрачней стали, обратившись в слово.
Свет живет, свет играет и в подборке Сергея Пагына «Другая тишина» в журнале «Урал» (№2, 2025).
Чернеет дерево сухое, в пространство брошенная тень иного дерева – живое, в прозрачный спрятанное день, укрыто в воздухе глубоком, оно мне видится порой: струится небо по волокнам, и свет становится корой.
Или:
Свет, замедляясь, создаёт версту – лесок и поле… С бесполезным тщаньем стремишься ты заполнить пустоту, в которой бездна неба и прощанья, своей душой, летящею с листвой и отданной пространству на поруки, но и она не свет, не вещество, а музыка печали и разлуки.
В журнале «Гостиная» (Вып.124, ЗИМА, 2025) также вышли стихи Сергея Пагына под общим названием «Перед снегом». И снова проявленный, заявленный поэтом свет.
Тепло и свет – всё то, что нужно мне, найду у печки хилой во дворе, где в щель навеса забралась звезда и булькает для борова бурда.
Триптих «Перед снегом» даёт читателю ещё одно открытие: почти сказочный образ зимы, как существа живого, словно бы сошедшего с волшебной вьюжной картинки – с мешком и веретеном – что весьма необычно для современного, совершенно недетского стиха: «Трещит лоза сухая… По холмам идет зима огромная к домам»; «Впотьмах / идет зима в мужицких сапогах, / неся тоску в подоле и метель. / И тем теплей в дому ночном постель. / А утром сын обрадует меня: / «Во сне в снегу поймал я снегиря!»»; «Как будто силой центробежной / я брошен в сонные дворы, / куда зима тропинкой снежной / несет нехитрые дары».
Растёт пространство с четырёх сторон, и если жизнь – по сути, только сон, то он к зиме просторней и светлей. Ну, что ж, набью орехов покрупней, дверною скрипну в тишине петлёй: высокий снег стоит передо мной.
Можно сказать, что к этой же теме обращается и следующий автор. «На пушкинских снегах» – так называется публикация Андрея Грицмана в журнале «Дружба народов» (№2, 2025), но здесь всё звучит более горько и трагично. Печаль утрат, печаль потерь наполняет его стихи, но ещё их отличает умелое цитирование, вплетающее поэтический текст в канву времени и поэтическую традицию. В первом стихотворении строчка «Лист смородины груб и матерчат» известнейших пастернаковских стихов «Бабье лето» удерживает и выстраивает три предыдущие строфы, с узнаваемыми именами друзей-поэтов, с образом накрытого стола, издавна выступающим символом единства и дружбы.
Всё пустеют места за накрытым столом. Кто пропал, а кто не доехал. Остаёмся порой то втроём, то вдвоём, то один я сижу, словно веха. Телефонную книгу смотрю – кто ещё леденеющим настом подъедет? Чья-то книга забыта под старым плащом. Плащ – фигура в темнеющем свете. То ли Саша не может дорогу найти. То ли Лёша хромает из Квинса. Так и жили навстречу мы, словно в пути. Отражённые в памяти лица. Освежимся мы тем же «казённым вином». «Лист смородины груб и матерчат». Неизвестно, что ждёт за наружной стеной. Но там есть незаметная дверца.
Далее мотив утраты только нарастает и углубляется: «Всё тот же поворот, и дом, и дым. / Горит камин, ноябрь, наверно, / в гостиной у огня сидят они, как мы, / в той жизни, позапрошлой и неверной».
листве скользить навстречу той судьбе, где я один. За окнами всё немо. Я говорю теперь не о тебе, но о тепле потерянного дома.
Стихи Михаила Окуня в журнале «Звезда» (№1, 2025) отличаются сюжетностью, яркостью детали и психологической достоверностью: «Хотя был тщательным отбор, / Но тётенька талант прохлопала – / Меня не взяли в детский хор, / И я не спел «Avanti popolo».
Но не встревай и оставь их в покое, Ни полуслова им не говори. Есть для свободы пространство простое: Видишь, на ветке сидят снегири!
