В словах - судьба

 
* * * 

в случайно сказанных словах
судьба читается,
слова читаются,
мечты сбываются.
а в перепонках-небесах
дрожит росинкою
не пролитый смертельный страх
и вот снежинкою
ты среди тысячи других
на землю падаешь,
во-первых, во-вторых,
в-седьмых...
и умираешь?
перерождаешься поди,
в слезинку, в капельку,
ещё поди спешишь пожить,
спешишь кого-нибудь родить,
спешишь продлиться и продлить
хотя бы капельку.
и не снежинка ты уже,
но после тысячи потерь
ползешь слезинкой по щеке
печальной девочки.
гуляет ветер на реке,
а на прибрежном, на песке
сидит печальная, молчит,
так у неё душа болит,
что пишет, пишет по реке
ольховой веточкой,
и на воде дрожат слова,
дрожит прозрачный лёгкий страх
гусиным пёрышком.
он не испишется в стихах,
он не исчезнет никуда,
он вечен, как сама беда,
как чья-то горькая судьба
записана в черновиках
ольховой веточкой
печальной девочкой.
кого там ждут на небесах
в случайно сказанных словах,
и почему печаль светла,
и почему болит душа,
и почему в словах судьба
белеет облаком? 
 
* * *
 
становлюсь изысканной, иссиня тонкой,
ноготком не рождённого в марте ребёнка,
подснежниковыми глазами смотрю в небо,
голубей в Риме забыла покормить хлебом,
через месяц в Хельсинки стану совсем синей,
мои вены расположены на всем теле красиво,
это такой узор, такой пазл, такой поворот боком,
это как долгий мысленный разговор с Господом Богом.
спроси по полной с меня – отвечу,
если дыхания не хватит, что-нибудь промычу,
ты молчишь, улыбаешься, но не в открытую, незаметно
просто по-доброму, прямо в голове улыбаешься так, чуть-чуть. 
 
 
* * * 

высокие ноты температура по цельсию,
(главное, получше прицелиться
пневматическим электронным термометром)
разве можно кочевать по меридианам
просто так без последствий
скоро они будут сидеть на белеющей
местами оранжевой кухне недалеко от Сухаревской
глотать какую-то купленную ночью еду
заваривать кофе жестяная банка Пер Ноэль
чистящее средство для ванн жидкий порошок Ариэль
фарфоровая тонкая чашка хочется стукнуть
общего знакомого который будет громко болеть за Арарат
(Лев по гороскопу, господи, как мне плохо)
на самом деле он самый здоровый из всех присутствующих
потому что остальные разбираются со своими уникум-универсумами
танцуют ходят по воде аки посуху поют невпопад
вселенные тянутся бесконечным шлейфом за создателями
возникает скопление млечных путей
на самом деле ему непонятно в какой момент времени
создатели смешались с вымышленными аборигенами
бескрайних неизведанных колышущихся земель
пересекли внутренние (кажущиеся такими незыблемыми ещё в двадцать пять)
внутренние границы ищет скользит взглядом по лицам
когда мы все нахрен успели сорваться с петель?
помнишь меня она приподнимает голову
(волосы, чем пахнут её длинные, упавшие на твоё плечо, волосы,
лавандой, ладаном, чёрт, забыл название, ну и чёрт с ним,
бармен, ещё по сто пятьдесят)
внимательно смотрит ищет её глаза кивает успокаивается
говорит давай я наколдую тебе счастье
голенькое розовое белобрысое дурак что ли
шепчет она колдун хренов моя очередь молчи
вдруг это я тебе нужен сердце стучит
чьё оно это огромное пульсирующее вселенское сердце
пылающее северными звёздами первыми книгами вечными яблоками
отпусти меня говорит хочу с другими сердцами разговаривать
глупое вдруг остановишься на секунду инсульт фоном что потом с нами?
да что нам отвечает сердце разобьюсь упаду будет музыка
всем на счастье на любовь на удачу вскладчину
лишь бы не молчать хочу разговаривать
где раньше встречались никто не помнит не знает
ибо кто-то из них успел вписать другого в свой сценарий
поэтому все вписанные друг в друга давным-давно
научились синхронно выстукивать
жизненно важные сообщения встроенными передатчиками.
 
