Русский Берлин начала XX века: Николай Загреков

 

Жди: резкий ветер дунет в окарину

По скважинам громоздкого Берлина, –

И грубый день взойдет из-за домов

Над мачехой российских городов.

Владислав Ходасевич, 1923

 

В двадцатых годах прошедшего столетия Берлин стал пристанищем тысяч русских эмигрантов. Только в 1923 г. политического убежища в Берлине искали 360 000 русских. Лига наций зарегистрировала в том же году 600 000 беженцев из России во всём Германском Рейхе. Русская речь в то время на улицах Берлина никого не удивляла. Немцы и русские называли Курфюрстендамм в подражание Невскому проспекту в Петербурге и с намёком на новую экономическую политику Ленина Нэпским проспектом. В ходу были анекдоты о старом берлинце, который не мог больше объясняться на Кудаме, поскольку везде говорили по-русски, и который в итоге повесился у себя дома после того как в одной из витрин увидел табличку: «Здесь говорят и по-немецки».

Пути русских эмигрантов были различны, как и их судьбы, но всех этих людей объединяло то, что с распадом Российской империи они оказались по ту сторону границы с родиной.

Русских эмигрантов ожидал отнюдь не радушный приём, поскольку страны Европы после окончания Первой мировой войны переживали политический, экономический и социальный кризис. Эмигранты из России были людьми, которые потеряли всё – собственность, материальное благополучие и социальный статус. Дипломат Виперт фон Блюхер отмечал: «Русская эмиграция в Берлине представляла собой пирамиду, от которой осталась только верхушка». Отсутствовали низшие и средние слои населения, рабочие и крестьяне, ремесленники и мелкие лавочники – вместо них: офицеры, служащие, художники, финансисты, политики и члены старого придворного общества. Правда, некоторые получили помощь благодаря своим связям со старой элитой. Многие генералы, профессоры, финансисты заняли высокие посты во вновь образованных государствах.

Русские эмигранты начала 20-х годов в Берлине были, как известно, интеллектуальной элитой русского общества – писатели, философы, религиозные мыслители, художники, искусствоведы, критики, журналисты, профессора, оставившие в культуре дореволюционной России яркий след. Среди литераторов, оказавшихся в это время в Берлине, можно назвать В. Набокова, М. Цветаеву, Б. Зайцева, В. Ходасевича, А. Ремизова^[1].

Многие писатели избрали Берлин местом издания своих произведений. Здесь жили Андрей Белый, Илья Эренбург, некоторое время в Берлине провёл Сергей Есенин. Для Андрея Белого Берлин являлся фоном, на который спроецировалась гибель Европы и который должен был оправдать возвращение на родину. Берлин Владимира Набокова также стал спасением от террора и одновременно местом для тренировки писательского глаза.

Каждый приобрёл свой опыт, связанный с Берлином. Тем не менее определяющей является мысль, сформулированная ещё в XIX веке Достоевским: Берлин, серый город, город домов-казарм, город Гогенцоллернов, который лучше побыстрее покинуть и отправиться в направлении Мюнхена или Дрездена.

Местами встреч писателей были кафе, где проходили диспуты, чтения произведений, декламировались стихи. Самое известное из них – кафе Леон на Ноллендорфплатц, чьи помещения на первом этаже русские называли «наш клуб», поскольку здесь каждую неделю собирались члены «клуба писателей». Другие кафе на Ноллендорфплатц с его русскими магазинами, парикмахерскими и канцеляриями также довольно часто посещались русскими писателями, поэтому не было ничего удивительного в том, что в начале двадцатых годов на площади проводилось сразу несколько литературных чтений. Воспетое в стихах Марины Цветаевой и Андрея Белого кафе «Прагер Диле» стало местом встреч для вновь прибывших из России. У Эренбурга там был свой постоянный столик, где он писал тексты своих произведений на громко стучавшей пишущей машинке. Белый также был частым посетителем кафе, он даже изобрел слово «прагельдильствовать», что означало для него философствовать, полемизировать, потягивая коньяк в сизом сигаретном дыме.

Писатели и художники, сочувствующие московскому режиму, проводили время преимущественно в кафе Ландграф на Курфюрстенштрассе, где устраивались встречи «Дома искусств», находившие поддержку в русской общине Берлина. Однажды на вечере Пильняка присутствовал член советского Политбюро Алексей Рыков, будущий председатель Совета народных комиссаров, расстрелянный в тридцатых годах.

