АМ ЗОННЕНШТАЙН[1]
Памяти Г.Ш.
– Оставь! – кричит Анжела Сергуне, завидевшему на экране телевизора бледное востроносое существо в тёмных очках. Сергуня тянется за пультом. – Оставь! Не трогай, дай посмотреть!
Анжела рыженькая, глазки слегка навыкате, вся в кудряшках – в общем немного напоминает кого-то из персонажей мультиков, то ли Мурзилку, то ли даже Непоседу Бибигона. Она и есть непоседа.
– Что оставить? – возмущённо возражает Сергуня. – Этот позор африканского народа? Мишку Яковлева? – И передразнивает Джексона: – «Я кровать... я кровать!»
– Какая ещё кровать? – изумляется Анжела.
– Английский надо было в школе учить... – степенно отвечает Сергуня. – Ты что, песню эту не знаешь? «I´m bad, I´m bad...». Педофил имплантированный.
– Аа-а... – снова изумляется Анжела. – Я не знала, что он имплантант.
Она поднимается и идёт в кухню – пока выключать посудомойку.
Утром Сергуня завозит благоверную на работу. Анжела трудится кассиршей на заправке, а Сергуня сваривает что-то железное на механическом заводе. Бабок, если складывать вместе, хватает на три отпуска в год – неделю на Майорке, две в Турции, ну и ещё что-нибудь пикантное по мелочи. В прошлый год летали на Троицу в Эмираты.
Сергей умащивается на сиденье и закуривает. Анжела прислушивается к ворчанию мотора, затем вся как-то подбирается и спрашивает озабоченно, хотя и не очень уверенно:
– Троит?..
– Ты что, мартышка! – тут же вскидывается Сергуня. – Гуляешь от меня?!
– Я?! – пучит глаза Анжела. – С чего ты взял?
– Откуда ты знаешь, что такое «троит», курица? – строго нависает над ней Сергуня. – Кто тебе это рассказал?
– Регинка... – тянет Анжела. – ...Она всё время прислушивается к мотору.
– Дуу-уры! – победно рычит Сергуня. – Дуры набитые! У Регины мотор в её «Корсе» вообще трехцилиндровый. Если он затроит – значит заглох. Ха-ха-ха! – Сергуня откидывается на сидение и сотрясается от хохота. Автомобиль заметно раскачивается.
– Ну хватит, – обиженно прерывает его Анжела. – И нисколечки не смешно...
Оба – и Анжела и Сергей – прибыли в Германию на «еврейском паровозе», как здесь называют браки с евреями-иммигрантами, и оба слегка недолюбливают своих «бывших», поэтому на людях высказываются о них не без сарказма.
– Опять звонила моя манда Рита Падловна, – кривится Сергуня. – Потолок у неё, видишь ли, протёк в гостиной. Соседи сверху что-то там намутили с аквариумом.
Зовут сергунину «бывшую» Маргарита Павловна, но он везде находит зерно юмора. Анжелке нравится. Сергуня вообще юморист. Как только электронная почта стала делом повседневным, он буквально вцепился в мейловский префикс «е» и теперь приставляет его к чему ни попадя, особенно предпочитая слова, начинающиеся на «б». «Твой Еборя», – ухмыляется он, если речь заходит о Борисе, бывшем Анжелкином муже, и по-хозяйски лапает Анжелку за ляжку. Анжелка лениво вырывается.
– Поеду на войну! – вдруг заявляет Сергей. – Сколько можно терпеть! Слышала, что вытворяют америкосы в Сирии?
– Ты что! – всерьёз пугается Анжела. – У меня сегодня знаешь какая недостача? Я с Регинкой поеду завтра на дискотеку. Надо развеяться. А то так и с работы могут выпереть...
– Попляшите, попляшите, дурочки! – кривляется Сергей. – А я на войну уеду.
– Прекращай, Серёжа... – тянет Анжела, и глаза у неё становятся мокрыми. – В натуре не смешно...