 
* * *


сегодня приснился праздник –
мама и папа украшали зеленую елку,
старший брат так шалил, что его
заперли в соседней комнате.
очень надолго.
 
так ей тогда показалось.
и очень хотелось заплакать,
обняв любимого плюшевого медведя
с облезлым носом.
 
вздохнув, она взяла книгу, ушла в угол,
подальше от радостных родителей,
тихонько шаркая тапочками,
как маленькая старушка.
 
в сказках было тепло и уютно,
но напротив угла белела дверь,
а за дверью – тихо.
 
но там же брат!
сколько раз они отправлялись
в далекие путешествия по квартире.
он ничего не боялся.
 
я спасу его, подумала она.
поднялась с пола, захлопнула книгу и
горько заплакала,
обняв любимого плюшевого медведя
с облезлым носом.
 
ей было четыре с половиной года.
брата освободили.
 
 
* * * 


oдни говорят – абсолютно ничего страшного не произошло.
другие говорят – абсолютно ничего страшного не произошло.
oдни говорят – другие говорят.
схема абсолютной коммуникативной неудачи.
cоциальные стереотипы коммуникантов,
их фоновые знания,
различия коммуникативной компетенции,
психология возраста, гендера, личности
не совпадают.
кроме того, естественно,
негативное влияние
на исход речевого общения
оказывают
дистантность участников,
присутствие посторонних лиц,
общение через письма.
cовсем отсутствует настроенность
собеседников на феноменальный
внутренний мир друг друга.
неуместность, конечно, вызвана
неспособностью говорящего
уловить настроение собеседника,
определить ход его мысли.
неправильная линейная
организация высказывания,
недоговоренность, перескакивание
с одной темы на другую,
синтаксические ошибки,
нанизывание падежей
вызывает напряженность внимания.
различие схем поведения,
нереализованная
валентность реплик,
неоправданные паузы
приводят к алкоголизму,
употреблению неограниченного
количества барбитуратов.
aбсолютно ничего страшного не произошло.
констатирующий эксперимент
в форме письменного опроса
показывает,
что никто ничего не знает
о феноменальности внешнего мира,
в котором друг другу – все,
даже больше,
потому что любой человек,
вступающий в полилог, стремится
достичь своей частной цели,
понравиться собеседнику,
установить качественный контакт.
oдни говорят – абсолютно ничего страшного не произошло.
другие говорят – абсолютно ничего страшного не произошло.
oдни говорят – другие говорят.
если сегодня ночью закончится феназепам,
придется ломаться на барбитуре,
которая имеет побочки.
cмирительное деревянное кресло
американского психиатра Раша
называлось транквилизатором.
c психоделиков лучше
сниматься на нейролептиках –
это знает почти каждый
школьник.
есть желание тупо вырубиться
и ни о чем не думать.
aбсолютно ничего страшного не произошло.
 
 
* * * 


Мы жили по двум берегам реки,
ты с той стороны, я – с этой,
учили нас разные рыбаки
рыбацким своим секретам.
 
Когда пришёл назначенный час,
отправились удить рыбу,
на что идёт, знал каждый из нас,
на том и спасибо.
 
И вот с берегов отвесных
в потоках реки отравленной
ты ловишь души счастливых бесов,
а я – несчастливых ангелов.
 
Не так-то просто жить у воды
по правилам рыбаков,
не так-то просто рыбу удить
с отвесных крутых берегов.
 
 
* * * 

Изрезали, искромсали,
Сказали – ну вот, так надо,
Вертели, сгибали, ломали,
И кто я? (Обычная радуга). 
 
 
* * * 

Морозный воздух – дыхание Бога,
белеет хруст шагов-косточек,
упавшая с неба прямая дорога,
оказывается, мой позвоночник.
 
Зима, сегодня целуй меня смело,
ты, безупречно чистая, ледяная,
крупная дрожь, танцующее белое тело,
зимой любая дорога – прямая.
 
Хотите, и вам покажу дорогу, 
самую лучшую, похожую на Млечный Путь,
хотите, расскажу, что можно пожелать Богу, 
перед тем, как лечь и уснуть.
 
Хотите, научу благодарить за кусок хлеба,
за стакан воды, за прожитый час,
так просто достать руками до неба,
попробуйте, это может любой из нас.
 
