Поэзия диаспоры

Автор публикации
Андрей Дитцель ( Германия )
№ 2 (22)/ 2018

Стихи

Стихи Андрея Дитцеля выстраиваются, словно работы на выставке живописца. Быстрыми точными мазками автор набрасывает бытовые зарисовки, создающие общую картину окружающего мира. Или, если угодно, эти стихи можно уподобить чёрно-белой ленте кинохроники – эпизод сменяется следующим, возникает опять же портрет времени. Приметчивый взгляд поэта выхватывает из реалий жизни точные детали и броские сюжеты, творя образную систему его мировидения.

 

 Д. Ч.

 

СЕРДЦЕ

 

Бабушка в моём детстве не раз учила –

сердце у человека должно быть слабым.

– Вот и опять закололо, скоро в могилу, –

говорит баба Маша, еще не старая баба.

– Пусть поработает, но недолго, немножко,

пока не ослабла память, носят суставы.

Тащим на электричку в город картошку.

Дачное общество – поле, забор, канавы.

 

Брал под язык валидол – может быть, вкусный?

Ставила в угол. Верней, запирала в кладовке.

В старых хрущёвках были такие, с капустой,

банки на самодельных полках, мясорубки, шинковки...

– Внуки, – кричит невестке, – пьют мои соки!

Сходишь за хлебом, и не забудь про аптеку.

Ишь, нарожали себе... А старым морока.

По телевизору похороны генсека.

 

Деда помню, но мало. Было до школы.

Рухнул на огороде, врачи не успели.

Вот у кого было слабым... Ну да, алкоголик.

Добрый зато. Повесил на даче качели.

Бабушка снова вышла замуж. Удачно –

за одного из соседей, со старой «Волгой».

Правда, ругалась: – Я на него батрачу...

Но ничего, осталось уже недолго.

 

Пережила и его. Президентом стал Ельцин.

Думали, и сама безнадёжна, по сути –

как ещё держится в этом сморщенном теле?

Охает, стонет. Глядь, президентом стал Путин.

Стала сбиваться, путать, по-стариковски

пачкать бельё. На уборку и стирку нет силы.

Помнится, за решётку попал Ходорковский.

Умирать совсем расхотела. Воцерковилась.

 

Единороссы рукоплещут на съездах,

бойко клеймят хомячков, агентов, шакалов.

Часто сидела на лавочке перед подъездом.

Там и скрутило однажды. Парализовало.

Мази от пролежней. Пластиковая иконка.

Старый ковёр, фотографии, стенка с сервизом.

Бабушке третий год меняют пелёнки.

Только мычит. Да пялится в телевизор.

 

А в телевизоре те же самые лица,

те же самые флаги, песни и пустословье.

Сердце, похоже, не думает остановиться.

Сердцу, похоже, не занимать здоровья.

 

2013

 

 

ЛЕТНЕЕ РАСПИСАНИЕ НА ЮГ

 

Купив стаканчик семечек, постой, смешайся с озабоченной толпой,

как будто той же крови, той же расы. (Табак и солод, сдоба и анис.)

До электрички – вечность. Потопчись, поплевывая у билетной кассы.

Шумят цыгане, сразу за углом (вокзал и мост, на горке новый дом)

скупают золото, торгуют травкой. Здесь совпадают повод и предлог.

Мой город, перекрёсток всех дорог, по-прежнему туга твоя удавка.

 

Куда-то ехать... Сколько ни крути, а железнодорожные пути,

как и Господни, неисповедимы. Ещё живут в бараках старики,

и, говорят, на самом дне реки об эту пору прячутся налимы.

Коротким летом ярче и сочней всё то, что тянет соки из корней,

и гибнет всё, что потеряло корни. Найди в вагоне место у окна,

смотри, как на перроне (два бревна) гоняет пыль задумавшийся дворник.

 

Окраина. Индустриальный лес стал реже, кое-где совсем исчез.

Кусты и травы празднуют победу. Люд православный сонно пьёт кефир,

грустит, что не работает сортир. Сосед приглядывает за соседом.

...Из музыкальной сделали приход. Пристроили шатёр с крестом – и вот

теперь мы все немного христиане (и милостыню щедрую творим.)

Мальчишки жгут покрышки. Едкий дым. Вкус родины, сухой комок в гортани.

 

 

* * *

 

Иногда я хотел бы вернуться в город,

где все пьют растворимый кофе,

покупают батон нарезной, если голод,

и на задней парте сидят как в окопе.

А когда выпускной, то ходят по парку,

целуются под кустами сирени.

Я бы выгуливал на районе собаку,

вечерами слушал программу «Время».

 

Иногда бы мне набивали морду,

иногда давала бы соседняя тёлка,

одетая по выкройкам BurdaModen.

На диване под постером с ModernTalking.

А я читал бы Кастанеду и Гумилёва,

готовился поступать в НИИГАиК

и верил в силу живого слова,

а ещё – что буду философ, прозаик.

 

Болгарское из зарешеченного киоска,

набережная в огнях, и сердце как мячик.

Счастье непритязательно и неброско

в худшем из всех миров, мой мальчик.

Счастье – где нас больше нет и точка,

сыро да зелено. Версия бета.

Шоколад Alpen Gold (это помню точно).

Сумка с книгами и тетрадями. Джинсы, кеды.

 

 

* * *

 

Ночью бес съезжает с горки и грызёт твоё ребро.