Или:
Маленькую взяли на троих, Осушили без закуски в скверике. Восьмиклассники… Теперь один из них На Смоленском спит, другой в Америке. Ну а третий – Овен – гнет свое, На страну взирая как из трюма. И в тетрадку про житье-бытье Лепятся каракули угрюмо.
Большая подборка Олега Дозморова «Погугли мя» в журнале «Знамя» (№2, 2025) – достаточно философское осмысление бытия и света. Но нельзя не заметить, как широк лирический диапазон, он охватывает всё, на земле присутствующее… От речи грубой до речи возвышенной, от живого до мёртвого, от камня до птицы, до сердца и души.
Это кажется только, что ночью темно. Вот смотри: загорелось напротив окно. Вот доставщик проехал, мигнув фонарём. Вот звезда засветилась на небе ночном. Это кажется только, что ночью лишь тишь. Вот в тиши заскреблась одинокая мышь. Заворочалась птица в дремучих кустах, а у спящего звук прозвучал на устах. Это кажется только: мы в мире одни. Кто тогда зажигает все эти огни? Кто тогда производит движение губ? Кто собрал эти звёзды в блистательный клуб? Это кажется только: нет больше надежд. Кто тогда бережёт наше племя невежд, не даёт оборваться над нами звезде, свет свой распределяя неяркий везде?
Или:
Ангел тонкими перстами указал на пустоту, трое плакать перестали, ангел вечно на посту. А четвёртая, Мария, заглянула в глубину, не произносила Имя, взглядом ползая по дну. И у каменного гроба, что с утра стоял пустой, вдруг вполне исчезла злоба и сошёл такой покой, что я вышел, шаромыга, как воскресший от врача, «Фра Беато Анджелико» в опьянении шепча. Ударение сместилось, и синдром потом прошёл, но обретший эту милость по Флоренции я шёл. Пил до дна седьмой эспрессо и совсем не догонял, что искусство бесполезно, если веру потерял.
Стихи Лилии Газизовой в журнале «Нева» (№1, 2025) продолжают уже известную, прекрасную авторскую традицию, ибо они – всегда изящные, психологичные, живые и очень внимательные к художественной детали верлибры. Голос героини нежен и чуток, картина, воплощенная в стихах, словно бы сама в себе сохраняет мягкие краски, очень четкую и негромкую интонацию, теплую колоритность.
Говорят, земля пахнет женщиной, Значит, мной. Обнаружить себя в саду, Вдыхающей запах сухой травы. Лето – уже на исходе, Даже если июнь. Главное, познать иллюзию И не менять порядок вещей: Волга впадает в Каспийское, Молчание – ценный металл, А мы – не рабы. Или рабы немы. И все же суметь остановить время У того камня без лица, Что лежит без присмотра Вдоль моей дороги, И, несмотря ни на что, Снова родиться во сне.
Также в журнале «Нева» (№2, 2025) вышли стихи Юлии Пикаловой под общим названием «Храмы». Два стихотворения посвящены памяти Натальи Гранцевой: «Всего две встречи. / Или целых две».
И первая случилась на вокзале
в такую рань, что кажется небывшей,
приснившейся. Но вот же Ваша книга,
Вы подарили воздух, он со мной
на случай духоты или удушья.
Вы спрашивали, пишется ли мне
среди моей тогдашней суеты.
О, что бы я ответила сегодня,
глаза куда бы дела...
А вторая
случилась в октябре у Дома книги,
между моим и Вашим днем рожденья,
и Петербург приветствовал нас ветром:
весь воздух свой гудящий нам принес
и шарфы наши превратил во флаги,
и мы летели — город несся с гиком,
смеялся и разбрасывал слова.
И я в тот день Вам подарила книгу.
Вы эту книгу угадали раньше,
чем автор сам предчувствовать бы мог.
И вот теперь Вы – петербургский воздух.
Я не могу вернуться, но вдыхаю
европейский, выстраданный, детский,
полудатский, с привкусом слюды,
воздух Петербурга полушведский –
взвесь азота, камня и воды.