После работы три часа наряжались у Регинки, перепробовали перед зеркалом по двадцать нарядов. Уложили в сумочки по три пары запасных колготок.
Дискотека гремела. Убойного вида охранники на входе для виду порылись в сумочках, не без удовольствия ощупали сверху донизу.
– Уроды... – цедила Регинка. – Машинка контрольная у них сломалась, как же! Сами небось с ней и нахимичили, а теперь лапают девок в своё удовольствие...
Анжелка блаженно улыбалась. Музыка грохотала как сумасшедшая, плоскую бутылочку коньяку они на пару высосали ещё в регинкиной машине, на стоянке. Недостача, война в Сирии и Ираке – всё плавно отходило в сторону и таяло, таяло.
Полчетвертого ночи. Сверху с чернильного неба скалятся холодные злые звёзды. Над парковкой возле дискотеки поднимается пар – народ усаживается в машины, хохоча, переругиваясь, сквернословя.
– Куда ты? – возмущается Анжелка, но плетётся, пьяно покачиваясь, следом за Регинкой. – Ты же пила... Давай возьмём такси...
– Ага-аа! – не сдаётся задиристая Регинка. – А потом ещё завтра такси, чтобы машину забрать. Щас! Разгулялась...
Что-то мелькнуло впереди, на зимней обледенелой дороге. Что-то огромное, тёмное разом выросло до небес, закрыло небо и звёзды, навалились на хрупкую, промерзшую «Корсу»...
Регинка умерла сразу же, несмотря на мигом надувшийся защитный мешок. Да и не очень-то он помогает, когда скорость за сто и на пути дерево.
Анжелку измолотило в кашу. Когда приехали спасатели, она вроде бы ещё дышала. Но уже через пять минут в машине скорой помощи санитар меланхолично закрутил кран кислородного баллона, а фельдшер достал папку с бланками и принялся, устроив её на откидном столике, заполнять свидетельство о смерти.
Девять дней Сергуня отметить не поспел – на шестой день после похорон, в дымину пьяный, он вышел покурить на занесённый снегом балкон и, неловко перегнувшись через перила, чтобы поправить что-то в обледеневшем цветочном ящике, поскользнулся на льду в домашних тапочках. Вскрикнул, не чуя где верх, а где низ. Взметнулись над перилами ноги в адидасовских трениках, хрустнула, ломаясь, застрявшая в балконной решетке рука. Девятый этаж. Крови было немного. Санитары каблуками тяжёлых казённых ботинок слегка подскребли алый снег в сторонку и не стали вызывать коммунальщиков с песком. А к утру снегу насыпало снова.
Весна пришла в апреле, бурная, пёстрая, зелёная.
Не старый ещё мужчина с седым клоком в шевелюре, чуть вскряхтывая, разгибается над недавней, не покрытой камнем могилкой, оглядывается по сторонам. Рядом, в десятке шагов, хлопочет над могилой одетая в чёрное модное пальто женщина средних лет.
– Простите... – возвышает голос мужчина, вытягивая шею. – Мне кажется, вы говорите по-русски...
– Вам правильно кажется, – отвечает женщина, тоже разгибаясь.
– Мне нельзя будет воспользоваться вашей леечкой? – Мужчина, отряхивая ладони, направляется к соседней могиле.
– Возьмите... – отвечает женщина тусклым голосом. – Конечно...
– Муж? – тихо спрашивает мужчина, кивая на фотографию в центре простого деревянного крестика, временно – пока не просела земля – установленного на могиле.
– Бывший... – неохотно отвечает женщина.
– Бывший потому что... – начинает мужчина и, спохватившись, замолкает на полуслове. Но тут же как-то спохватывается и продолжает: – Извините... Борис.
– Маргарита... – всё так же неохотно отвечает женщина, протягивая в ответ ладонь. – Маргарита Павловна...
Борис отправляется к крану с водой, наполняет лейку, затем поливает поникшие при высадке цветочки на «своей» могиле.