Как покойник в светлом морге, вскрыто сонное метро.

В стенах дверцы, краны, шланги – ниоткуда в никуда.

Пальцев грязные фаланги и стоячая вода.

Персонал обучен делу, пишет два – один в уме,

ковыряется умело в механизмах и дерьме.

То больничные халаты, кровяная колбаса.

То возносит эскалатор чью-то шапку в небеса,

то буддист лелеет чакры. Поезд мчится по прямой.

Осторожно, двери закры... Выхожу. Иду домой.

 

 

Памяти Анны Политковской и Бориса Немцова

 

Ребёнок дверью жмёт орех заморский, грецкий.

Матиас Руст сажает борт на Москворецкий.

И в продовольственном ждут с банками сметану,

и Летов  молодой, и всё идёт по плану.

 

Хоть «всесоюзной имени... », хоть символ веры.

«Вот этот децел принимал нас в пионеры».

Хоть партия и труд, хоть Иегова-Яхве,

и патриарх в трусах на черноморской яхте.

 

Когда тебя (когда меня?) не станет часом,

и родина опять нажрётся тёплым мясом,

а требуху и кости сбережёт на борщик.

(Шесть в спину, ледяная рябь, снегоуборщик.)

 

Когда тебя, когда как барскую скотину

на высочайшие прирежут именины –

чтоб не печатались своим гражданским шрифтом.

(Контрольный в голову, глушитель, перед лифтом.)

 

Когда не станет нас на русском да раздолье,

кто будет солодом земли, кто будет солью.

Стоит на глиняных, стозевна и двуглава,

и упивается собой орда, держава.

 

2015

 

 

ЭЛЬБА

 

Если бы тайный советник вкусил этой речи —

смог ли, играя, дожить до восьмидести двух?

Сброд ста языков проводит у пирса весь вечер

и оскорбляет акцентом изнеженный слух.

 

В ратуше судят, убрать ли от пристани сваи

старых причалов, но дело никак не идёт –

благо для чаек. И прусскую спесь покрывает,

как благородную патину жидкий помёт.

 

Парусник, свежие сходни; воздушные змеи

над головами матросов, туристов, зевак;

и, с неохотой, на башне, но всё-таки реет

в пору крестовых походов потрёпанный флаг.

 

Если и ты, заблудившись, как праздный прохожий,

тоже однажды под вечер окажешься здесь,

мокрого дерева, рыбы, продубленной кожи, –

запахов моря нахлынет пьянящая смесь.

 

И ни земной человек, ни небесная птица

в эти мгновения твой не нарушат покой.

Эльба спешит разветвиться в каналах и слиться

с морем, дотронуться моря прохладной рукой.

 

 

* * *

 

Я пишу тебе с острова в Северном море. Во время отлива,

И к тому же в канун Рождества жизнь особенно нетороплива.

Берег пуст, как и улицы (их здесь четыре). Все жители, верно,

нянчат дома детей или пьянствуют в маленькой местной таверне.

Через плавни и глинистый ил, наступая на тонкие льдинки,

пробираюсь на мыс к маяку по едва различимой тропинке.

Мелководье окрест. Здесь земля и была, и останется плоской,

от эпохи великих открытий – записей, ни отголосков.

 

В доме пастора пахнет корицей... И целыми днями так славно

перелистывать библию старого шрифта и думать о главном,

потому что спешить остаётся лишь вечером в среду к парому.

Материк – это Дания. Да, королевство. Скучаю по дому,

 

забывая и путая, где он. А воздух Европы разрежен,

город в Азии у полноводной реки и далёк, и заснежен...

Если я проживу много лет, то вернусь. И залечивать раны

будет легче на маленьком выступе суши, краю океана.

 

 

* * *

 

В марте по небу скитаются тусклые рыбы.

Видишь, повсюду вода, не дождаться ковчега.

Суша всё меньше. Мы гибнем с тобой. А могли бы

вместе уйти по последнему талому снегу.

 

Нам бы в пути помогали герои и боги,

я бы учился любить тебя верно и тихо,

гладил бы волосы, трогал бы тонкие ноги.

Так и глядишь, избежали бы горя и лиха.

 

Вот и вода у ступней. Прибывает к коленям.

Море сильнее любого, любому по росту.

Ты понимаешь внезапно: нет смерти и тлена.

Мы просыпаемся рыбами. Как это просто.

 

 

* * *

 

На склоне оживает бурый вереск,

март прогревает воду и траву,

уносит лёд и гонит рыб на нерест,

удерживает лодки на плаву,

бросает горсть зерна и щепоть пепла,

не оставляя никаких причин

грустить, что так прекрасна и нелепа

любовь двух женщин или двух мужчин.

И небо день за днём теплей и шире.

И мы, остановившись на бегу,

сейчас одни, пускай не в целом мире,

а здесь, на этом тихом берегу.

 

 

* * *

 

Тлеет, как огарок,

солнце за рекой.

Сделай мне подарок,

пусть совсем простой:

 

право на ошибку,

право на пустяк;

золотую рыбку,

в банке или так,

 

пушку или саблю,

книгу (я прочту!),

но сперва кораблик,

чтоб играть в порту.

 

Бог бросает кости,

выпадает пять.

Спой мне или просто

волосы погладь.

 

Ночь и темь лениво

бродят по дворам.

Сделай мне красиво?..

А усну я сам.