Берлин был для эмиграции суровой границей, отделявшей от прошлого; серой рамой, замыкавшей мир изгнанных. Отчасти потому он воспринимался как временное пристанище, порог, на котором эмигранты остановились в ожидании другого и переступив который, можно было начать новую жизнь. Поэтому никаких контактов с художественной жизнью Германии не устанавливалось, никакого «слияния культур» не было, «русский» Берлин существовал относительно автономно от немецкого. Но всё же «мачеха русских городов» (как назвал Берлин Ходасевич) оказалась родственным, помогающим выжить существом^[2].

Типичное состояние для пограничья – уже чужое, но сохраняющее что-то своё, родное, не закольцовывающее тебя, дающее право смены местоположения. Двойственность с элементами и своего, и другого, идентичность воздуха свободы, необходимого для развития культуры и сохранения своей идентичности. Так и в творческой рефлексии.

Возможно, немецкая столица не стала любимым городом для каждого переехавшего сюда, но для высланных и бежавших из России она всё же стала местом более или менее благополучной, не бедной, сытой жизни, где и творческая, культурная жизнь русской эмиграции в начале 20-х годов забила ключом.

Преимущества, которые давал для эмиграции Берлин, использовались с лихорадочной энергией, но по-настоящему не ценились – этот первый пункт изгнания рассматривался лишь как порог, остановка на скучной пересадочной станции на пути в другие места. При этом в Берлине начала 20-х годов была возможность открыть и было открыто множество русских издательств, книготорговых фирм, русских кафе и ресторанов, русские обрели свободу самовыражения, возможность объединяться в профессиональные союзы. Лихорадочная творческая активность, не приносившая, однако, настоящих творческих плодов – публиковались произведения, написанные раньше, издавались собрания сочинений, газеты, проводились собрания.

Берлин 20-х годов ХХ века образовал среду для удивительных процессов: эмигранты подчёркнуто и даже как-то неестественно дружно объединялись, группировались, сближались друг с другом, обособляя себя тем самым от чужой культуры, скучного немецкого города, от далёкого для них по мировосприятию немецкого бюргерства.

Характерно, что и для многих немецких интеллектуалов этой эпохи, например, поэтов и художников экспрессионизма, Берлин тоже был чужим: «городом более мрачных времён отчаяния» назвал его Бехер, а Вольфенштайн писал о немоте, глухом одиночестве запертых в пещере; тема одиночества и чужести – одна из центральных в поэзии экспрессионизма.

Писательская эмиграция, стремясь сохранить свою культурную идентичность, воссоздавала привычную для себя среду дореволюционного времени, возрождая формы литературного быта: кружки, объединения, дом искусств, клуб писателей; общение, встречи, устройство написанных вещей в издательства, газеты, журналы.

Как город крупных международных выставок, Берлин на рубеже XIX-XX веков был одним из главных европейских центров притяжения для русских художников. Их первая групповая выставка прошла в немецкой столице в 1898 г. в картинной галерее Эдуарда Шуальте на Унтер-ден-Линден совместно с их финскими коллегами, которых тоже можно назвать российскими художниками, поскольку Финляндия тогда входила в состав Российской империи^[3].

За год до Первой мировой войны в берлинской галерее «Штурм» (Der Sturm) его владелец Херварт Вальден устроил первый немецкий осенний салон, где было представлено 336 работ 91 современного художника из нескольких стран. Среди них – российские мастера: Александр Архипенко, открывший в 1921 г. школу-студию в Берлине, Давид и Владимир Бурлюки, Василий Кандинский, Алексей Явленский, Михаил Ларионов, Марк Шагал… Почти все искусствоведы отмечают важное значение этого салона в Германии для искусства ХХ века.

Тогда же состоялась первая выставка художников-экспрессионистов творческого объединения «Синий всадник», созданного в Мюнхене Василием Кандинским и Францем Марком в 1911 году. В 20-е годы отдельные представители объединения играли заметную роль в деятельности «Баухауза» (Кандинский, Клее, Фейнингер). Далеко не всем немецким художникам, особенно консервативно настроенным, пришлось по душе творчество коллег из России, поскольку к идейным разногласиям примешивалась и доля ревности.