Курсивом выделена цитата из книги Натальи Гранцевой «Воздух Петербурга». В целом, публикация Юлии Пикаловой – сплетение или венок памяти, так как все стихи несут частицу какого-либо воспоминания, связанного с утратой, потерей, с чем-то уже ушедшим. Вполне вероятно, что и её название «Храмы» можно понимать образно и двояко. К такой трактовке читателя приводит чудесное стихотворение «Душа» с лермонтовским эпиграфом «Так храм оставленный – все храм»…
здесь не идут богослуженья: здесь сны идут, и фресок смазаны движенья, и сдвиг минут – ушедшего приметы быта и бытия, и все разомкнуто, раскрыто, как жизнь моя. сюда, бывало, люди, люди текли, текли и разносили весть о чуде путем земли. а ныне, ныне длится, длится иная быль: зимою снег лежит в глазницах, а летом пыль.
Публикация Игоря Вишневецкого «Три стихотворения» в журнале «Новый мир» (№1, 2025) представляется очень насыщенной, так как в ней и отрывок из поэмы, и несколько лирических стихотворений. Отрывок из поэмы «Пробуждение» называется «Помона», он состоит из семи частей. Как известно, Помона (лат. Pōmōna) – богиня древнего Рима, древесных плодов и изобилия, супруга Вертумна. У Овидия присутствует миф о том, как Вертумн добился взаимности Помоны, которая оставалась холодна ко всем лесным ухажёрам. Вертумн прибегал сначала к разного рода превращениям, до образа старухи включительно, но смог завладеть сердцем Помоны, только явившись в своём настоящем образе – светлого, как солнце, юноши. Помона имела своего жреца, принадлежавшего к низшим ступеням жреческой иерархии. Во всяком случае читатель точно погружается в мир ассоциаций. Другой популярный и достаточно широко разросшийся в современной литературе миф – непрекращающийся труд и судьба Сизифа.
В произведении Вишневецкого рождена муза, адресат поэтического обращения автора.
Ты уклоняешься, мне говорит моя строгая муза,
не о себе, а о ней должен сейчас говорить.
Муза! Лишь только о ней я с тобой говорю – о Помоне,
чьей благодатной руки, каждый космический год
нас одаряющей щедро, как будто по первому разу
нежных растений пушком, зеленью первой травы,
завязью в ярких цветах стольких юных садов и – плодами,
(да, и плодами ещё!) – был удостоин Вертумн,
бог, чья стихийная сила была лишь Помоне и вровень.
Смертную б просто сожгла. Что же, восславим союз
столь благодатный, где он – божество превращений в садах, что
силой твоей возросли и плодоносят – с ножом
или с лопатой: всегда неизменный и разнообразный;
ты же – плоды и весна, в пору любую, в любом
климате...
Очень впечатляют стихи Феликса Чечика в публикации «Потусторонний снег», опубликованные в журнале «Урал» (№1, 2025). Прежде всего, своей откровенностью и силой, потому что такая бытийная тема «Из бытия в небытиё» не часто раскрывается в таком открытом и темпераментном потоке речи – «Пью Млечный Путь, взасос целуя вымя / небесное, чтоб не пойти на дно: / бессилие — мое второе имя, / а первое я позабыл давно».
Когда оливы зацветут по утренним садам, – меня не будет больше тут, а будет больше там, где все деревья отцвели, и где давно зима, и где мохнатые шмели, как музыка сама.
Отличные стихи Марии Игнатьевой в подборке «Псалом 72» в журнале «5яВолна» (№1,ЗИМА 2025) показывают многогранность её большой одарённости, вариативность темы, авторского стиля и речи, от индивидуального осмысления и переложения псалма до социальной зарисовки, которая, конечно, является некоторым и его продолжением.
Зачем мне небо и земля? Зачем душа и плоть страдают, целое деля? Ты – часть моя, Господь. Потоком правды твой закон слепого в бездну смыл, а я к тебе притянут, в ком единственный мой смысл, в одном тебе, предвечный Бог, и я неуязвим, соизмеряя каждый вдох с дыханием твоим.
Решение социальной темы у Марии Игнатьевой очень удачно воплощается в броском и точном образе, например это: «викинги-девицы», или здесь: «Что мне душу бередит / в полдень ласкового мая? / Что без умолку трещит, / точно Шульман заводная?».