Потом они вместе едут с кладбища в автобусе. На конечной остановке прощаются как добрые знакомые. Маргарите Павловне ещё десять остановок трамваем. Борис галантно подсаживает её на подножку, двери закрываются. Борис машет ей вслед рукой.
Трамвай постукивает колесами на стрелках. Маргарита Павловна устало смотрит в окно. Она думает о Сергее. «Нексте хальтештелле Ам Зонненшайн»[2], объявляет в динамиках бездушный компьютерный голос. «Борис... – мысленно проговаривает Маргарита неожиданно для самой себя. – Боря... – И тут же, улыбнувшись, добавляет почти вслух: – ...Еборя...»
Она легко поднимается и начинает пробираться к выходу.
РЕЙС
Всё суета и томление духа. Дух томится.
Ибо человек, рожденный женой, кратковремен
и исполнен печалями.
Екклезиаст
– Уважаемые Силы Космоса... – Хромов, бормоча, нервно наматывая круги по квартире. – Боже правый, сильный, всеславный... – Он цеплял плечом дверные косяки, шипел, ушибаясь, походя смахивал что-то со стола и комода на пол. – Святые угодники... Сделайте, милые... сделайте чтоб рейс 6233 расхерачился к грёбаной фене! Прямо на взлёте... или нет... лучше при посадке... – И Хромов на ходу принимался злобно отмахивать сжатой в кулак ладонью. – Расхерачься! Расхерачься!!!
Вдруг вспомнилось, что под шкафчиком в кухне заначена бутылка водки – лежит, родимая, на полу, у самой задней стенки. Никто её не видит – ни гости, ни Славочка.
Водки было литр. Когда бутылка опустела на треть, Хромов слегка успокоился. Теперь он действовал методично – достал с полки замызганную брошюрку, полистал, нашёл нужную страницу. «Так... – Хромов, читая, слегка шевелил губами. – Свечка... Перец чёрный... Что там ещё?» Он замер было посередине комнаты, задумавшись, – но вскоре подобрался и тут же полез на антресоли за свечкой.
Нижний конец свечи Хромов разогрел и приплавил ко дну стакана, затем поднес зажигалку к фитилю. Как бы нехотя вспыхнул, тут же набирая силу, лепесток пламени.
Он покрутил головой в поисках молотого перца. Вот он! Столовым ножом зацепил из прозрачной баночки щепотку. Готово.
Придавив книжку тяжёлым, Хромов принялся медленно сыпать крупинки в пламя. Перец вспыхивал искорками. Искры звучно пощёлкивали. «Убейтесь... – тихонько бормотал Хромов заклинание, сверяясь с магической брошюркой. – Убейтесь... – и ты, и твой козёл-муженёк...»
Рейс 6233 не разбился. Водки в бутылке оставалось на треть, Славочка в эту ночь дежурила, так что Хромов поднялся с утра в одиночестве, по будильнику, вяло почистил зубы, побрился, а свечку, обсыпанную перцем и давно потухшую, начисто вымыл под краном и засунул обратно на антресоли. «Не помогло колдовство... – мрачно констатировал он, проглядывая на мониторе сообщения о прибывших рейсах. – Явилась небось уже. Не запылилась. Скоро проклюнется...» И он мрачно взглянул на мобильный. За колдовство было немного стыдно.
Пришла с работы и тут же юркнула в ванную Славочка – серая и разом постаревшая после ночи, выжатая как лимон. «Устаёт... – неохотно заметил про себя Хромов, проводив жену взглядом. – Не восемнадцать уже...» Стыдно стало сильнее.
Славочка мужа любила. Неясно, чем питалась её любовь, чем она – Славочка – вообще питалась, удерживая расплывающуюся постепенно фигуру, неясно, о чём думала, о чем грезила. «Жалеет», – привычно отвечала она на вопрос о муже двум или трём подругам, когда они в месяц раз собирались на девичник, – если вообще до вопроса этого доходило дело: подруги, такие же бледные и измотанные, охотнее говорили о детях – истинно верная установка, если смотреть на жизнь оптимистически, с перспективой.
