Марина Мурсалова публикуется мало и, по всей видимости, неохотно, что вызывает сожаление, потому что мы имеем дело с автором, явно и ярко проявляющим творческую одарённость. У неё сложившийся поэтический характер, определённый, хорошо проявленный поэтический жест. Она мыслит художественными образами, но и её прямая лирическая исповедь несёт в себе пример художественного мышления. Интонация её стихотворной речи экспрессивна, энергична, настойчива. Парадоксальность мысли и её поворотов – неожиданны. Мы вправе ждать от неё новых творческих удач, художественных воплощений её мировидения.
Д. Ч.
* * *
Я отказался от власти,
чтобы выращивать камни
этими вот руками.
Чтобы искать дорогу,
которую не осилит идущий.
Грибная фея
(постапокалиптическая сказка)
Я не из тех, кого любят
хорошие учителя,
собаки, арбузы и боги,
и прочий вселенский компот.
Мне десять лет от рожденья,
мне восемь лет до нуля,
я вхожа в такие дома,
где больше никто не живёт.
Пускай то жара, то холод
и нечего надевать,
но хлеба всё же хватает
до перемены дня.
Грибные феи нас любят,
дают перезимовать.
А больше всех почему-то
они любят меня.
Мы спустились с обрыва,
я вижу круги на лугу:
рисовали их не пришельцы,
не химики, не враги.
Тёмные на зелёном –
я никогда не лгу –
это грибная фея,
это её круги.
Пройдёт ещё два года –
родится моя сестра.
семь лет – я закончу школу,
потом поступлю в институт.
Ни счастья, ни богатства,
ни прочего добра,
но – эй, дорогая фея,
скажи, ты всё ещё тут?
Я помню три конца света,
четвёртый не будет ждать.
Прибой приносит бутылки,
наполненные войной.
Сейчас дочитаю новости
и мирно пойду гулять:
возможно, грибная фея
походит ещё со мной.
Сентябрьские стишки
Зверушки позапрятались в дома,
им кажется, дома их – терема,
как горная гряда, они огромны,
как город, как грядущая зима.
А я-то вижу, их дома – труха:
кора, гнилушки да кусочки мха,
еловые чешуйки, паутинки
и прочая смешная чепуха.
Но я не трону вас, мои зверьки:
кончаются хорошие деньки
по ту и эту половинку неба,
по ту и эту сторону реки.
В греческом зале
Вот свет отключился, и дети сказали:
«Нам скучно, нам холодно в греческом зале!»,
и даже учитель, невесть почему,
подумал, что скучно ему.
Он сдёрнул очки, но вокруг было скучно:
народ небогатый глазел равнодушно,
музейная дева грустила в углу,
блестел пятачок на полу.
Девчонки хихикали, рожу состроив –
повсюду пиписьки богов и героев;
желудки урчали, зевали уста.
Он мысленно прыгнул с моста,
но выжил. А дети всё шли, вырастая,
по залу Египта, по залу Китая,
всё шли, причитая: «Нам скучно, учитель!
Нам страшно, придите и всё объясните!
Нам тошно, учитель, зовите врача!» –
музейным шёпотом крича.
Всё ныли о том, что им грустно и плохо,
покуда над ними сомкнулась эпоха;
в фальшивых бантах, в страусином пальто –
их больше не видел никто.
* * *
Чужие небеса и родные просторы;
первые ягоды лета, первый снег зимы;
цветы, большие и маленькие; запредельные горы;
шторма, налетающие со скоростью мысли, со скоростью тьмы;
состраданье к товарищам по смертному страху,
по круговороту белковых тел;
первое слово, последнюю рубаху;
всё, о чём я думал, чего я хотел;
детское удивление, детскую травлю;
плоды познания, опасность и игру –
всё заберу с собой, ничего не оставлю,
словно посуду в скатерть – нищий на брачном пиру.
* * *
Десяток лет в окно на это поле –
и ты уже не сам себе игрок,
а мерзлота предвечная, доколе
эону твоему не выйдет срок.
Десяток лет в окно на все детали
дремучей, обескровленной земли.
Вот с этого бы поля мы взлетали:
ракеты, самолёты, корабли.
Десяток лет в окно на этот похер,
на детскую больницу под дождём.
И мы друг другу в электронный покер
проигрываем, и аванса ждём.
Забудь и улети к большому морю,
но холодок останется в крови,
как малярия – неподвластный горю
и счастью, и разлуке, и любви.
Молитва перед выходом из дома
Не обязательно уничтожать людей,
не обязательно пить их кровь.
В этой истории я не герой,
в этой истории я не злодей.
Все мы счастливы в свой черёд:
цветок на дереве, птица в кустах,
автобус придёт, боль пройдёт,
любовь побеждает страх
или не побеждает страх.
В этой империи я слаб,
но в этой империи я не раб,
даже не восставший раб.
Я могу разорвать сеть,
но не обязательно прямо сейчас.
Путешествие домой
1
встаю ранним утром
на ощупь
допиваю чай, в котором плавает мошка
начинаю растапливать
сереющую печь
от холода лицо стало шершавым
словно лицо каменной бабы
хорошо было грекам
жизнь для них была песня
смерть – весёлая переправа
хорошо цыгану
жилья не строит, не моется
врёт как дышит
нипочём ему дальняя дорога
и зачем я вошёл
в эту комнату?
я забыл
а день уже начинается
2
Как растёт человек? Например, он живёт,
и как ни включит телевизор, а там Новый год.
Новый год четырнадцать дней в году,
а потом я на работу пойду.
И где здесь урвать кусочек души?
В телевизоре сказали: нужно читать.
Я послушался и читал роман «Идиот»,
но легче не стало, скорее наоборот.
Наверное, надо было быть другим:
не бухтеть, когда физкультурник выгонял на мороз,
делать уроки; требовать от родителей,
чтобы мы сходили в музей.
А ещё Зин Пална, биологичка,
объясняла, что лошадиное лицо принца Чарльза –
явный признак вырождения.
Она говорила об этом так уверенно,
сразу видно: человек разбирается в принцах.