В их семье никогда не было мужчин. То есть они были, но это были мужчины из других семей. К матери, бывшей танцовщице, приходили любовники. Эмиль был какое-то время постоянным. Он был вдовцом. В молодости он много путешествовал, однажды пересекал пустыню Гоби на верблюде, о чём любил рассказывать им, девочкам, со всякими живописными подробностями. У него в доме, куда они скоро переехали, имелось пианино; оно стояло в овальной гостиной комнате. Во всю стену шли зеркала, перед которыми старших девочек мать учила танцевать. C другой стороны дома были комнаты, наполненные коврами и антиквариатом; потолки в них казались ниже, загадочно пахло шерстью и незнакомыми сухими травами, которыми ковры прокладывали от моли. Нет, что ни говори, мать тогда баловала её. Лара всегда была нарядно одета и могла играть с девочками Эмиля сколько хочет, иногда до поздней ночи. Их голоса звенели под огромными платанами. С Шошаной, с Кориной, с племянником Эмиля Джулианом. У всех детей и родственников, включая Джулиана, были длинные кудрявые волосы. Они съедали фруктовое мороженое прямо во дворике магазина и иногда посылали Джулиана за второй порцией. У Лары была отдельная комната с бордовыми шторами, в которой было хорошо лежать и думать. А когда Лара думала, то всё прочищалось у неё в голове и ей виделось в будущем что-то красивое и праздничное. Эмиль хотел жениться на матери, но мать почему-то не пошла за него замуж. А потом они рассорились и мать снова перевезла старшую Лиз, Лару и маленького Сэма в их квартиру у железной дороги.
Не выходя из машины, Лара оглядела знакомый круг асфальта с клумбой посередине. Только четыре дома стояли в конце дороги в так называемом cul-de-sac. Три из них лежали в дрёме, только крайний, правый, отбежавший в тень больших платанов, уже зажил своей обычной послеполуденной жизнью. В нижнем открытом окне вздувалась штора, женская рука потянула её вбок. В отличие от Лары, женщине, наверное, не приходилось работать днём и ночью. Лара вообразила её жизнь: может быть, женщина была талантливой художницей и это её картины висели по стенам.
Она услышала голос и вздрогнула.
– Вы заблудились?
Мужчина, теребя в руках поводок, склонился над окошком машины. Что-то в нём было ладное, надёжное. Со стороны большой клумбы пришлёпал чёрный терьер и сел неподалёку от хозяина. Она сказала, что всё в порядке, и уже хотела ехать, когда раздался крик. Мужчина подпрыгнул, как раненный голубь, и потряс в воздухе рукой.
Лара вышла.
– Укусил, – пояснил мужчина ситуацию. – Почему кусается, хоть убей, не понимаю! Я, в общем-то, человек незлобливый и к животным отношусь хорошо. Кормлю, выгуливаю, а он не любит и – всё! Надо бы его поучить, но у меня времени не хватает. Я его из приюта взял. Мне всегда казалось, что пёс должен любить хозяина, а он жену любит и слушается. Даже не знаю, что и делать, – говорил мужчина, продолжая трясти рукой, и видно было, как ему обидна нелюбовь собаки. Он с завистью поглядел, как Лара потрепала пса за шкирку. Потом лицо мужчины приняло серьезное выражение, он решительно пристегнул поводок и пошёл назад, практически волоча собаку за собой.
Дома, когда она вернулась, Сэм курил, развалясь на диване. Вовсю работал вентилятор, гоняя по полу рекламу с изображением Лариного клуба. Шесть лет она работала там, сегодня это кончилось. Хозяин клуба, конечно, был разочарован, когда она сказала, что увольняется. Он вложил в неё много сил. Ну, что ж, у всякой вещи своё начало и свой конец... Лара вздохнула.
– Я открыл закон Архимеда! – громогласно сказал брат. – Говно притягивает, золото отталкивает. Разве не так? Сколько я должен так жить? Вот сейчас пойду и раздобуду где-нибудь наркотики! И это будет её вина! Джисус факин Крайст! Я только стал приходить в себя, а она меня опять заставляет ходить туда каждый день. Почему я не могу доучиться дома? Почему обязательно нужен этот психдиспансер?