Творчество многих знаменитых русских художников связано с Берлином. Столица Германии помогла им не просто выжить – получить мировую славу. Например, Марку Шагалу, работы которого выставлял Вальден – впервые в 1914 г., затем в октябре 1917 г. Кстати, художник, оставивший организатору выставки свои работы для продажи, эмигрировав, не смог их получить. В 1922 г. Вальден заявил Шагалу: «С тебя достаточно и славы». В конце концов Марку Шагалу удалось получить обратно лишь три своих работы; тем не менее, он вспоминал позже, что был благодарен Вальдену как «защитнику нового искусства» за высокую оценку его произведений.

По словам директора Русского музея В. Гусева, драматическая судьба художника Николая Загрекова (1897–1992) в полной мере отразила всю сложность и противоречивость отношений России и Германии в ХХ веке. Родившись на Волге, в Саратове, он умер почти через век в Берлине, ставшем столицей объединенной Германии. Художник пережил революцию и Гражданскую войну в России, нацистский режим и суровые послевоенные годы восстановления Германии. Творчество Николая Загрекова долгие годы оставалось неизвестным на родине художника, несмотря на достаточную известность за рубежом: он был одним из основателей и ярким представителем направления «новая вещественность», его картины вызывали горячий интерес публики и восторженную критику в 1920-1930-е годы в Берлине, Париже, Вене.

 

 

 

 

В конце 1921 года с целью продолжения учёбы Н.А. Загреков вместе с однокурсницей по Боголюбовскому художественному училищу в Саратове Гертрудой Галлер, ставшей его первой женой, уехал в Германию и остался там до конца жизни. Вскоре после переезда в Берлин молодой перспективный художник учился в Профессиональном училище искусства и ремесла у профессора Гарольда Бенгена, затем почти десять лет преподавал там же портретную живопись и обнажённую натуру.

Период творческого расцвета художника приходится на конец 1920-х – начало 1930-х годов. «Дар Загрекова и его художественное образование оказались абсолютно адекватны берлинской ситуации того времени, – отмечает директор Мультимедиа АртМузея Ольга Свиблова. – Он был в меру авангарден, являясь при этом прекрасным живописцем, в результате чего легко адаптировался к ситуации, получая огромное количество заказов, от шоколадной фабрики или от косметических фирм. Конструктивистский «замес», который Загреков получил в Советской России, помноженный на его живописный дар, а также тот факт, что в Германии, занимаясь архитектурой, он продолжил развивать проектное мышление, – вот это соединение оказывается очень созвучно тем тенденциям, которые доминировали тогда в Берлине. И поэтому, даже если Загреков делал какую-то коробочку под сигары, то на этой коробочке были элементы Jugendstil, которые никогда бы себе не позволил русский авангард в лице его чистых и радикальных выразителей, как, например, Малевич, который лишь в 1930-е годы начал вводить элементы фигуратива в свою супрематическую эстетику»^[4]. В начале 20-х годов художник подписывает свои произведения Nikolai Sagrekoff, позже он изменит подпись на Nikolaus Sagrekow.

Загреков постоянно участвует в художественных выставках в Берлине, Мюнхене, Париже, Вене; он показывает свои работы на выставках Прусской академии художеств, Мюнхенского и Берлинского Сецесионов, Союза берлинских художников. Известные работы этого периода – «Ритм труда» (1927) «Девушка с рейсшиной» (1929), «Спортсменка» (1929).

Николай Загреков стал известным портретистом, писал и по вдохновению, и на заказ. «Можно сказать, что портреты, созданные им в 1920-е годы, предвосхищают то, что было сделано позже в Советской России»^[5], – размышляет О. Свиблова.

В конце 20-х годов Загреков стал действительным членом Союза берлинских художников. В 1930 г. он выставил картину «Ритм труда» в ратуше Шарлоттенбурга, а затем подарил её мэру Берлина (во время войны произведение погибло).

Всё усложнилось в начале 30-х годов, с приходом фашистского режима. Загреков был уволен из училища без объяснительных причин в связи с «чисткой кадров» по национальному признаку. Но друзья протянули руку помощи, и Николая Александровича взяли преподавателем в частную школу живописи в Зименштадте, возглавляемой художником Ойгеном Шпиро. Когда самому Шпиро пришлось спешно покинуть Германию, Загреков заменил коллегу на его посту, став директором школы почти до конца войны.