О связи мужа Слава догадывалась. Но что поделаешь, если сама умоляла его тогда не уходить, не бросать, не рвать сердце. А он пожалел её, остался. «Хороший... – думала она порой. – А что не любит, ну что ж... Жалеет зато».
Хромова же, наоборот, от этой истории реально мутило. Особенно доставали встречи по плану – по графику благоверного, выезжавшего по средам и вторникам на объекты. «Скажи мне... – начинал иногда Хромов. – А мы могли бы – ну просто проформы ради – встретиться в понедельник или пятницу? Не говоря уже про субботу...»
«Ты же знаешь... – возражала она. – ...Я целиком от него завишу».
Когда выяснилось, что супруги летят в отпуск вместе, Хромов как-то особенно скуксился. Неделю ходил бормоча, как помешанный, грубил на работе и в транспорте, сурово отслеживал взглядом движения Славочки. Женщина замерла. Спал теперь Хромов в гостиной, отдельно, сославшись на почки, желудок и нервы. Дома ему было стыдно.
Вот тогда и пришла вдруг спасительная мысль. «Да чтоб вы оба убились!.. – внезапно подумал Хромов, когда, распрощавшись с коллегами, подходил к метро по Басманной. – Ведь бьются же самолёты? Хоть какой-то будет покой». И тут же невпопад вспомнил о Славе. Набрал номер, сообщил что скоро будет, спросил не надо ли чего купить по дороге.
...Передавали городские новости. После обычных бравурностей и блока рекламы голос диктора разом посуровел. Хромов повернул к радио голову и нетерпеливо задрал бровь. Слава в халатике показалась из ванной и тут же юркнула в спальню, сделавши Хромову ручкой. Голос в динамике резал тем временем кухонный тёплый воздух: «...Дорожные происшествия. Маршрутное такси, совершавшее рейс из аэропорта, столкнулось на встречной полосе с грузовым автомобилем. Пассажиры и водитель получили смертельные ранения».
«Всё-таки получилось... – вяло подумал Хромов. – Ай да угодники! Не подвели».
Он позвонил на работу, выпросил день отгула, затем уселся в кресло в гостиной. Сами собой подступили слёзы. Они ползли по щекам, срывались с подбородка и падали одна за другой на светлые треники, оставляя влажные пятна.
Хромов утёрся ладонью, пошмыгал. Поднялся, прошёл на кухню, подхватил баночку с молотым перцем, вытряс с балкона остатки, щурясь от ветра и слёз, затем снова вернулся на кухню и начисто вымыл склянку под краном. В гостиной Хромов открыл секретер и осторожно уложил пузырёк в шкатулку с семейными бумагами. «Всё... – прошептал он, шмыгая и сглатывая слёзы. – Теперь уже точно всё...». Повалился на диван, закрыл ладонью лицо и замер...
Из забытья Хромова вывел звонок в передней. «Черти несут... – проворчал он, поднимаясь с дивана. – Почта, что ли?»
По пути прикрыл дверь в славочкину спальню, в три шага дотопал в прихожую и повернул колесико замка.
На пороге стояла она. Стояла легкая, летящая, чуточку сквозная. Свет из лестничных окон струился сквозь размётанные уличным ветром волосы, выбеливая их, оттеняя линию лица – обвод скулы, уха, ушной сережки-подвески.
– Ты... – выдавил из себя наконец Хромов. – А маршрутка разве не...
– Я ушла от мужа... – скороговоркой, как бы торопясь успеть, проговорила она. – Вещи перевезла к маме. Адрес ты знаешь. Телефон... не помню, потом... – Она перевела дыхание. – Не стала звонить – хотела взглянуть тебе в глаза.
– Взглянула? – Хромов очумело потряс тяжёлой головой.
– Взглянула. Звони... – Она легко повернулась на каблуках и шагнула к лифту.
– Кто там, Хромов? – донёсся из спальни сонный голос Славочки.
ПРИНЦЕССА
– Ирка... Ир... – снова начинаю я. – ...Отчего ты не хочешь жить вместе? Эти встречи в машине по закоулкам... Тебе не надоело?