Зимой отчетливо слышно, как звенит позвоночник,
так зарождается жизнь в океане смерти,
в каждом начале мира волна, среди многих прочих,
поднимается общей силой к белой небесной тверди.
 
 
* * *
 
Лёд вокруг, закончился день, закончился год,
кто твой друг, скажи мне, теперь попробуй наоборот,
детство, помнишь, как в королевстве кривых зеркал,
Анидаг превращалась в гадину, рядом Абаж скакал,
Йагупоп, Нушрок, твоё отражение, Бар, Аксал
веришь-нет, оно существует – время кривых зеркал,
век живи-век учись, вдруг на самом деле мир зрим,
человек не идеален, он боится казаться смешным,
улыбнись, уходи отсюда, вокруг ледяной абсурд,
ты моё правдивое зеркало, береги себя, Гурд. 

 
* * *
 
перехватят за жабры, в корзину свалят улов,
первородной тканью залатан садок в углах,
не глядите внутрь, там самки кроят самцов,
на готовых печать с каймою – чернильный страх.
 
изготовят из креп-шифона от сих до сих,
отутюжат из креп-сатина для них глаза,
потеряет синюшный пульс этот рыбий стих,
провожая блестящие спины на первый базар.
 
на табло – три сорок, пора быть живым, пора,
где ещё так познаешь суть – значит, мы не умрём,
летом в нашем аиде стоит такая жара,
потрошить не будут, просто ушьют живьём.
 
прорастут рыбьи кости в здешних настенных садах,
облиствят полотно, кислородом снабдят города,
первородная ткань, на готовых – чернильный страх,
сквозь изделие тела на землю сочится вода.
 
 
* * *                                               
         Отцу 

боль уложу крошку в кончики тонких пальцев,
боли тепло уютно тихо вздохнёт уснёт,
вышью земле радость всходы на круглых пяльцах,
мальчик глаза собачьи внутренним утром встаёт.
выношу мир новый ласковым океаном,
смерть ледяную взвою песню ей посвящу,
ливни стрекоз блики в летних озёрных ставнях
бьются в сердцах детских боже да я пою!
слышишь меня папа снова окреп голос,
снова сияет солнце в тысячу киловатт,
если бы только можно честно кланяться в пояс
родине счастья горько на миллионах свадьб.
если бы только можно выпить до дна ровно,
смерть по цветку вянет выбита жизнь на доске,
папа твоей дочке завтра не будет больно,
я говорю правду на русском родном языке.
 
 
* * *


Смотри, как быстро убывают люди,
смотри, как мотыльки летят на свет,
и нас с тобой когда-нибудь не будет,
сегодня есть, а завтра, вроде, нет.
 
Мы верим, любим, говорим словами,
встречаемся и ходим на обед,
и что-то возникает между нами,
сегодня есть, а завтра, вроде, нет.
 
Всё зыбко, призрачно, дрожат по стенам тени,
бассейн полон разноцветных рыб,
ты кажешься последним исключеньем,
ты – сломанной ноги моей изгиб.
 
Мне страшно стать тебе родной и близкой,
я вижу больше, чем хотела знать,
пожалуйста, отдай мне мои мысли,
оставь простое: стол, стакан, кровать.
 
Когда-нибудь и нас с тобой не будет,
сегодня, завтра, через много лет,
смотри, как много разноцветных судеб,
смотри, как мотыльки летят на свет.
 
 
* * *
 
Однажды в меня вошел мужчина.
 
Вежливо, деликатно,
постоянно
оглядываясь,
первое время
он чувствовал себя гостем,
потом стал занимать
место.
 
Перекрасил печень,
переставил почки,
завел сердце
на восемь часов
утра,
повесил на глаза
жалюзи,
я думала
о перестановке.
 
Однажды я осталась в мужчине.
 
Увидела знакомые жалюзи,
сердце, заведенное
на восемь
часов утра,
печень, почки,
все стояло криво,
кое-как,
но в невообразимом
порядке.
 
Молча поставила
цветочный горшок
на его желудок,
в котором
из зеленого
прорастало
оранжевое.
 
Вернувшись в себя,
почувствовала
новый
звук.
 
Мы осторожно изучали
перестановку
друг друга
сквозь жалюзи глаз –
пахло тюльпанами и
грибами.
 
В нашем случае –
где-то в районе желудка
или посреди живота.