Стихи Александра Сидорова (литературный псевдоним Фима Жиганец) сразу обращают внимание на непринужденное, вольтерьянское по духу и сути владение автором словом. Вот уж где не только поэт является пресловутым инструментом языка, но и язык становится податливым инструментом поэта в своём семантическом, синтаксическом и стилистическом богатстве и многообразии, во всей своей органичности и парадоксальности. Но что ещё важнее, за этой языковой свободой, смешением высокой и сниженной лексики не теряется, а, напротив, становится всё более видимой, проницаемой глубина смыслов, заложенных в текстах этого автора.
О. Г.
ОБРАТНАЯ ПЕРСПЕКТИВА
Душе моя, душе моя, востани, что спиши?
Конец приближается и имаши смутитися…
Из Великого Покаянного Канона
святого Андрея Критского
Что в нём кипит, в моём безумном тигле,
Какое зелье варится внутри?
Я вижу мир в обратной перспективе,
И это грустно, шут его дери.
Мне оптику подпортили, наверно,
Изломы замутнённого ума:
Блошиный быт мне кажется безмерным,
А вечность помещается в карман.
Уже приходит срок платить по чеку
И выходить в тираж, в гудок, в финал –
А я упорно выхожу в аптеку,
Где незнакомка, улица, фонарь…
Поверьте, я и рад бы расстараться
И под весёлый вой толпы падлюк
Отчалить на печальном пепелаце
В неблизкий путь к родной планете Плюк.
А смысл? Узреть заветную планиду
И с моего балкона не в напряг –
И даже прикоснуться к индивиду
С прикольным колокольчиком в ноздрях.
Нет, мне выносит мозг беда другая:
Как только подступают вечера,
Моё воображение пугают
Космические пропасти двора.
Душе моя, ты знаешь песни рая,
В тебе трепещет ангельская речь…
Но только свистуна и раздолбая
Из этих звуков я могу извлечь.
Как мне мои метания противны,
Когда безбрежный дух сковала плоть…
Чумную бредь обратной перспективы
Уму и глазу трудно обороть.
Но, словно православная икона,
Я выверну нутро на первый план,
И чёрная труба Иерихона
Всосёт моих пацаков и чатлан.
* * *
И чай душист, и вересковый мёд
Так густо на ржаной ломоть ложится,
И домовой по имени Семён
Невозмутим, как мастер джиу-джитсу,
И нам с женою некуда спешить;
Наш домовой лакает молоко и,
Суровый, словно маршал Чан Кайши,
Сидит на страже нашего покоя.
Мы точно знаем: если припечёт,
Он бросит в бой фольклорные народы
За этот независимый клочок
Трёхкомнатного Острова Свободы.
Их много тут: в поддёвках, в картузАх,
В сафьяновых сапожках, в лапоточках…
Мы обожаем наших партизан,
Они нас терпят – в основном за то, что
Мы им выносим мусор по утрам,
Читаем внуку Носова и Милна
И не впускаем в дом ту срань и срам,
Которые всё так же правят миром.
* * *
Раскроешь небо, канешь в глубину,
Как будто не блажной уже, а Божий.
И обрываешь бренность, как струну,
И бесконечность ощущаешь кожей.
Не расплескать бы этот терпкий яд
Бездушной необузданной свободы,
В которой ты не грешен и не свят,
Не клят, не мят, и бездною объят –
И две звезды о вечном говорят,
И ты внимаешь им без перевода...
ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО СЫНА
Едва весенние разливы
Копытца облизнут Тельцу –
Не блудный сын, но сын блудливый
Подступит к отчему крыльцу.
Едва листва зашевелится
И облиняет старый волк –
С трудом узнав родные лица,
Сын глухо выдохнет: «Ну вот...».
И ни вопроса, ни упрёка,
Ни отпущения грехов;
Лишь дряхлый флюгерок, затрёкав,
Пыхнёт в сердцах щепой с верхов.
«Ну вот...». Как много в этом звуке!
А ровным счётом – ничего.
Отец и мать скрестили руки,
Глядят на сына своего,
Сухие губы плотно сжали,
А чадо мнётся у дверей,
Как будто беглый каторжанин
Смиренно клянчит сухарей...
НЕ МЕНЯЙ МЕНЯ НА КОТЁНКА
Всхлипнет жалостливо хатёнка,
Сжав гармошкой свои квэ мэ…
Не меняй меня на котёнка:
Что ли, ты не в своём уме?!
Да, он ласковый, да, он рыжий,
Он породистый сукин кот.
Но постой же, поговори же –
Разве можно вот так легко?
Не пугай меня; что скрывает
Это каменное лицо?
Я же тоже тварь, я живая,
Мне же больно, в конце концов…
Ставишь точку, финал романа?
Так сменяй меня на гюрзу!
Или лучше – на добермана…
Я с тоски его загрызу.
ТРУДНО БЫТЬ МЁРТВЫМ БОГОМ
Начну с листа, всё с чистого листа,
Во мне живёт такое множество историй...
Всё пустота, всё в мире пустота –
И только Слово здесь чего-то стоит.
И вострубят, и трубы вострубят!
Неважно что, да хоть псалом в библейском вкусе.
Создам тебя, создам одну тебя –
Какою ты была на первом курсе.
И в черноту, и в чёрную дыру
Пусть канет прошлое, как пыльный хвост кометный.
Я всё сотру, клянусь, я всё сотру!
Подчищу так, что станет незаметно.
Да будет, Свет, весёлый звёздный свет!
Но ты прервёшь меня на этом самом месте:
«Ведь ты погиб, Поэт; погиб поэт,
Какой-то там невольник чьей-то чести...»