– Я не знаю... – невнимательно отвечает Ирина и чаще чиркает пальчиком по дисплею смартфона.
– А так бы я тебя холил. Чёлку бы тебе стриг. Или лёгкий массаж, знаешь?.. ну, это... завораживающий.
Я смотрю прямо перед собой сквозь замызганное лобовое стекло.
– Читал бы тебе перед сном Ницше, а? Вслух, Ир! Ты меня слышишь?
Она всё строчит смс-ки, пальцы так и порхают.
– Слышу-слышу... Сейчас... Это по работе сообщение... от девочки.
Ирка служит в приюте. Каждый день там смерть. Когда начинается агония, завотделением зовёт Ирину, и она сидит с умирающим до самого отхода. До отхода поезда, как говорится.
Двадцать из неполных тридцати пяти Ирка мечтала о принце. Просто такая вот нелепая грёза – что однажды грязь и уныние вдруг отступят, стушуются и как из сказки появится он: элегантный, скромный... с вьющимися локонами – пусть даже не вполне принц, но хотя бы какой-нибудь «фон». Или чтобы у его папы имелась фабрика абразивного инструмента – желательно в Австрии. «А там ещё немного – и Прованс...»
В действительности всё иначе. Папаша, тискавший тринадцатилетнюю Ирку в ванной. Замученная, сгоревшая от собачьей жизни мать. Оба теперь почти без средств. Половина приютской зарплаты у Ирки идёт на исполнение дочернего долга. И они же ещё и хамят, родители, вечно всем недовольны, мать так вообще поминает ей при каждом случае какую-то тройку на школьном экзамене. «Я думала, я сгорю от позора», закатывает глаза мамаша. Ирка молчит.
Так что грёза о принце – она отчасти легитимна. Что тут такого? От терний к звёздам – это вполне эволюционно, если разобраться.
Глаза Ирке уже четырежды застило. В хрупком теле её, в самой середине, в нижней окраине пупа, происходил невидимый миру щелчок, случайный знакомый вдруг разом обрастал ореолом, и счастливая Ирка с замиранием сердца шептала: «Он!». Через положенный срок рождался ребёнок, а ещё через годик принцев ореол полностью истаивал, и как-то так получалось, что принц, слегка поныв и поплакав, затем навсегда исчезал с горизонта. «Нахер с пляжа...», комментирует сегодня эти события Ирка. Детишки отправлялись на воспитание к бабушке, так что внуков у Иркиной мамы четверо – ровно по числу принцев – и материны упреки Ирке как бы не вполне без повода.
Ничто, однако, не вечно под солнцем – даже непруха. И если чего-нибудь очень хочется, то это непременно получится. Факт известный, в народе даже ходят легенды о материальности мыслеформы. Хотя... замечено, что приходит удача всегда с неувязочкой, вроде как с «но»: дескать, вот вам улыбка фортуны, а к ней, к примеру, ну, скажем, круппозная пневмония. Это тоже статистика, у автора тут собран огромный материал.
Видно, ресурс неудачных принцев для Ирки был исчерпан, и на небесах решили исправиться: девушка хрупкая, четверо детей, хватит, мол, издеваться над матерью. Наградим-ка её за терпение и веру, наградим по-царски... И в приют к Ирке привезли чёрного. Точнее, пациент был коричневый – вполне милый седовласый африканский дядечка с кудряшками, или как там у них называют этот тип причёски.
Местные эскулапы лечили его ото всех болезней, пока не начались перебои с платежами из Африки. «Ах так!», злобно насупились белые халаты – и тут же вписали больному в карточку: «Хроник». И поставили больничную печать. Так что больной попал в Иркин приют совершенно законно – слабенький, беспомощный, весь на лекарствах, без перспектив излечения, неоперабельный, да к тому же ещё и франкоязычный, прости господи.
Ирка с детства немножко лопочет по-французски. Что-то там у неё было в далеком прошлом, о чём она мне ни за что не хочет рассказывать. Наверное, имелся ещё пятый принц французских кровей, по случайности оставленный Иркой без наследника.
