Стихи Анастасии Сойфер отражают всю остроту свойственного ей мировосприятия: способность радоваться мельчайшим деталям существования. Но и потери этих радостей переживаются с ещё большей остротой и болью, душе никак не примириться с утраченным. Так рождаются стихи со всей их экспрессией, нервной интонацией, живым поэтическим словом.
Д. Ч.
Дом
По ржавым ступеням – в тот полуподвальный этаж,
в тот птичий, тот первый, тот дом фантастический наш –
пещерный, бездверный, не спящий – бедлам или храм? –
скворешней сквозящий, всем бедам открыт и ветрам.
Друзьям полуночным, всенощным, стихам до утра...
Дом тощий, но мощный – последний кусок на гора!
Удобства на улице, кран, леденела вода,
дымила, не грела, не топлена печь – ерунда:
мы любим и молоды, жарко телам и сердцам, –
и дождь выпивали вином с дорогого лица.
Песнь Песней рвалась из груди по дороге домой:
«Мы вместе... о, как ты прекрасен, возлюбленный мой!»
И двойней во чреве во сне прижимались тела.
Душа не кривила душою, и плоть не лгала.
В крови – половодье, наполнен, торопится пульс.
Весь год – новогодье! А завтра, что станется – пусть!
Весны наважденье: простуды, зачёты, авитаминоз,
последние деньги – за чудо нездешних мимоз!
... Мы там узнавали друг друга – так азбуку и по складам...
Восторгом, испугом встречал, открываясь, сезам.
Взрывались, сдавались, сплетались корнями в земле,
на годы сплавлялись в том адском весёлом котле.
Росли не по суткам – часам: не на вырост жизнь – в рост:
дом первым поступкам, где выбор недетский непрост,
дом первым ошибкам, чья тень по судьбе пролегла –
каким я аршином – рассудком? – тогда их измерить могла?
В летящей косынке, в том мире, на лестнице той
на выцветшем снимке я вечно стою молодой.
А время бежит, и уносит его безудерж:
легки – без пожитков, на крыльях наивных надежд!
...Мотало, разбило – всего не расскажешь потом,
но жизнь подарила тот юный, бесстрашный тот дом.
Под порванным, алым, не трущийся бортом о быт –
высоким накалом он в памяти вечно горит.
На озере
Спит озеро, дышит чёрными поймами.
Слился с водой берегов мазут.
Спят рыбы, что завтра будут пойманы,
И те, которые уплывут.
Спят утки, что завтра будут подстрелены,
В зловеще шепчущих камышах.
Луна посветила тускло и зелено,
За остров скрылась, совсем ушла.
И лодке моей не доплыть до берега,
На камни лечь в водяном гробу! –
Но чья-то рука зажигает бережно
Фонарь вдалеке – на него гребу.
Господь, не гаси ещё свет спасительный,
Зачем-то берёг, дай последний шанс…
…Причал, и старик с фонарём. Спросить его! –
Уходит во тьму, ускоряет шаг.
Орфей
Боль утихла. Воды Стикса
поглотили свой трофей.
Что же ты сюда спустился,
ищешь ты кого, Орфей?
Поздней ясностью ужален,
жаркой жалостью влеком,
сух твой взор, но плач ужасен –
ты о ком, певец, о ком?
Миг – мелькнула лунным бликом –
призрак, женщина, змея?
Эвридика, Эвридика,
мука, музыка моя!
Невредима!
Только дико:
взгляд её – сплошной пробел:
позабыла – смерти льдинка
в сердце – кто ты, что ей пел...
Лишь один – навек зазубрен –
всё один печальный лад,
как Офелия в безумье,
повторяет невпопад.
Все богатства ей – банкротство,
в жилах вечности вода...
Обессилела бороться.
Не вернётся никогда.
… Да и было ль – кроме песен,
кроме вёсен, кроме струн,
кроме – ветрен, кроме – весел,
божьим даром вечно юн,
кроме краткого союза
ради вечного вдовства
музыки твоей – и музы?
Я была тогда жива…
Прощание
И ложе было мне из лепестков,
и ласки дня, и ночи серенады...
Возлюбленной не человека – сада,
мне шум его звучал, как лепет слов.
Сад понимал: разлука предстоит,
и радостью, и сладостью горчащей
одаривал отчаянней, и чащей
чудес заманивал, и цвёл навзрыд.
Любовным зельем наливал плоды
и, зная: не вернусь из этих странствий,
он шелестел: «Не уходи, останься,
здесь я с тобой – далёко ль до беды!»
Он, не расставшись, звал уже назад,
напрягшийся в отчаянном порыве
одушевлённости, и, непрерывен,
шёл спор, в котором победить нельзя.
Мой друг, мой сад... Другому никому
не уберечь твоих напевов ритмы,
соцветий диких спаренные рифмы,
и золота, и цвета хохлому.
Эдем мой! Неподатлив, непокладист,
ты однолюб – кому себя отдашь,
судьбы пустынной сладостный оазис,
в ней первый и последний – не мираж?
И вечность распростёрла крылья над
клочком земли, покинутым хозяйкой.
Метался дождь, стволы чернели зябко,
бездомно жались листья у оград.
* * *
Будто взгляд со столпа – одинокий обзор, ястребиный,
рядом тучи и небо, а годы как волны вдали...
Я не души зову – я тоскую по плоти любимых,
тех, что стали бесплотны, что в жадную землю ушли.
Где кочует теперь в круговерти материи зыбкой
элементами химии в руслах подземных морей
то, что было плечом твоим, грудью, ладонью, улыбкой
и касалось плеча, и груди, и ладони моей?
Ах, недаром за битого плата – десяток небитых!
Было – близкие рядом дышали со мной во плоти –
о душе я пеклась – о её несогласьях, обидах,
в слепоте и гордыне иного искала пути...
Не вернуться теперь в эти дни молодые и ночи,
в гущу лиц, голосов, столкновений, соблазнов живых...
Я бы проще жила и мудрей, и любила иначе –
благодарнее близким, блаженней и тише травы...
Как я знаю теперь! – только память грехов не отпустит –
правоты мудренее и пища, и печь, и кровать...
Причащаться любимым телам, растворяться в их пульсе,
прикасаться, лелеять, лечить, согревать, целовать!
Я прощенья прошу у их смертной, истаявшей плоти,
что трудилась, страдала и старилась... О естестве,
о тепле её кожи, о мышце, о страсти, о поте
плачу плотью – живой ещё – в необратимом вдовстве.
Винным соком грозы в небесах наливаются гроздья,
грянут градины оземь, цветенье круша...
Ненадолго теперь в этом теле ветшающем гость я,
ненадолго со мной эта странница-птица душа.
Вот и я поплыву...
* * *
Душа моя, как деревянный дом
над океаном, на семи ветрах.
Старинный дом, где жизнь была подробна,
тучна, криклива, где рождались дети,
и с редкой почтой отсылались письма,
а в шторм свеча мигала на столе.
Ещё я помню хриплые часы
и Библию на полочке каминной...
Все умерли, разъехались, а дом
заколотили, чтобы он хранил
те запахи, и скрипы, и преданья,
и страхи детские, и поцелуи...
Моя душа – как этот старый дом
над океаном, на краю земли.
Дом обречённый, где разбиты окна
и с четырёх сторон впустили ветер.
Пусть больше ничего не уцелеет
от прошлого!
Пусть выдует дотла!