 

 

 

 

В СССР в это время сгущались тучи. Узнав, что в Саратове арестован младший брат Борис и умерла мать, художник вынужден был прекратить переписку с родными. Переписка с сестрой Натальей оказалась возможной лишь через рижских родственников. Ставший заметным, Загреков вынужден уйти в тень: с 1938 по 1944 гг. он вошёл в группу художников «Inselgruppe» (Островная группа), не имевших во время нацистского режима возможности вести свободную творческую жизнь. Членами группы были также художники Карл Хофер, Макс Пехштейн, Эрнст Фриш, Вилли Экель и Альборт Клатт. «Я свой среди чужих, чужой среди своих», – печально констатировал художник, оказавшийся зажатым в жёсткие рамки условий фашистского режима. Ему пришлось стать «мастером выживания» (это прозвище дали ему коллеги, вместе с Загрековым переживавшие времена Третьего рейха).

Ещё один факт, заставляющий задуматься: с приходом в Берлин Советской армии в доме художника расположилась советская комендатура. Он получил заказ на исполнение портретов советских военачальников (Г.К. Жукова, Г.К. Рокоссовского и других) и с честью его выполнил. После разделения Берлина район Шпандау с его жителями отошёл к западному сектору. В 1952 г. Загреков получил немецкое гражданство и вскоре стал заместителем председателя Союза берлинских художников на долгие годы и его почётным членом.

Многогранная личность художника требовала других масштабов. Начав заниматься архитектурной деятельностью ещё в середине 1930-х гг., Загреков разрабатывает архитектурные проекты и после войны. Наиболее известными его сооружениями, сохранившимися поныне, стали собственный дом художника в Берлине (Шпандау), где ныне располагается дом-музей художника, и дом Союза берлинских художников на Лютцовплатц, почти разрушенный во времена Второй мировой войны. По инициативе Загрекова дом Союза был реконструирован и стал крупным культурным центром Берлина. Другой его значительной архитектурно-градостроительной работой стал генеральный план и застройка жилого квартала по улице Глокентурмштрассе. В этом полностью сохранившемся квартале несколько двухэтажных блокированных домов типа таунхаусов. Остались и нереализованные проекты: проект вокзала Хеерштрассе, несколько вариантов проектов собственной художественной школы; эскизы замков Шарлоттенбург и Беллевю в Берлине, производственные помещения на Глазовер-штрассе и многое другое.

В послевоенные годы Загреков мог чаще творить, руководствуясь собственными интересами; он становится свободным художником, автором многочисленных портретов, пейзажей, натюрмортов. Им создан целый ряд выдающихся политических деятелей Германии, в числе которых – Фридрих Эберт, Густав Штреземан, Вилли Брандт, Вальтер Шеель.

 

 

 

 

На склоне лет художник часто ностальгировал, вспоминая Россию, Волгу... За год до смерти в Берлине прошла прижизненная выставка Николая Загрекова, где были представлены волжские пейзажи, написанные по памяти. Художник скончался 13 июля 1992 года в собственном доме в Берлине на 95-м году жизни. Похоронен он на кладбище «In den Kisseln» в Шпандау.

Работы художника, прошедшего долгий жизненный путь, не только открывают новую грань жизни русского Берлина, но и позволяют по-новому взглянуть на непростые отношения России и Германии в ХХ столетии. «Очень важно, что в России стали изучать творчество русских берлинцев, – отметил министр культуры РФ Владимир Мединский. – Николай Загреков занимает в их ряду особое место».

«Гордость и боль за русскую эмиграцию за границей не будет проходить у нас в сердцах еще очень долго, – пишет сотрудник московского Мультимедиа Арт Музея Кирилл Петров. – Николай Загреков – профессор, академик итальянской Академии искусств, обладатель высшей награды ФРГ – почетного креста за заслуги перед страной, награждён золотой Евро-медалью за вклад в области искусства и охраны культуры, он лауреат премии «Золотая пальмовая ветвь Европы», его имя включено в список VIP 800 выдающихся граждан ФРГ, внёсших значительный вклад в культуру страны»^[6].

Сегодня работы Николая Загрекова хранятся в Государственной Третьяковской галерее, Государственном Русском музее, Волгоградском музее изобразительных искусств, Берлинской галерее, Доме-музее Н.А. Загрекова в Берлине, частных коллекциях России, Германии, Великобритании, Франции, Италии, США и других стран. Предполагается, что и на малую родину художника, в Саратов, приедет хотя бы часть его произведений, и метафора «жизнь – кольцо» найдёт своё воплощение…