Анатолий Аврутин знает, с чем он хочет выйти к читателю, всуе слова не тратит. Опыт разностороннего литературного профессионала подсказывает ему, как строить свою стихотворную речь – и он точен и лаконичен в своей поэтической публицистике, но, кажется, по-настоящему раскрывается в лирических стихотворениях, продиктованных искренним чувством, переживанием: «она проснётся и проснётся свет»…
Д. Ч.
* * *
Четвертый час… Неясная тоска…
А женщина так близко от виска,
Что расстояньем кажется дыханье.
И так уже бессчетно зим и лет –
Она проснётся и проснётся свет,
Сверкнёт очами – явится сиянье.
И между нами нет иных преград,
Лишь только этот сумеречный взгляд,
Где в двух зрачках испуганное небо.
А дальше неба некуда идти –
На небеса ведут нас все пути…
На тех путях всё истинно и немо.
Погасла лампа… Полная луна
Её телесным отсветом полна,
Её плечо парит над мирозданьем.
И я вот этим худеньким плечом
От боли и наветов защищён,
Навеки защищен её дыханьем.
Струятся с неба звёздные пучки,
А нагота сжигает мне зрачки,
И нет уже ни полночи, ни взгляда.
Есть только эта шаткая кровать –
На ней любить, на ней и умирать,
И между этим паузы не надо…
* * *
Чёрные отсветы чёрных прозрений,
Памяти чёрной прилипчивый страх.
Нету пронзительней, нету блаженней
Отсветов чёрных на чёрных губах.
Пусть же судьба именуется роком
Или же рок именуют судьбой –
Чёрные отсветы в небе высоком
Алыми кажутся в час роковой.
Сполохи сгинут… Останутся тени…
Но и над ними закончится свет.
Нету пронзительней, нету блаженней
Отсветов чёрных, сошедших на нет.
Сирая Родина! Божие светы!..
Над пепелищем поник чернобыл.
Сколько их, канувших, что не отпеты –
Люди забыли и Бог позабыл!
Небо расколото… Ясень расколот –
Недосмотрели Матфей и Иов.
Боже, какой это мертвенный холод –
Змейкой крадущийся вдоль позвонков.
Так, покалечено-неизлечимо
Нам и нести этот холод в спине.
Сирая Родина шествует мимо,
И оттого-то дороже вдвойне.
И оттого-то, меж тягостных строчек,
Чувствуешь, корчась, как всё же велик
Каждый просёлочек, каждый листочек,
Каждый невзрачный болотный кулик.
* * *
Что не по-русски – всё реченья,
Лишь в русском слове слышу речь,
Когда в небесном облаченье
Оно спешит предостеречь
От небреженья суесловий,
Где, за предел сходя, поймёшь,
Что языки, как группы крови,
Их чуть смешаешь – и умрёшь.
* * *
В Россию можно только верить
Федор Тютчев
Хмур проводник… В одеяле прореха…
Старой любви не зову.
Кто-то в истории, помнится, ехал
Из Петербурга в Москву.
Кучер был хмур… Дребезжала карета.
Лошади хмуро плелись.
Хмуро вплывало тягучее лето
В хмурую русскую высь…
Тысячи раз отрыдала валторна, –
Мир без концов и начал.
Помнится, памятник нерукотворный
Кто-то уже воздвигал.
Нету концов… Позабыты начала.
Прежний отвергнут кумир.
Вспомнишь с трудом две строки про мочало,
Что нам твердил «Мойдодыр»…
Вспомнишь… Под визг тормозов на уклоне
Вытащишь хлеб и вино.
Снова умом ты Россию не понял,
Снова лишь верить дано…
* * *
Небо изрытое, небо сквозное,
Что же разверзло тебя надо мною
В чёрной, холодной ночи?
Просто за ворот, черно и отвесно,
Сверху струится сермяжная бездна…
Так что кричи – не кричи…
Просто за старым скрипящим забором
Бездна бесстрашно висит над собором,
Птиц от крестов отогнав…
Просто, как старые чуни скрипучи,
Небо закрыли тягучие тучи…
Просто идёт ледостав.
И поднебесье горбатое злится,
Что не под силу в реке отразиться –
Льдисто-горбата река.
Как бы душа этой ночью хотела
Враз упорхнуть из усталого тела
В чёрную высь… В облака…
Ночью измученной, ночью слепою
Только Отчизна парит над тобою,
Тоже от горя черна.
Даже из собственных помыслов изгнан,
Разве ты вправе грешить на Отчизну
В чёрную полночь без дна?
В полночь, когда ни шагов и ни лая,
Будто бы жизнь наступила иная…
Мраком несёт из квартир.
Только один – вдоль корявых обочин, –
Кто-то бредёт, темнолиц и всклокочен,
Лживый, как внутренний мир…
Страшно… Не вскрикнуть… И что остаётся?