Из-за французского Ирка в приюте с первого дня ни на шаг не отходила от африканца – то есть конечно не сама по себе, а по прямому указанию начальства. Африка оплатила приюту все расходы по пациенту на год вперёд, теперь надо было конечно держать марку.
И тут выясняется... что слабенький этот коричневый старикашка по сути реальный фактический принц. То есть в регистратуре девицы всё это знали уже в день поступления, но как-то сперва не обратили внимания. А тут документы шоколадного наконец попали к завотделением.
Наутро он вызвал к себе Ирку и строго-настрого запретил ей хамить и фыркать на пациента во избежание международного конфликта. «Чего это? – окрысилась было Ирка. – Небось не сахарный...» На что начальник резонно поведал Ирке внезапную правду...
Зону книзу от Иркиного пупка тут же перехватило спазмом. Она с трудом выбралась из кабинета начальника в коридор и иноходью кинулась в курилку под лестницей.
Дальше всё развивалось как в мелодраме. К концу первой недели шоколадный принц уже официально целовал Ирке ручку, а ещё две недели спустя в его палате появился нотариус – тоже не без оттенка шоколада на видимых участках кожи. Ирке вручили огромный букет и отпустили на час в приютский дворик – подумать.
Ирка вернулась раньше. Она распахнула дверь в палату африканского принца, встала в проёме и, встряхнув волосами, выдохнула:
– Жё суи д’аккор... Я согласна.
– Се манификь... – прошептал шоколадный пациент. – Мерси, мон трезор.
– Трезор... – эхом повторила Ирка. – Сокровище.
Нотариус распахнул перед ними свою папку и протянул каждому отдельное стило...
И вот мы сидим в машине в «нашем» тупичке, Ирка по-прежнему возится с мобильником.
– А ты не хочешь поехать в Абиджан? – внезапно спрашивает она.
– Куда? – не понимаю я.
– В Кот д’Ивуар... Я найду тебе работу по специальности...
Она поворачивает ко мне голову и на глазах у неё слёзы. Я глажу её волосы, а носом утыкаюсь ей в переносицу. В горле и в носу у меня тоже щиплет...
– Ты лучше себе найди сперва работу, ворона... По специальности...
Я тепло улыбаюсь, и глаза теперь реально влажные.
– Мне не надо, – задиристо отвечает она и вскидывает брови. – Я теперь принцесса...
И тут же поправляется:
– Вдова-принцесса...
– Чтоо-о?! – выпучиваю я глаза. Хотя и без вопросов всё ясно, чего уж тут...
– Он вчера умер... Я просто забыла тебе сказать...
Она собирается ехать. Абиджан, Берег Слоновой кости. Немаленький город, три миллиона народу. Правда, у принца уже внуки, а в стране республика, но голубую кровь, понятное дело, не пропьёшь, даже если сегодня у власти поганые... ну, то есть не совсем поганые, но всё же марионетки, продвинутые блатом и кознями. Французы по-прежнему творят беспредел в своих былых колониях.
У Ирки теперь курсы французского, курсы хороших манер – деньги на всё это она берет со счёта усопшего принца. Экономит – как всегда и на всём экономила. Купила строгих костюмов – тут, понятно, по протоколу пришлось раскошелиться, все они от Диора и Версаче.
Я тоже уволился, догуливаю остатки отпуска. Вначале мы сговорились, что я приеду попозже, когда она осмотрится и выяснит, как там с жильём. Я против. Я хочу лететь вместе, поселиться где-нибудь не задорого и с первого дня быть под рукой. Именно с первого дня. Это Африка, бэби, там пантеры порою прогуливаются, в Абиджане-то. Экватор опять же и всё такое.
Мы сидим в машине в «нашем» тупичке.
– Ирк... – спрашиваю я. – ...А хочешь жить вместе?
– Хочу... – отвечает Ирка и улыбается. – Мы и так уже... уже вместе. Ты не заметил?