Он говорил о районной школе, а под «она» подразумевалась их старшая сестра Лиз.
– Что было?
Она постаралась увильнуть от него на кухню, он пошёл за ней, жалуясь на убогие мещанские правила. Чувствуя, что от Лары ничего не добьёшься, он достал из холодильника йогурт и стал без аппетита есть. Диззи пришла на стук двери холодильника, обиженно взглянула на Лару одним глазом – другой у неё вытек, когда её сбила машина. Лара дала ей еду и, когда кошка склонилась над мисочкой, повернулась к нему:
– Так что было?
Прошло не менее двух минут, прежде чем Сэм ответил:
– Мистер Памперс читал стихи!
Сэм выразительно закатил глаза – и Лара улыбнулась. Тот же учитель литературы, Лара его помнила.
– Мистер поэт растворяется в себе и осознаёт, что он – ДРУГОЕ! И мы должны чувствовать себя польщёнными от того, что мы соучаствуем в его растворении.
– Разве плохо?
– Кого, скажи на милость, кого волнует! Кого волнуют его дурацкие импрессии?
– Некоторых волнует, наверное.
Сэм сверкнул глазами. Они у него были большие, с длинными, как у девочки, ресницами.
– Он слишком уникальный!
– Разве плохо? – повторила она рассеянно, прислушиваясь к звукам на лестнице.
– Во-первых, это не этично – преподавать себя, – сказал Сэм, не обращая внимания на её отсутствующий взгляд. – А потом мистер Памперс спрашивает у нас... «Что навеяло?»
Он передразнил высокий голос преподавателя.
– Что ты сказал?
– Видишь, ли, дорогая, все люди делятся на две категории: на тех, у кого всегда есть мысли, и на тех, кто, хоть пёрдни головой, не может выдумать ничегошеньки. О чём думал поэт, когда писал это стихотворение? Я никогда ни до чего умного не додумался. Ну, скажи ей, чтобы не посылала меня. Я могу ведь доучиться дома, а? Этот мой папаша – он как? Он был умным?
– Он был высший класс! Так что же ты ему сказал?
– Мистер Памперсу?
– Да, мистеру Дэвису, – поправила Лара.
– Так и сказал, что ничего не думаю.
Сэм, кивнув, посмотрел на кошку. Постепенно лицо его разгладилось и он даже улыбнулся своей неотразимой улыбкой:
– Вот, кто у нас уникальный в семье! Ты посмотри, как она сидит! Как английская королева! Кстати, тебе не кажется, что она опять ходит беременная?
Он посидел молча, и чем больше он молчал, тем сильней снова затуманивались только что ясные черты. Выражение отчаянья и наглости вспыхивали на лице попеременно:
– Вот уезжаешь и правильно! Забудь всех нас. Джисус Крайст, я бы сам удрал на край света.
Она старалась говорить с ним ровным голосом, как рекомендовал врач в больнице, где Сэма лечили:
– Потерпи полгода.
Отставляя горшочек с цветком подальше от его локтя, она почувствовала запах марихуаны. Но марихуана была лучше, чем всё остальное. Чем алкоголь, из-за которого Сэма выгнали из самого лучшего в штате интерната.
Он следил за её движениями:
– Что изменится через полгода?
– Вот поступишь куда-нибудь... В этот свой Беркли.
Она знала, что он считал другие колледжи ниже своего уровня.
Хлопнула входная дверь. Лиз взывала к ним:
– Выключите, Христа ради, эту музыку!