Похож на слово «бакалея», пылает город Балаклея, что значит «рыбная река». Здесь рыбы есть наверняка. Плотву туда-сюда кидает, и флаг один другой сменяет, затем что мыслящее зло, в котором мир лежит и страждет, железны челюсти свело и неостывшей крови жаждет.
Также великолепна всегда отточенная концовка стихотворения:
Ничего в этом страшного нету, как Цветков написал: не беда. Просто смерть пролетела по небу и задела не те провода.
Шесть стихотворений Дмитрия Быкова под общим названием «Новый свет» в журнале «5яВолна» (№1, ЗИМА 2025) в своём заголовке несёт широкую, амбивалентную трактовку темы. Угасание прежнего, но не старого, обретение и рождение нового, но ещё не настолько близкого и родного – вот весь контекст публикации. Стихи правдивы и прекрасны, требуют беспристрастной вдумчивости и тепла. И взамен, конечно, отдадут свое тепло и чувство, даже не очень сведущему в поэтике читателю.
Эти окна, сады и жнивье, Эти сосны на отмели – Все тут было всегда не мое. Слава Богу, что отняли. Раз по десять, по двадцать на дню, Обожая заискивать, Мне они набивались в родню, Нарывались на исповедь. Эта кроткая почва полей, Из которой мы выросли, Умоляет: слезою полей, Чтоб прибавилось сырости!
Обретает свое развитие неисчерпаемая тема изгнания и, как показывает опыт и литературный процесс в целом, именно она дарит наиболее тонкие, чёткие, эстетически и духовно значимые свои плоды: «Это песнь о Родине. / Даже гимн её. / И попытка прикрыть с тоской / Тему остро-нежную, вдрызг интимную, / Темой грубою и простой».
Там пейзаж равнодушен, но щедр, И ни Кливленд, ни Рочестер Не извергнут пришельца из недр, Обвинив в инородчестве
Стихи Дмитрия Быкова наполнены удивительно мудрым, спокойным размышлением, вывод которого прост и словно бы продиктован этой неспешной интонацией:
Ну, отпустил бы он Христа – А он имел такое право, – Тогда в последний день поста Воскрес бы, видимо, Варавва.
В публикации Кати Капович «Когда сирена за окном завыла» в журнале «5яВолна» (№1, ЗИМА 2025) разворачивается цельное историческое полотно, где каждое событие очень значимо, личное и общечеловеческое естественно взаимодействуют между собою и это прекрасно передано поэтом, каждая деталь в тексте говорит о происходящем: народной беде или жестокой, трагической судьбе человека. Такое лироэпическое письмо – сильная и яркая сторона поэтической одаренности автора. Публикация открывается стихотворением «Амнистия», в котором замечательно уравновешены первая и заключительная строфы:
Небритые, худые, словно жерди, тащились в поле несколько людей так, словно возвращались после смерти, из горестных гулагских лагерей. Окончание стихотворения, заключительная строфа: Все трое они были, как скелеты, беззубые, бесплотные тела, что помнили одно: была Победа, однажды в мае всё-таки была.
И уже после этого второе стихотворение открывает эмоциональный личный мир, затем мир природы, мир вещей и предмета, который вновь говорит о событии, о войне: «На этажерке золотая рыбка / в аквариуме медленно плыла, / как золотая странная ошибка / среди войны за синевой стекла». Ну и конечно, поэт завершает публикацию памятью о друге.
памяти Л. Рубинштейна Поэта век… Всё в шутках-прибаутках, с горящей сигаретой на губах, в компании друзей в «Бобрах и утках» рассказывает что-то впопыхах. Без пафоса с весёлою улыбкой он говорит: «Друзья, благодарю!» Кусочек рыбы подцепляет вилкой, глядит, как снег летит по январю. Все в сборе там: Коваль и Пригов тоже, небесный Чистопрудный за окном, огурчики с пупырчатою кожей и золотая лампа с мотыльком. Ах, Лев Семёныч, стылый снег повсюду, и всё-таки под лампой мотылёк, и мы с Земли глядим, как лилипуты, на лампочный заветный огонёк.
На этом мы и завершим наш обзор зимних публикаций поэтов диаспоры.