В московскую девятиэтажку въезжали жильцы. С лавочки перед подъездом смело полулюбопытных, полуравнодушных старушек и жильцов. Сейчас на ней стояли разномастные коробки, а двое кавказцев протаскивали диванчик, шкафчик. Через полчаса «Соболь» газанул по мокрому двору и наверху стали обустраиваться.
Старая Тамиля утянула свои тазики с зеленью и чесноком в тесную кухню и неторопливо и тоненькими пучками стала вязать кинзу и петрушку. Завтра рано утром надо к магазину подойти, уже договорились.
Гюнай и Хакан ещё не так устали и бодро расставляли посуду, коробки и постель. Скоро маленький появится, к себе не поедут, тут рожать правильно будет. Хакан вытащил из кармана деньги и, пересчитав, снова положил обратно. Мало. Дядя обещал в долг дать, надо утром на Черкизоне партию носков закупить.
Ничего не заканчивал Хакан, да и не смог бы – еле учился. На фрукты-овощи дядя не рискнул его поставить, придумал носки перепродавать. Кажется, дело нехитрое, а всё равно сноровка нужна. То тебе качество, то фирма, то размер. А то и цены от разных поставщиков, как тут упомнишь! Но Хакан справлялся.
У Хакана недавно майки – трусы появились. Белорусы привозили их мятыми связками, Гюнай проглаживала, в целлофановом пакете такой товар в два раза дороже пойдёт.
Тамиля, закончив с тазиком, прикрыла его мокрой тряпицей и пошла к плите. Молодуха не слишком шустрая попалась, пока она начнёт готовить, Тамиля сама всё сделает.
– Нене, я сделаю, посидите!
– Да пока ты там закончишь… А ты знаешь, рядом кто снимает? Сосед кто? Эрмени! Хозяин сказал. Предупредил, чтоб не устроили тут резню. Хе-хе, думает, мы везде резню делаем!
– Ну, они тоже умеют, и потом, это они, а не мы. Все знают! – начала Гюнай, но Хакан тяжелым взглядом дал ей понять, что на эти темы ей говорить не положено.
– Я уже узнавал. Тоже от армии отсрочку сделал. Говорит – немного заработает, совсем дома плохо, поедет опять.
– Откуда он? Иреванский?
– Нет, из Иджеван. Казах близко. Говорит, там рыбу в Тбилиси раньше возил, теперь нету рыбы.
– Откуда у них море? Чтобы ещё рыба была? – изумилась старая Тамиля и заторопилась, – ладно, ладно, давайте кушать, вставать рано.
В темноте толпа на остановке казалась чёрной студёнистой массой. Постепенно она рассасывалась, автобусы подходили и, выхватывая новую порцию стоявших, плавно отъезжали. Всё хорошо, есть куда ехать, есть откуда, – подумал Хакан и тоже сел в автобус. Ранним утром он был полон кавказцами, таджиками и киргизами. Потом уже ближе к восьми утра в автобусе больше сидели славяне.
– Канэчно, все они зарегистрированы, – завистливо смотрел на них Хакан, привычно отодвигая свою сумку, чтоб не мешала. Наконец, метро открыли и он сразу уселся в вагоне. Интересно, сколько носков продаст сегодня? Но потом задремал.
* * *
«Эрмени» спали долго. Амаяк работал через день, дядя устроил его экспедитором у себя же, чтоб чужие не воровали, в пять утра не разберёшь, сколько колбасы с контейнера забрали. Но Амаяк больше одной палки никогда не брал – зачем ему много! Да и колбаса нехорошая, в Ереване лучше делают.
Из Еревана он смог вывезти Наиру и старую бабушку совсем недавно, мать у Амаяка умерла при родах. Но он при бабушке не ощущал себя сиротой. Вот когда отец ушёл из дома, чтоб жениться, тут маленький Амаяк понял, что он сирота. Отец наведывался сначала часто, потом у него пошли новые дети, потом перестал приходить, а потом и помогать уже не мог. Кинулся в Татарию, где раньше служил. Хорошо устроился, увёз свою вторую семью, иногда через сестру деньги посылал, но Амаяк заканчивал школу, бабушка мечтала, чтоб вуз окончил. Да откуда деньги на вуз? На бесплатное отделение дети богатеев скорее поступят.
Бабушка нашла адрес отца, 15 лет сына не видел, и отослала парня подальше и от армии, и от бедности. Подлетая к Казани, Амаяк мелко дрожал. Отца он не сразу распознал в толпе, лишь, когда почти все разошлись, подошёл к нему лысый, небритый мужчина, похожий на Амаяка в зеркале – такой же носатый. Неловко обнял, утирая глаза, взял сумку и поехали в комнату, которую тот снял для Амаяка у старушки-татарки.
Так началась у Амаяка трудовая жизнь в русском Татарстане. Весь день он разбирал моторы, чистил, промасливал, постепенно научился собирать их.
Годы летели, в Армению он уже не мог поехать – тут же забрали бы в армию. А ведь он еле избежал этой службы. Соседский сын пришёл в мирное время из армии, с одной площадки, он был чуть постарше, но с детства дружили. Восемь месяцев в госпиталях лежал, ноги отказали. И не комиссовали. Потом родители набрали денег, поехали навестить и Арам рассказал матери, что над ним вытворяли. После жалоб стало хуже – не пускали навещать. Наконец, так лёжа и отслужил, приехал домой. Стал какой-то тихий, безразличный… Рассказывал невероятные ужасы, и Амаяк сказал бабушке, что ни за что в армию не пойдёт.