Ждать, когда лучик дыханья коснётся,
Чем-то подобен ножу?..
Если со мною такое случится,
Руки сложу… И, смежая ресницы,
Вам ничего не скажу…
* * *
Откуда этот гул возник,
сменив живое слово,
И что за мрачный человек бредёт сквозь этот гул?
С лицом безликим, словно лик безликого святого, –
Ни Петр, ни Авель, ни Фома,
ни Ной, ни Вельзевул?..
У человека на плечах дырявая котомка…
Котомка, что ни говори, отлична от сумы.
Ещё он предок – для меня,
прапредок – для потомков,
Но сам он – тьма,
бредёт – во тьму,
и вышел он – из тьмы…
Он загляделся в чёрный пруд,
как в зеркало кривое,
И что-то в воду уронил, и охнула вода…
С тех пор уже четвёртый день
ночами в трубах воет
И кто-то топал на крыльце,
не вытоптав следа…
Я слышал гул…
Я слышал стон…
Я слышал этот топот…
Я сгрёб с крыльца пушистый снег без признаков следов.
И этот рокот грозовой
сошёл на полушепот,
И этот странный человек
мелькнул и был таков…
Не кончен век…
Не пробил час…
Не кончено сказанье…
За что, измучась, не схватись, всё будет нет, не то…
Но кто-то, странный и немой,
мелькнул над мирозданьем
С лицом безликим, словно лик…
А я не понял, кто…
* * *
Алесю Маковскому
Ненастный месяц март… Пустяшная погода.
Ни плакать, ни писать, ни думать не хочу.
И папы рядом нет почти уже полгода,
И завтрашний маршрут – в аптеку да к врачу…
А жизнь течёт скучней, хоть вроде всё обычно.
Привычные дела в привычной спешке дней.
Вчера – ого, какой! – начальник самолично
Мне руку протянул… Теперь ещё скучней.
Всё видишь в пелене… Туманно… Нереально…
Неясные слова… Размытые черты…
В столичной кутерьме душа, патриархальна,
Бесплодно суетясь, страшится суеты.
По чарочке?.. Но пост идёт уже неделю,
В такие дни грешат мерзавцы да попы…
А снегу? – не сойдет, пожалуй, и к апрелю,
В метели фонари почти полуслепы.
За что-то на людей обиделась природа…
Попробуй, календарь с тоски перепиши…
Обычный месяц март… Обычная погода.
Обычная печаль обугленной души…
* * *
Бредёшь… И в зрачках твоих – мука…
Под галочий вечный галдёж
Ты, может, протянешь мне руку,
А, может быть, мимо пройдёшь…
Как знать… Но, кляня непогоду,
Мне думать, бредя напрямки:
За что же ты руку мне подал?..
За что мне не подал руки?..
* * *
…Так зачем говорить про напрасное чудо прозренья,
Про осколки созвездий, застрявшие в тающем льду,
Если нету прощенья… Я знаю – мне нету прощенья,
И под зыбкие кроны я больше уже не приду?
Что копилось в душе, то осталось в снегах ноздреватых,
Что забылось – забыто, что просто ушло в никуда…
И – распят на ветру – среди тысяч невинно распятых,
Ты кропишься водой, и не знаешь, что это вода.
Заскорузлой душе даже этого кажется много,
Что ей серое небо и долгий грачиный галдеж,
Коль ответили все – от убогой гадалки до Бога,
Что под зыбкие кроны ты больше уже не придёшь?
Будет просто гонять шалый ветер траву перекатом,
Будет в омуте чёрном обманчиво булькать вода,
Будет давняя боль ночевать на диване несмятом,
Будет чёрная кровь запекаться у впалого рта…
И услышит в ночи только старый бобыль одичалый,
Что не спит и всё шепчет молитвы всю ночь напролёт,
Как с котомкой бродил непонятный, расхристанный малый,
И всё мямлил под нос, что он больше сюда не придёт…
* * *
И предо мною люди в белом
Поставят бледную свечу.
Александр Блок
Снега или снеги? Теней вереницы…
Неузнанной птицы медлительный лёт…
В такие часы – лишь рыдать да молиться,
Но губы не шепчут, слеза не течёт.
Неровная стёжка… То кочка, то яма.
И томик под мышкою… В бренности дней
Я тоже придумал Прекрасную Даму –
Ещё не известно, какая чудней.
Как долго до этого строчки молчали,
Душа обмелела до самого дна…
Я тоже послал бы ей розу в бокале,
Но роза моя ей совсем не нужна.
Бокал разобью… Отложу полотенце,
Не помня – родился какого числа?..
Я тоже бы принял чужого младенца,
Когда бы младенца она принесла.
А приняв бы – понял, что время не лечит,
Изранит, а после – кричи не кричи,
Хоть кто-то всё носит мне бледные свечи,
А после до хрипа рыдает в ночи…