Екатерина Горбовская в своём художническом мировосприятии, кажется, беспощадна. Её читателю, похоже, никогда спокойно не станет: тревога, боль, печаль – состояние души, состояние мира. Ирония её – жёсткая, не прощающая и себе самой малейшей слабости. Но странным образом обретаешь чувство безграничной нежности, тонкого лиризма, распахнутой навстречу жизни женской души, полной света. И только тогда понимаешь, как тщательно оберегает, защищает эту нежность, этот свет Горбовская.
Д. Ч.
* * * Слова – хорошие-хорошие, Поскольку мы едва знакомы. Ещё не видел ты подножия, Поскольку очень высоко мы. Глаза весёлые-весёлые, Поскольку ты ещё не понял, Что мы с тобою разнополые – Там тонут все. И мы утонем. * * * Белый саван, белый саван, Белый саван невесом – Это волны, это гавань, Это вечность, это сон… Кто-то ходит, кто-то плачет, Чей-то шепот по плечу: «Я люблю тебя, а значит, будет всё, как я хочу...» Сердце тает. Рассветает. А святого – ничего… Герда Каю кайф сломает, Но добьётся своего. Обовьёт навек руками Непосильный свой улов – Серый камень, серый камень, Серый камень – сто пудов. * * * По дому гуляет, по дому гуляет, По дому гуляет сквозняк продувной – За шторы цепляет, дверями стреляет, Ознобом пронзает, пугает весной. И, вслух повторяя, что было здесь ночью, У форточки хлипкой срывает скобу. Недобро пророчит всё то, что захочет, И делает вид, что читает судьбу: Зря силы потратишь, Беду наканючишь: О чём, дева, плачешь – Всё то и получишь. * * * Я хочу к тебе – каждой клеточкой, каждым листиком своим, каждой веточкой ты бы звал меня своей деточкой, бил по праздникам табуреточкой, то Мариночкой бы называл меня, то Светочкой, а я бы вздрагивала каждый раз каждой веточкой. * * * Господи! Сердце – всего лишь моторчик – А почему так швыряет и корчит? – Это не порча? – Это не порча. Это проходит, но терпится молча. * * * А вы со мной так нежно и так косвенно, Что я сейчас вот лягу и умру. Меня недосчитаются по осени На том чужом и радостном пиру. И по привычке, в косвенно-винительном, Поправив мельком пряжку от ремня, Вы скажете, что вы меня не видели И вообще не знаете меня.
* * * Ох уж эти ваши вериги у чресел! – Вам бы только напридумывать себе горе. У меня ведь их тоже есть, этих песен, И не меньше вашего тех историй – Таких историй, что вы забудете, Откуда родом всё ваше умное, Откуда дети те, откуда люди те, Откуда море здесь, такое шумное... Откуда голос мой, такой прерывистый... Зажгутся вывески, погаснут вывески, Исчезнут люди те, исчезнут дети те – Вы не увидите, вы не заметите... * * * Всё, что нам, сукам, они говорят в этих случаях, Вы мне сказали, И даже про душу мою сучую не забыли. …И полетела душа моя сучая в дальние дали, Лающим кашлем давясь от поднявшейся пыли. * * * Ага, Матильда, теперь я тут. Всё жду, когда же они допрут, Что Земля не такая уж плоская, Что Бог един, а человечина – жёсткая. Вот, разве что сердце – такое мягонькое. Такое маленькое. И скулит волком. Ему ведь и не объяснишь всего, С ним не поговоришь толком – Уж больно мягонькое. Пойду-ка лягу-ка я. Глаза закрою, усну, проснусь – А мир-то – сучий. Матильда, а можно я к вам вернусь, У вас там лучше. У вас там встанешь – и хоть бы кто – Лишь ты да небо, А если кто-то когда-то был – То был, как не был... ...И ни с каким покоем в мире не сравнится Надёжность двух босых ступней на черепице, И всё уже утратило значенье, Приобретя звучанье и свеченье, И, ежели тебя не окликают, То та рука на горле – отпускает, Лунный свет ложится на плечи И просвечивает... А у нас лунатиков лечат. И вылечивают. * * * Гюльчатай откроет личико, Откроет плечико. Даст дотронуться до лифчика И до венчика. Гюльчатай посмотрит нежно-нежно И жалобно – И Вы сразу станете таким белоснежным, Трехпалубным. А у Гюльчатай и вздохи все жалобные… …three, four, five – Ей топить такие вот трехпалубные – Самый кайф. * * * Расчёт мой прост – на первый и второй: Две щётки и одна зубная паста. И кто меня танцует – тот герой, А песни петь – так это все горазды. А вот Христос – любил и любит всех И говорит, что лучше не бывает... Но батюшка сказал, что это грех, Да только что он в этом понимает. * * * А по весне в открытое окно Влетит такое маленькое «но» Она проснётся – а оно в груди Он: «Что с тобою?» – Взвизгнет: «Отойди!» ...Она начнёт глядеть издалека, Она начнёт струиться, как река, Закатывать глаза, цедить слова, Снимать себе пылинки с рукава И бегать на Центральный телеграф А он её убьёт и будет прав. * * * Нас живых поменяют на мёртвых, Нашу сказку расскажут не так Незнакомые люди в двубортных, Неприятных для нас пиджаках. Наши дети родят наших внуков, И на Землю опустится день. Самых лучших сыграет Безруков. Вот такая, товарищи, хрень…