Лучше сразу повесится. Тогда-то и бабушка вспомнила про зятя. Хотя как не вспоминала! Но на этот раз зять мог пригодиться…
А Наиру бабушка присмотрела ему сама, по фотокарточке и сосватала. Постепенно тоска по родному селу и улочкам таяла, в Татарии он научился немного говорить по-татарски, хотя все общались по-русски, купил маленький нетбук и в редкие свободные минуты, в основном, в дороге в метро, смотрел новости и ютубы. Хорошо в Москве – час едешь, хочешь – спи, хочешь – ролики крути.
Вчера вечером из окна он увидел новых жильцов, оказалось, будут соседями.
Наира отяжелела, еле ходила, бабушка предсказывала двойню, глядя на огромный живот снохи. Но если УЗИ делать – полис требуют, зачем спешить? Вот когда рожать – тогда не имеют права требовать. Скоро «вот-вот», мало осталось, Амаяк даже боялся последние дни на работу ходить.
– Турки соседи, – выглянув в окно, сразу определила бабушка, – тоже на сносях. Сейчас как начнут рожать! Столько детей как прокормят? – риторически проворчала она и прошла в кухню.
Так в одном тамбуре, на нейтральной территории, поселились две «вражеские» семьи. Настороженные, внешне мирные, но при своём вековом отношении. Не злом, зло могло вылиться, если бы начали конфликтовать. И всё же с тщательно скрываемой настороженностью.
Скоро в тамбур пришла новая жизнь, писк, плач и ор не утихали. То из одной, то из другой квартиры выскакивали во двор две молодые черноволосые женщины, каждая с тряпичным свёртком, и пытались угомонить своих чад. Тоненькие перегородки не могли заглушить что-либо из того, что существовало только вслух, днём и ночью...
Через месяц молоко у Наиры чуть не пропало, оба малыша были очень уж прожорливы, и она не успевала их покормить. Младший орал, как недорезанный, требуя свою братскую долю. Окончательно измученная, молодуха решила перейти на искусственное питание.
Как-то на крик ребёнка в дверь позвонила соседка:
– Что случился? Моя спать не сможит!
– Не знаю, – недовольно буркнула Наира. – Молока нет, панимаеш?
Увидев совсем убитую и измученную коллегу, женщина вдруг сказала:
– Давай, я кормить, у меня много!
Обе смотрели на детей, стараясь не встретиться глазами. Гюнай устроилась на диванчике, и Арташик, не теряя времени, сопя, стал сосать вражью грудь. Затем откинулся на руки матери и сразу заснул.
Наира осторожно забрала сына и прошептала:
– Спасибо!
Айгиля молча застегнула кофту и сказала:
– Утром много, вечером много, кормить можно.
Вечером Наира с бабушкой обсуждали – говорить Амаяку или нет, решили отложить. Утром молодуха неслышно выскользнула в тамбур, дома была одна Гюнай. Покормив, женщина спросила:
– Как завут?
– Наира – Арташик.
– Гюнай – Аслан.
Почти месяц Гюнай кормила младшего, лишь после этого стали прикармливать. Утром Гюнай приносила пол-бутылочки сцеженного молока, Амаяк уже знал. Услышав, сначала окаменел, потом захохотал. Потом снова замер и тихо сказал:
– Я с этим Хаканом на работу езжу, носки продаёт. Мне два-три заказчика хороших прислал. Они тут тихо себя ведут, даже лучше с ними иметь дело, армяне кидают чаще.
– Турок остаётся турком, – вмешалась бабушка, ты на их улыбки не поддавайся. Они все прикидываются. Лучше переехать, чем с ними дружить.
– Ай бабо, сами грудь нашли для ребёнка, не я же! – деланно взмолился Амо.
Бабушка смиренно замолчала, вогнув губы внутрь, всем видом своим показывая, что не виновата и вообще молчит.
А Наира, оправдываясь, развела мокрыми руками:
– Сама предложила, Амо джан. У меня просто не было выхода.
Обе семьи особо не общались. В московских квартирах как раз так и бывает. Вот у Амаяка на родине, да и у Хакана, сосед – святое дело, все друг друга знают, во дворах проводят время… молочные братья на всю жизнь остаются братьями.
Москва плыла где-то рядом, абсолютно их не касаясь, но готовая в любую минуту изменить их жизнь.
Амаяк курил у окна и высчитывал, сколько ему осталось, чтобы заработать отступные от армии. Тогда он сможет уехать. За квартиру платить чем дальше, тем дороже, поедет, у себя откроет автомастерскую, работа всегда будет, говорят, городские разбогатели, кредиты пошли, машин много. Дом есть, скоро большие деньги будут – хозяин обещал, наконец, расплатиться за три месяца.
А ночью, обняв Наиру, он устало рассуждал:
– Уедем, конечно уедем… Лишь бы там войны не было, хотя вряд ли будет на нашем веку… Наир, но ты представляешь, вдруг нашим детям достанется война? Уж лучше нам!
– Конечно, Амо джан, – сонно поддакнула жена. А про себя подумала, не решаясь сказать вслух: не дай бог, чтобы война! Неужели эти молочные братья тоже будут воевать друг с другом?