Лара даже не обратила внимания на то, что радио включено. Если уж кто-нибудь был гениальным в этой семье, то это была Лиз. В школьном театре Лиз играла главные роли, потом её даже звали в профессиональный театр. Если бы не нужда, Лиз бы стала великой актрисой. А музыки она не любила, потому что музыка напоминала ей слишком о многом: о проданном пианино, о том, что она работала ночной сиделкой. Маленькую Ренату, названную так в честь покойной матери, она оставляла на ночь с нянькой. Зная заранее, что между братом и старшей сестрой сейчас произойдёт ссора, Лара поспешно ретировалась в спальню. В платяном шкафу на деревянных плечиках висели наряды. Она провела по ним рукой и выбрала красное платье с острым вырезом. Она надела его и обхватила себя руками, чтобы застегнуть на спине молнию. Никогда прежде Лара платье не надевала. В нём было что-то волнующее, ощущение собственных пальцев под лопатками и вдоль хребта наполнило её стремительной грустью. Она задержала руки и представила себе, что это пальцы Джулиана трогают её спину.
Матери всё время казалось, что Эмиль хочет отобрать у неё Сэма, который был его ребенком. Она так в этом уверила себя, что поневоле и сестры стали в это верить. В результате отношения между семьями вконец испортились, дети больше не виделись. Только после смерти Эмиля мать успокоилась. На похоронах, куда она пришла, гордо ведя их за собой, дочери Эмиля бросились их целовать. К ним подходили родственники, и все они были кудрявые, черноволосые. Сегодня она уедет, может быть, навсегда, во всяком случае надолго. Её доброжелатель, наверное, уже ждал в аэропорту. Он был очень милым и вежливым. У него было круглое лицо с небольшой ямочкой на подбородке. Они встречались, говорили о её будущей карьере. Ну ведь надо была начинать с чего-то... Она всю жизнь готовилась. Для начала у неё будут небольшие роли, которые смотрят одинокие мужчины. «Без пенетрациии...», – несколько раз повторил он.
Она опять вздохнула и стала собираться. Мать всегда содержала вещи в порядке. Полки шкафа заполняли маленькие книжные кирпичики на румынском языке, которого ни Лара, ни даже Лиз не помнили. Деревянная в сафьяне шкатулка с украшениями, которую Лара искала, была тут. Белый сафьян немного порыжел от времени. На внутренней стороне шкатулки в окошке виднелась знакомая с детства фотография молодой дамы в шляпе и шарфе. Стекло когда-то, видимо, при переезде, выпало, зато стали лучше видны черты благородного лица. Лара провела пальцем по шершавой бумаге и подумала, что так и не удосужилась спросить у матери, кто была эта дама. Она поворошила холодный потемневший жемчуг внутри шкатулки. Нет, она ничего не возьмёт. Закрыв шкатулку, она поставила её на место. Что-то она ещё хотела посмотреть... Это слово, которое он тогда произнёс, она не была уверена... Лара поискала словарь и пошла с ним в гостиную. «Пенетрация», – произнесла она, и углы губ сползли вниз.
Лиз, выйдя из душевой, метнула на Лару удивлённый взгляд. Она подумала, что та наслаждается последними минутами перед отъездом. Лара продолжала сидеть в кресле, руки её расслаблено стекали с обтёртых подлокотников. Цвета светлого рубина платье очень шло ей. В её позе чувствовался покой сильного красивого существа, замершего перед прыжком. О, эти сладкие минуты перед отъездом, когда всё в целом путешествие ещё слабо грезится, но уже так чётко видятся детали! Но Лиз, увы, ошибалась. Ничего этого Лара больше не хотелось. Обои, комната, вентилятор – этому она принадлежала. Сравнивая себя с утренней женщиной в окне особняка, которую любит мужчина и взятая из приюта собака, она ужаснулась своему намерению куда-то ехать. Если выйдет сейчас из квартиры, то никогда не будет, как та, безмятежно смотреть из-за шторы на клумбу и Сэм не станет честным, смелым человеком, каким он сейчас, чёрт его возьми, был. Она положила словарь и поднялась. Сквозь плохо прикрытую дверь она видела Лиз, спящую рядом с ребенком. Лара сняла туфли и с ними в руках пошла в свою комнату, бывшую материнскую спальню. Длинный жаркий день угасал. Гуденье машин становилось спокойней. Оно говорило, что никуда не надо торопиться.
